Зажечь небеса

Я уставилась на него, не зная, что делать, как реагировать на этот заговор молчания вокруг меня.

– Как поживает Уэс? – спросил Коннор хрипло. – С ним всё в порядке?

Всем своим видом он выражал любовь и заботу о своем лучшем друге, и эта искренняя тревога растопила твердый кокон сарказма, которым я себя окружила.

– Он в порядке, – ответила я. – И, мне кажется, тебе пора. Я больше не хочу с тобой разговаривать.

– Подожди, скажи только… ты всё еще хранишь письма из тренировочного лагеря?

– Да.

Он вздохнул с облегчением, и у меня кровь закипела в жилах от гнева.

– Мне следовало бы сжечь их, – проговорила я, отбросила подушку в сторону и вскочила. – Ты сказал, глядя мне в глаза, что сам написал эти письма. Я спросила тебя прямо, и ты соврал, глядя мне в лицо.

– Я не врал. Это не совсем ложь.

– «Не совсем ложь»?! – закричала я. – Господи, ты просто нечто!

– Ты спросила, было ли правдой всё написанное в тех письмах. И я ответил «да», потому что так и было.

– Чушь собачья.

– Это не чушь. Просто письма были не от меня, а от Уэса. Продиктованы его сердцем. Отем, он тебя любит.

– Перестань…

– Он любил тебя с самого начала, но я был одержим тобой, слишком эгоистичен и не видел, что Уэс подходит тебе больше. А Уэс был так верен мне, что не мог постоять за себя. Он всегда ставил меня на первое место, пытался меня защитить и… он такой упрямый, черт возьми…

Он грустно улыбнулся, в его глазах светилась любовь к лучшему другу. И к моей лучшей подруге.

– Мы с Руби… похожи. Мы делаем друг друга счастливыми. Впервые мне совершенно наплевать, что подумают мои родители, потому что теперь я знаю, что по-настоящему важно в жизни. – Коннор посмотрел на меня. – А ты счастлива с Уэсом? В смысле, была счастлива до того, как закрутилась вся эта заваруха?

Горячие слезы растопили ледяное оцепенение, сковывавшее мою душу на протяжении всего вечера.

– Нам было так хорошо, – прошептала я. – Я влюблена в него.

Коннор улыбнулся с искренним облегчением и радостью.

– Боже мой, Отем, он так тебя любит. Если хочешь на кого-то сердиться, сердись на меня. Уэс написал то первое стихотворение не для того чтобы помочь мне затащить тебя в постель. Я украл у него тот стих, а когда понял, что он тебя любит, поступил неправильно, взял и ушел, вместо того чтобы рассказать тебе правду.

Я смотрела на него, чувствуя бесконечную усталость.

– Неужели уже слишком поздно? – спросил Коннор. – Прошу, скажи, что еще не поздно.

– Я понимаю, чего ты от меня ждешь, – проговорила я. – Ты с Руби вместе, я с Уэстоном вместе. Мне следует понять и простить, потому что он меня любит. Мне следует обо всём забыть, потому что так будет лучше для всех. – Коннор открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я не дала ему такой возможности. – На сегодня с меня довольно откровений. Сейчас я знаю одно: мне хочется, чтобы меня оставили в покое.

Я направилась к своей комнате, но Коннор удержал меня за предплечье, заставил повернуться и мягко положил руки мне на плечи.

– Не нужно… – прошептала я и зажмурилась, потому что глаза защипало от набежавших слез. Я уперлась руками ему в грудь. – Я очень рада, что ты жив и здоров, это большое облегчение… но, Коннор, я не могу…

– Не страшно, если ты возненавидишь меня, – пробормотал Коннор.

– У меня нет к тебе ненависти, я просто видеть тебя не могу.

– Понимаю, и мне жаль, но, пожалуйста, прочитай одно из тех писем еще раз. Знай, их написал Уэс, и он вложил свое сердце в каждое слово.

Он выпустил меня и погладил мою щеку ладонью.

– Всё написанное там – правда. Клянусь.





