Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1927
  
БУМАЖНЫЕ УЖАСЫ
 
(Ощущения Владимира Маяковского)
 
 
Если б
 
в пальцах
 
держал
 
земли бразды я,
 
я бы
 
землю остановил на минуту:
 
— Внемли!
 
Слышишь,
 
перья скрипят
 
механические и простые,
 
как будто
 
зубы скрипят у земли? —
 
Человечья гордость,
 
смирись и улягся!
 
Человеки эти —
 
на кой они лях!
 
Человек
 
постепенно
 
становится кляксой
 
на огромных
 
важных
 
бумажных полях.
 
По каморкам
 
ютятся
 
людские тени.
 
Человеку —
 
сажень.
 
А бумажке?
 
Лафа!
 
Живет бумажка
 
во дворцах учреждений,
 
разлеглась на столах,
 
кейфует в шкафах.
 
Вырастает хвост
 
на сукно
 
в магазине,
 
без галош нога,
 
без перчаток лапа.
 
А бумагам?
 
Корзина лежит на корзине,
 
и для тела «дел» —
 
миллионы папок.
 
У вас
 
на езду
 
червонцы есть ли?
 
Вы были в Мадриде?
 
Не были там!
 
А этим
 
бумажкам,
 
чтоб плыли
 
и ездили,
 
еще
 
возносят
 
новый почтамт!
 
Стали
 
ножки-клипсы
 
у бывших сильных,
 
заменили
 
инструкции
 
силу ума.
 
Люди
 
медленно
 
сходят
 
на должность посыльных,
 
в услужении
 
у хозяев — бумаг.
 
Бумажищи
 
в портфель
 
умещаются еле,
 
белозубую
 
обнажают кайму.
 
Скоро
 
люди
 
на жительство
 
влезут в портфели,
 
а бумаги —
 
наши квартиры займут.
 
Вижу
 
в будущем —
 
не вымыслы мои:
 
рупоры бумаг
 
орут об этом громко нам —
 
будет
 
за столом
 
бумага
 
пить чаи,
 
человечек
 
под столом
 
валяться скомканным.
 
Бунтом встать бы,
 
развить огневые флаги,
 
рвать зубами бумагу б,
 
ядрами б выть…
 
Пролетарий,
 
и дюйм
 
ненужной бумаги,
 
как врага своего,
 
вконец ненавидь.
 
 
1927
  
НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ
  
 
 
На сотни эстрад бросает меня,
 
на тысячу глаз молодежи.
 
Как разны земли моей племена,
 
и разен язык
 
и одежи!
 
Насилу,
 
пот стирая с виска,
 
сквозь горло тоннеля узкого
 
пролез.
 
И, глуша прощаньем свистка,
 
рванулся
 
курьерский
 
с Курского!
 
Заводы.
 
Березы от леса до хат
 
бегут,
 
листками вороча,
 
и чист,
 
как будто слушаешь МХАТ,
 
московский говорочек.
 
Из-за горизонтов,
 
лесами сломанных,
 
толпа надвигается
 
мазанок.
 
Цветисты бочка
 
из-под крыш соломенных,
 
окрашенные разно.
 
Стихов навезите целый мешок,
 
с таланта
 
можете лопаться —
 
в ответ
 
снисходительно цедят смешок
 
уста
 
украинца-хлопца.
 
Пространства бегут,
 
с хвоста нарастав,
 
их жарит
 
солнце-кухарка.
 
И поезд
 
уже
 
бежит на Ростов,
 
далеко за дымный Харьков.
 
Поля —
 
на мильоны хлебных тонн —
 
как будто
 
их гладят рубанки,
 
а в хлебной охре
 
серебряный Дон
 
блестит
 
позументом кубанки.
 
Ревем паровозом до хрипоты,
 
и вот
 
началось кавказское —
 
то головы сахара высят хребты,
 
тo в солнце —
 
пожарной каскою.
 
Лечу
 
ущельями, свист приглушив.
 
Снегов и папах седины.
 
Сжимая кинжалы, стоят ингуши,
 
следят
 
из седла
 
осетины.
 
Верх
 
гор —
 
лед,
 
низ
 
жар
 
пьет,
 
и солнце льет йод.
 
Тифлисцев
 
узнаешь и метров за сто:
 
гуляют часами жаркими,
 
в моднейших шляпах,
 
в ботинках носастых,
 
этакими парижаками.
 
По-своему
 
всякий
 
зубрит азы,
 
аж цифры по-своему снятся им.
 
У каждого третьего —
 
свой язык
 
и собственная нация.
 
Однажды,
 
забросив в гостиницу хлам,
 
забыл,
 
где я ночую.
 
Я
 
адрес
 
по-русски
 
спросил у хохла,
 
хохол отвечал:
 
— Нэ чую. —
 
Когда ж переходят
 
к научной теме,
 
им
 
рамки русского
 
узки;
 
с Тифлисской
 
Казанская академия
 
переписывается по-французски.
 
И я
 
Париж люблю сверх мер
 
(красивы бульвары ночью!).
 
Ну, мало ли что —
 
Бодлер,
 
Маларме
 
и эдакое прочее!
 
Но нам ли,
 
шагавшим в огне и воде
 
годами
 
борьбой прожженными,
 
растить
 
на смену себе
 
бульвардье
 
французистыми пижонами!
 
Используй,
 
кто был безъязык и гол,
 
свободу Советской власти.
 
Ищите свой корень
 
и свой глагол,
 
во тьму филологии влазьте.
 
Смотрите на жизнь
 
без очков и шор,
 
глазами жадными цапайте
 
все то,
 
что у вашей земли хорошо
 
и что хорошо на Западе.
 
Но нету места
 
злобы мазку,
 
не мажьте красные души!
 
Товарищи юноши,
 
взгляд — на Москву,
 
на русский вострите уши!
 
Да будь я
 
и негром преклонных годов
 
и то,
 
без унынья и лени,
 
я русский бы выучил
 
только за то,
 
что им
 
разговаривал Ленин.
 
Когда
 
Октябрь орудийных бурь
 
по улицам
 
кровью лился,
 
я знаю,
 
в Москве решали судьбу
 
и Киевов
 
и Тифлисов.
 
Москва
 
для нас
 
не державный аркан,
 
ведущий земли за нами,
 
Москва
 
не как русскому мне дорога,
 
а как огневое знамя!
 
Три
 
разных истока
 
во мне
 
речевых.
 
Я
 
не из кацапов-разинь.
 
Я —
 
дедом казак, другим —
 
сечевик,
 
а по рожденью
 
грузин.
 
Три
 
разных капли
 
в себе совмещав,
 
беру я
 
право вот это —
 
покрыть
 
всесоюзных совмещан.
 
И ваших
 
и русопетов.