Зажечь небеса

– Отем, ma chère! – Эдмон налетел на меня и сжал в объятиях. – Ты вся светишься. Поездка домой в компании с моим тихим молодым человеком прошла хорошо, а?

– Да, хорошо, – согласилась я. Похоже, широкая улыбка намертво приклеилась к моему лицу. – Всё очень хорошо.

Эдмон внимательно посмотрел на меня, его большие темные глаза округлились, а потом он обеими руками схватился за сердце.

– О, моя дорогая девочка. Неужели моя задумчивая девочка и мой тихий молодой человек?.. Это правда?

Я кивнула и на секунду крепко зажмурилась.

– Эдмон, не заставляйте меня плакать.

Пекарь подхватил меня и закружил по залу.

– Чудесные новости! Я так за тебя рад! И за мистера Тёрнера тоже. Идем! – Он взял меня за руку и повел к прилавку. – Мы должны это отпраздновать. Думаю, пирожное подойдет.

Или миндальное печенье? Нет, это слишком мало для такого замечательного дня.

– Как насчет клюквенной лепешки?

– Ха! – Эдмон рассмеялся. – Mais, oui[7]. О, пока не забыл! Сегодня утром я обнаружил рюкзак мистера Тёрнера. – Он мрачно посмотрел на беднягу Фила. – Филипп нашел пропажу еще в четверг, но забыл положить в ящик для забытых вещей. Рюкзак валялся за мешком с мукой.

– Это чудесно! – воскликнула я, пока мы шли в кухню. – Уэстон будет очень рад. Сегодня же вечером отнесу ему.

«Сегодня вечером. О, Боже… Дзинь…»

Эдмон подцепил темно-синий рюкзак за лямки и протянул мне.

– Voilà[8]. И, позволь заметить, месье Тёрнер прекрасный поэт. Я и не подозревал, что он так талантлив.

Я замерла с протянутой рукой.

– Что вы сказали?

– Я понятия не имел, что мистер Тёрнер так красиво пишет.

Я уставилась на Эдмона, потом – на рюкзак в его руках. Медленно, с опаской я взяла сумку и присела на перевернутое ведро. Расстегнула молнию, дрожащими руками достала из рюкзака тетрадь и стопку отдельных листов.

– Прости меня, – всполошился Эдмон. – Я посмотрел лишь потому, что хотел удостовериться, кому принадлежит эта вещь. Я не хотел совать нос в чужие дела.

– Нет, всё в порядке. – С отчаянно бьющимся сердцем я нашла заявление на посещение курса «Стихосложение и поэзия». К заявлению было приложено стихотворение, написанное от руки, тем же неровным, но четким почерком – я сразу его узнала. Именно этим почерком, который отпечатался в моем сердце, были выведены слова, присланные мне из тренировочного лагеря.

Стихотворение называлось «Руки в грязи». Я начала его читать, и кровь загудела у меня в ушах, так что я перестала слышать встревоженные вопросы Эдмона.

Я читала строчку за строчкой, и каждое слово вонзалось мне в грудь, как острый нож, потому что стиль был мне знаком.

На тебя глаза не смею поднять,

Ибо темен и мрачен мой взгляд.

Черной пропастью разделяет нас

Моей лжи убийственный яд.





– О, боже… – Листок выпал из моих рук, но я не стала его поднимать, потому что уже лихорадочно просматривала остальные записи. Я нашла другие стихи, зарисовки, написанные всё тем же почерком. Самостоятельные работы по экономике, подписанные именем Уэстона, обрывки стихов на скомканных листах бумаги.

Я нашла слова, которые уже читала ранее, слова, воспламенившие мою душу.

Без тебя мне нечем дышать,

Я тону,

День и ночь едва различаю.

Сон нейдет, и в холодном поту

Твое имя с трудом выдыхаю.

Лишь увидев тебя, свет в твоих очах,

Я дыхание вновь обретаю.


Ты пришла – и я греюсь в твоих лучах.

Оживаю, дышу, воскресаю.





У меня в горле заклокотало рыдание. Я схватила другой листок, старый, запачканный пролитым кофе.

Тысячи несказанных слов

Между нами

Застыли

И крепкой удавкой

Мне горло сдавили

Я нем, но сердце болит

И горят в моей памяти

Осени яркие краски…





Слова расплылись у меня перед глазами из-за подступивших слез, я скомкала лист бумаги, и с моих губ сорвался тихий стон, исторгнутый из самого сердца.

– Ma chère, – донесся до меня напряженный голос Эдмона. – Посмотри на меня. Великан-француз присел на корточки рядом со мной. – Скажи мне, что случилось.

– Письма, которые Коннор присылал мне из тренировочного лагеря, – пробормотала я. – Думаю, именно тогда я догадалась.

– О чем догадалась?

– Но ведь я спрашивала. Я спросила их обоих, а они соврали… О, господи, они лгали мне множество раз…

– Кто, ma chère? Кто тебе лгал?

– Я спросила его, и он сказал «нет». Он этого не писал. Он не мог ничего написать. А я ему поверила. Я поверила ему, потому что доверяла.

– Отем…

Меня охватило оцепенение, как будто я упала в ледяную воду. Я вытерла слезы, запихнула бумаги обратно в рюкзак и поднялась на дрожащие ноги.

– Спасибо, Эдмон, – проговорила я ровным тоном. Попыталась улыбнуться, потому что в противном случае Эдмон ни за что бы меня не отпустил. – Со мной всё хорошо. Извините, что напугала вас. Просто эти стихи такие… красивые. – Я с трудом сглотнула. – Такие красивые. Но теперь я в порядке. Пойду, верну Уэстону его вещи.

Как только я произнесла имя Уэстона, сковавший меня лед треснул – и в моем сердце образовался кровоточащий разлом – но я усилием воли снова его заморозила. Следовало поскорее уйти.

Эдмон покачал головой.

– Отем, не знаю, что сейчас произошло…

– Я тоже не знаю. Вернее сказать, теперь я знаю, что произошло. Наконец-то. – Я вдохнула через нос и выпрямилась. – Увидимся завтра утром.

Я повернулась и ушла, ноги вынесли меня из теплой, благоухающей сладостями пекарни в холодные объятия вечера. Весь путь до дома Уэстона я прошла пешком.

Уэстон всегда оставлял дверь квартиры открытой, чтобы я могла войти, но сегодня я постучала, и от этого стука мое сердце содрогнулось, сковавший его лед снова треснул, и в щель хлынула боль.

Дверь открылась.

Я протянула рюкзак.

– Нашла твою вещь.

Глаза Уэстона стали просто огромными, и выражение его лица подействовало на меня, как оплеуха. Боль в его глазах подтвердила мои сомнения.

Правда вышла наружу.