Глава двадцать девятая

Уэстон




Я лежал без сна, слушая шум дождя, и отсчитывал секунды, медленно перетекавшие в часы. Из-за неспособности легко перевернуться на бок я больше чем когда-либо чувствовал себя пригвожденным к месту и неподвижным. Спустя много долгих часов я наконец забылся беспокойным сном, и мой измученный разум превратил огромную подушку в Отем. Я прижался к ее теплому боку, и всё стало хорошо. Отем вовсе не ушла от меня, потрясенная и преданная. Она всё еще меня любит. Мы с ней вместе.


Когда холодный серый свет заструился в окна, я проснулся один, обнимая холодную подушку.

«Потому что всё кончено Носочный Мальчик. КОН-ЧЕ-НО».

Я швырнул подушку на пол, сбросил с ног улучшающее кровообращение одеяло и сел. Оглядел свою квартиру, полностью приспособленную для передвижения в инвалидном кресле, и меня охватило отчаянное желание убраться отсюда. Поступить так же, как Коннор. Встать и уйти. Сбежать.

Или хотя бы встать.

На память, словно полузабытый сон, пришли слова профессора Ондивьюжа.

«Возможно, вселенная подает тебе знак, а ты должен усвоить преподанный тебе урок».

Только что я был так близок к счастью, мог протянуть руку и коснуться его, прижаться к нему и спать. Но часть меня, та, что наблюдала, как уезжает мой отец, всегда управляла моей жизнью, постоянно заставляла меня гнаться за тем, что я никак не мог ухватить.

И я смертельно устал от этой гонки.

Я знал, что сегодня Отем целый день работает в пекарне. Не хотелось устраивать сцен и ставить ее в неловкое положение, но мне было жизненно необходимо ее увидеть. Нужно сказать ей, что я так просто не сдамся, буду бороться. И если придется говорить всё это на глазах у всех посетителей кафе, значит, так тому и быть.

Я оделся и отправился в пекарню – путь до нее от моего дома был неблизкий. К тому времени как я добрался до «Белого султана», солнце уже стояло высоко в небе, а перед прилавком выстроилась длинная очередь желающих отведать свежей выпечки.

Эдмон и Фил обслуживали покупателей, но Отем нигде не было видно.

Я остановился возле двери, но Эдмон заметил меня, и его лицо озарила неуверенная улыбка.

– Месье Тёрнер, – воскликнул он. – Рад вас видеть.

– Отем сегодня нет?

Пекарь покачал головой.

– Она позвонила и сказала, что заболела.

– Проклятие. Спасибо.

Я начал разворачивать коляску, но Эдмон меня окликнул.

– Уэстон, – сказал он, – я беспокоюсь за нашу девочку. Когда она вчера уходила, то была сама не своя.

Наша девочка. Я чуть не ляпнул, что больше не имею права называть Отем «нашей» девочкой, но вовремя прикусил язык. У меня в сердце еще горела крохотная искорка надежды, и я не собирался ее гасить.

– Я тоже беспокоюсь, – ответил я.

Выехав из пекарни, я пустился в нелегкий путь до Плезант Драйв, улицы, на которой жила Отем. Крутя колеса коляски, я, как заклинание, повторял слова профессора Ондивьюжа:

«Любовь способна уврачевать и простить всё».

Я ехал, опустив голову, в глубокой задумчивости, почти не смотрел по сторонам и в итоге чуть не сбил какого-то парня, шагавшего мне навстречу, но в последний момент затормозил.

– Черт побери, уйди с дороги…

Я поднял глаза и обомлел.

На меня сверху вниз смотрел Коннор: загорелый и сияющий, он стоял, засунув руки в карманы шерстяной куртки.

– Привет, – сказал он. Взгляд у него был ясный и спокойный, ни следа злости и тоски, омрачавших его лицо, когда он уходил в прошлый раз.

– Привет, – сказал я.

В голове стало пусто и звонко. Губы сами собой расплылись в улыбке, в груди потеплело от облегчения и счастья. Если бы я мог стоять, то крепко бы его обнял, чтобы все старые разногласия исчезли.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я. – Ты вернулся? Навсегда?

– Пока нет, просто приехал ненадолго. На пару дней. Но в июне мы вернемся.

– «Мы»?

Коннор вздернул подбородок.

– Руби и я.

– Руби.

Надежда, которую я до сего момента пытался сдерживать, едва не вырвалась наружу.

– Руби… Ты и Руби… – прокаркал я. – Это шутка?