Влюбляться лучше всего под музыку

Ее лицо прижимается к моей шее.

— Буду рада, если у тебя все получится. Съезди, попробуй, а что делать дальше — решим.

Подхватываю ее на руки и кружу. Как же хорошо, что она так легко согласилась!

Анна

Что? Что?! Какого черта?!

Пытаюсь себя успокоить, но паника не отступает. Мы только начали встречаться, мне хочется круглые сутки проводить вместе, быть единоличной владелицей всего его свободного времени и его самого, а он говорит: всего десять дней. Как? Как?!

Целых, мать их, десять дней! Да это как десять лет в разлуке. Почти то же самое. И почему только нельзя впасть в добровольный анабиоз? Помахать ручкой, уснуть и проснуться лишь, когда он вернется.

Даже не верю, что еще пару дней назад боялась этих отношений, передозировки его вниманием и вывернутой наизнанку души. Теперь стою у дверей своей квартиры с кровоточащим сердцем, говорю ему одними глазами: «на, бери», а он, запечатлев на моих губах жадный поцелуй, просто уходит. И будто издеваясь, еще машет рукой на прощание.

Хочется сказать: «возьми меня с собой», но не могу. Язык не поворачивается. Выглядеть тупой ревнивой дурой, тащиться за ним, как собачонка, надоедать… И заставить остаться я тоже не в силах. Это было бы несправедливо. Он не простит мне, что отобрала у него мечту. Может, даже не заикнется, но в душе не простит.

Захожу в квартиру. Мама еще не спит. А это плохо. Плохо не только потому, что мне, возможно, будут читать нотации, а еще и потому, что она, вероятнее всего, не одна. Так и есть: в прихожей стоят внушительные сандалеты, размера этак сорок шестого. Со стертыми подошвами и давно нуждающиеся в хорошей порции крема для обуви.

Значит, это он. Этот тип опять приперся. Ненавижу его. Терпеть не могу.

А вот и недостаток номер два: если ты растешь без отца — мама постоянно пытается наладить свою личную жизнь, всякий раз, как оказывается в итоге, неудачно. А недостаток номер один — это собственно то, что ты растешь без отца. Из него и вытекают все остальные минусы. В том числе и этот наглый тип, что развалился сейчас на диване в нашей гостиной.

По телевизору, очевидно, идет какое-то шоу: слышны музыка, смех и аплодисменты. Свет в гостиной приглушен. Краем глаза замечаю стоящие на столе откупоренную бутылку вина и два бокала.

— Аня, поздоровайся с Робертом! — Кричит мама, когда я пытаюсь незаметно просочиться в свою комнату.

Разворачиваюсь и медленно бреду к дверному проему.

— Привет, — произношу неохотно и еле слышно.

Этот боров расселся, подложив под свою жирную задницу несколько мягких подушечек в цветастых икеевских чехлах. Напоминание: никогда не ложиться больше на них лицом. Опасно для жизни и здоровья.

— Не привет, а здравствуйте, — учительским тоном поучает мама.

Она держит спину прямо и наклоняет голову так, чтобы казаться строже, но мне все равно не страшно. Думаю только о том, правда ли он лапает ее, закрывшись в спальне. Вот этими сальными пальцами-сосисками. И целует своими мерзкими губами, вечно блестящими, масляными, будто он только что вылизал трехлитровую банку из-под топленого жира.

— З-здрасьте, — выплевываю я, оглядывая его с ног до головы. Брезгливо, словно склизкую гусеницу.

Мне стыдно. Но не за то, как я себя веду, а за то, как мама стелется перед этим мужчиной. Как ведет себя, лебезит, как она фальшиво хихикает, реагируя на его бородатые анекдоты и тупые шуточки. Не узнаю ее совершенно.

Этот козел сразу мне не понравился. А уж когда мне «посчастливилось» однажды повстречать его на кухне за завтраком (в мамином халате на голое тело), пьющим утренний чай и требующим на обед «шанежки да с молочком», решила, что, как минимум, стану его игнорировать.

Я не против маминого счастья, нет. Просто не понимаю: неужели она не достойна чего-то лучшего, чем этот пройдоха? Который ко всему прочему еще и женат (доказательств нет, но я и так вижу его насквозь). Неужели мой отец был хуже вот этого жиро*ба? Вряд ли. Трудно судить по мне — я вылитая мама, но генетика не врет: из-за чего бы они не расстались, в моих венах не течет и капли крови от жирного ушлепка, подобного этому.

— Как дела? — Мычит он, беззастенчиво разглядывая мои растрепавшиеся волосы и мятую, испачканную песком белую юбку.

Его взгляд настойчиво скользит по моим ногам, задерживается на бедрах, пробегает по платью и упирается в декольте. Моментально ловлю движение его грудной клетки, когда он замечает, что я без лифчика под тонким топом, и вздыхает. Когда Роберт оценивающе оглаживает взглядом мои выделяющиеся из-под ткани соски, резко закрываюсь кофтой.

— Да о*уенно! — Говорю, еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть ему в лицо, разворачиваюсь и бегу в свою комнату.

С силой хлопаю дверью. Через секунду появляется взбешенная мама. Она не утруждается даже прикрыть за собой дверь и шипит:

— Ты что себе позволяешь?!

