Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1927
  
ВМЕСТО ОДЫ
 
 
 
Мне б хотелось
 
вас
 
воспеть
 
во вдохновенной оде,
 
только ода
 
что-то не выходит.
 
Скольким идеалам
 
смерть на кухне
 
и под одеялом!
 
Моя знакомая —
 
женщина как женщина,
 
оглохшая
 
от примусов пыхтения
 
и ухания,
 
баба советская,
 
в загсе венчанная,
 
самая передовая
 
на общей кухне.
 
Хранит она
 
в складах лучших дат
 
замужество
 
с парнем среднего ростца;
 
еще не партиец,
 
но уже кандидат,
 
самый красивый
 
из местных письмоносцев.
 
Баба сердитая,
 
видно сразу,
 
потому что сожитель ейный
 
огромный синяк
 
в дополнение к глазу
 
приставил,
 
придя из питейной.
 
И шипит она,
 
выгнав мужа вон:
 
— Я
 
ему
 
покажу советский закон!
 
Вымою только
 
последнюю из посуд —
 
и прямо в милицию,
 
прямо в суд… —
 
Домыла.
 
Перед взятием
 
последнего рубежа
 
звонок
 
по кухне
 
рассыпался, дребезжа.
 
Открыла.
 
Расцвели миллионы почек,
 
высохла
 
по-весеннему
 
слезная лужа…
 
— Его почерк!
 
Письмо от мужа. —
 
Письмо раскаленное —
 
не пишет,
 
а пышет.
 
"Вы моя душка,
 
и ангел
 
вы.
 
Простите великодушно!
 
Я буду тише
 
воды
 
и ниже травы".
 
Рассиялся глаз,
 
оплывший набок.
 
Слово ласковое —
 
мастер
 
дивных див.
 
И опять
 
за примусами баба,
 
все поняв
 
и все простив.
 
А уже
 
циркуля письмоносца
 
за новой юбкой
 
по улицам носятся;
 
раскручивая язык
 
витиеватой лентой,
 
шепчет
 
какой-то
 
охаживаемой Вере:
 
— Я за положительность
 
и против инцидентов,
 
которые
 
вредят
 
служебной карьере. —
 
 
 
Неделя покоя,
 
но больше
 
никак
 
не прожить
 
без мата и синяка.
 
 
 
Неделя —
 
и снова счастья нету,
 
задрались,
 
едва в пивнушке побыли…
 
 
 
Вот оно —
 
семейное
 
"перпетуум
 
мобиле".
 
И вновь
 
разговоры,
 
и суд, и «треть»
 
на много часов
 
и недель,
 
и нет решимости
 
пересмотреть
 
семейственную канитель.
 
Я
 
напыщенным словам
 
всегдашний враг,
 
и, не растекаясь одами
 
к Восьмому марта,
 
я хочу,
 
чтоб кончилась
 
такая помесь драк,
 
пьянства,
 
лжи,
 
романтики
 
и мата.
 
 
1927
   
ЛУЧШИЙ СТИХ
 
 
 
Аудитория
 
сыплет
 
вопросы колючие,
 
старается озадачить
 
в записочном рвении.
 
— Товарищ Маяковский,
 
прочтите
 
лучшее
 
ваше
 
стихотворение. —
 
Какому
 
стиху
 
отдать честь?
 
Думаю,
 
упершись в стол.
 
Может быть,
 
это им прочесть,
 
а может,
 
прочесть то?
 
Пока
 
перетряхиваю
 
стихотворную старь
 
и нем
 
ждет
 
зал,
 
газеты
 
«Северный рабочий»
 
секретарь
 
тихо
 
мне
 
сказал…
 
И гаркнул я,
 
сбившись
 
с поэтического тона,
 
громче
 
иерихонских хайл:
 
— Товарищи!
 
Рабочими
 
и войсками Кантона
 
взят
 
Шанхай! —
 
Как будто
 
жесть
 
в ладонях мнут,
 
оваций сила
 
росла и росла.
 
Пять,
 
десять,
 
пятнадцать минут
 
рукоплескал Ярославль.
 
Казалось,
 
буря
 
версты крыла,
 
в ответ
 
на все
 
чемберленьи ноты
 
катилась в Китай, —
 
и стальные рыла
 
отворачивали
 
от Шанхая
 
дредноуты.
 
Не приравняю
 
всю
 
поэтическую слякоть,
 
любую
 
из лучших поэтических слав,
 
не приравняю
 
к простому
 
газетному факту,
 
если
 
так
 
ему
 
рукоплещет Ярославль.
 
О, есть ли
 
привязанность
 
большей силищи,
 
чем солидарность,
 
прессующая
 
рабочий улей?!
 
Рукоплещи, ярославец,
 
маслобой и текстильщик,
 
незнаемым
 
и родным
 
китайским кули!