Поворачиваюсь к ней.

— А ты? — Подхожу ближе и говорю шепотом. — Да он меня скоро глазами сожрет! Мне тупо страшно находиться дома, когда он здесь.

— Как тебе не стыдно? — Вскипает мама. — Ведешь себя, как… как малолетняя… Вырядилась специально, а потом обвиняешь человека не весть в чем!

— Ох, — выдыхаю я, пытаясь переварить услышанное. Теперь я еще и виновата. — Мама, неужели ты настолько слепа?

Ее лицо искажает гримаса ярости.

— Я научу тебя уважать старших! — Тяжело дыша, она разглядывает меня и, наконец, тычет пальцем прямо в лицо. — Двадцать лет, ни хрена в голове! Или ты берешься за ум или ищи себе квартиру. Все ясно?!

— Да запросто!

— Сидишь у меня на шее да еще и задницей вертишь перед… перед всяким, кто придет! Имей уважение к собственной матери! Возьмись за учебу, наконец. Не пойми чем занимаешься вместо того, чтобы образование получать.

Мне кажется, что комната сжимается, потолок падает на меня сверху. Дышать становится тяжелее. Никогда еще она так не разговаривала со мной. Признаю, я перегнула палку… Но мне за нее же и обидно! А она вот так.


— Мам, я же работаю. — Пытаясь смягчить тон разговора, произношу я и сажусь на кровать.

— Работаешь? Что-то не видно! Если ты что-то и зарабатываешь, то тратишь на шмотки, косметику и… — Мама вскидывает руки. — И гулянки! Я же от тебя и копейки никогда не видела!

— Значит, в этом дело? Тебе просто нужна помощь? Так и сказала бы.

— Такая… корова выросла… — Задыхаясь от чувств, произносит она и сама, кажется, пугается сказанного. — И ничего от тебя не дождешься! — Пытаясь не расплакаться, мама закрывает лицо руками и направляется к двери. — Неблагодарная!

— Мам, — пробую остановить ее я, — мам, это же не ты! Что с тобой? Это из-за него ты себя так ведешь? Он так влияет, да? Скажи. Ведь нам было лучше вдвоем, без него. Ты же можешь найти себе кого-то лучше, зачем тащить в дом говно, которое случайно прилипло к подошве?

Мама застывает, открыв рот, и таращится на меня:

— Ты перешла все границы, Анна! Ищи себе квартиру, поняла?

Внутри будто все обрывается. Да, я не права. Но она ведь тоже хороша, пляшет под его дудочку. Это Роберт должен уйти, а не я. Он должен свалить к чертовой матери!

— Ты меня выгоняешь? — Тихо спрашиваю я.

— Или плати свою долю квартплаты.

Мое лицо застилает серой пылью. Не сразу удается понять, что это слезы, застывшие в глазах и мешающие видеть. Очертания мамы расплываются все сильнее.

— Его идея? — Опуская руки, спрашиваю я.

— Я все сказала!

И дверь с треском захлопывается прямо перед моим носом.





8




Паша

Жду, пока Аня примет душ. Ее очередь. Мы только что вернулись из спортзала. Знаю, странный способ провести вместе последний вечер перед предстоящей разлукой, но у меня абонемент, и Солнцева не разрешила пропустить посещение. Строгая, но что поделаешь. Так приятно ей подчиниться, аж скулы сводит от удовольствия.

В моих руках акустическая гитара. Старая, та, что служит мне верой и правдой уже больше восьми лет. Та, что десятки раз становилась утешением, успокаивала, исцеляла, всегда готова была выслушать и ретранслировать мои чувства в окружающий мир. Струны отталкиваются от пальцев и звенят в привычном ритме старой песни:

Стоп. Невозможно.

И в тысячный раз.

Пытаюсь согреться

В холодном мире без нас.

Где руки чужие

Обнимают в ночи,

Я все еще жду.

Отзовись, не молчи.

Сам не замечаю, что уже пою вслух. Выдыхаю. Попытка переключиться на что-то другое накрывается медным тазом — в голове все еще играет песня, которую мы на репе прогоняли раз за разом. Песня Леси. В ней что-то личное, не иначе. Даже с практически шедевральным исполнением всех наших партий, все решает ее голос. И слова. Выстраданные, идущие будто прямо от сердца. Так можно исполнять что-то такое, что пережил сам, что однажды испытал на себе.

Во время каждого исполнения мне сегодня казалось, что она повернется, и я увижу слезы на ее лице. Взмах волос, последний аккорд, поза, позволяющая взгляду свободно скользить по изгибам ее тела, и вот она поворачивается и… широко улыбается. И так каждый раз. Не тени грусти на уверенном лице, ни намека на тоску. Похоже, эти слова мало что значили для нее, либо были частью того, что она уже пережила и отпустила. Не знаю.

Уверяя себя, что у меня к этой девушке лишь профессиональный интерес музыканта, пытаюсь наигрывать ту самую мелодию.

Она не боится остаться одна.

Как воздух ему, а тебе не нужна.

Он — тихая гавань, ты — ночи без сна.

Он верный навеки, ты рюмку до дна.

Он дал ей все, но закрывая глаза