Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1927
  
ОСТОРОЖНЫЙ МАРШ
 
 
 
Гляди, товарищ, в оба!
 
Вовсю раскрой глаза!
 
Британцы
 
твердолобые
 
республике грозят.
 
Не будь,
 
товарищ,
 
слепым
 
и глухим!
 
Держи,
 
товарищ,
 
порох
 
сухим!
 
Стучат в бюро Аркосовы,
 
со всех сторон насев:
 
как ломом,
 
лбом кокосовым
 
ломают мирный сейф.
 
С такими,
 
товарищ,
 
не сваришь
 
ухи.
 
Держи,
 
товарищ,
 
порох
 
сухим!
 
Знакомы эти хари нам,
 
не нов для них подлог:
 
подпишут
 
под Бухарина
 
любой бумажки клок.
 
Не жаль им,
 
товарищи,
 
бумажной
 
трухи.
 
Держите,
 
товарищи,
 
порох
 
сухим!
 
За барыней,
 
за Англией
 
и шавок лай летит, —
 
уже
 
у новых Врангелей
 
взыгрался аппетит.
 
Следи,
 
товарищ,
 
за лаем
 
лихим.
 
Держи,
 
товарищ,
 
порох
 
сухим!
 
Мы строим,
 
жнем
 
и сеем.
 
Наш лозунг:
 
«Мир и гладь».
 
Но мы
 
себя
 
сумеем
 
винтовкой отстоять.
 
Нас тянут,
 
товарищ,
 
к войне
 
от сохи.
 
Держи,
 
товарищ,
 
порох
 
сухим!
 
 
1927
  
ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ И ВЯЧЕСЛАВ ПОЛОНСКИЙ
 
 
 
Сегодня я,
 
поэт,
 
боец за будущее,
 
оделся, как дурак.
 
В одной руке —
 
венок
 
огромный
 
из огромных незабудищей,
 
в другой —
 
из чайных —
 
розовый букет.
 
Иду
 
сквозь моторно-бензинную мглу
 
в Лувр.
 
Складку
 
на брюке
 
выправил нервно;
 
не помню,
 
платил ли я за билет;
 
и вот
 
зала,
 
и в ней
 
Венерино
 
дезабилье.
 
Первое смущенье
 
Рассеялось когда,
 
я говорю:
 
— Мадам!
 
По доброй воле,
 
несмотря на блеск,
 
сюда
 
ни в жизнь не навострил бы лыж.
 
Но я
 
поэт СССР —
 
ноблес
 
оближ! [6]
 
У нас
 
в республике
 
не меркнет ваша слава.
 
Эстеты
 
мрут от мраморного лоска.
 
Короче:
 
я —
 
от Вячеслава
 
Полонского.
 
Носастей грека он.
 
Он в вас души не чает.
 
Он
 
поэлладистей Лициниев и Люциев,
 
хоть редактирует
 
и «Мир»,
 
и «Ниву»,
 
и "Печать
 
и революцию".
 
Он просит передать,
 
что нет ему житья.
 
Союз наш
 
грубоват для тонкого мужчины.
 
Он много терпит там
 
от мужичья,
 
от лефов и мастеровщины.
 
Он просит передать,
 
что, «леф» и «праф» костя,
 
в Элладу он плывет
 
надклассовым сознаньем.
 
Мечтает он
 
об эллинских гостях,
 
о тогах,
 
о сандалиях в Рязани,
 
чтобы гекзаметром
 
сменилась
 
лефовца строфа,
 
чтобы Радимовы
 
скакали по дорожке,
 
и чтоб Радимов
 
был
 
не человек, а фавн, —
 
чтобы свирель,
 
набедренник
 
и рожки.
 
Конечно,
 
следует иметь в виду, —
 
у нас, мадам,
 
не все такие там.
 
Но эту я
 
передаю белиберду.
 
На ней
 
почти официальный штамп.
 
Велено
 
у ваших ног
 
положить
 
букеты и венок.
 
Венера,
 
окажите честь и счастье,
 
катите
 
в сны его
 
элладских дней ладью…
 
Ну,
 
будет!
 
Кончено с официальной частью.
 
Мадам,
 
адью! —
 
Ни улыбки,
 
ни привета с уст ее,
 
И пока
 
толпу очередную
 
загоняет Кук,
 
расстаемся
 
без рукопожатий
 
по причине полного отсутствия
 
рук.
 
Иду —
 
авто дудит в дуду.
 
Танцую — не иду.
 
Домой!
 
Внимателен
 
и нем
 
стою в моем окне.
 
Напротив окон
 
гладкий дом
 
горит стекольным льдом.
 
Горит над домом
 
букв жара —
 
гараж.
 
Не гараж —
 
сам бог!
 
"Миль вуатюр,
 
де сан бокс".
 
В переводе на простой:
 
"Тысяча вагонов,
 
двести стойл".
 
Товарищи!
 
Вы
 
видали Ройльса?
 
Ройльса,
 
который с ветром сросся?
 
А когда стоит —
 
кит.
 
И вот этого
 
автомобильного кита ж
 
подымают
 
на шестой этаж!
 
Ставши
 
уменьшеннее мышей,
 
тысяча машинных малышей
 
спит в объятиях
 
гаража-колосса.
 
Ждут рули —
 
дорваться до руки.
 
И сияют алюминием колеса,
 
круглые,
 
как дураки.
 
И когда
 
опять
 
вдыхают на заре
 
воздух
 
миллионом
 
радиаторных ноздрей,
 
кто заставит
 
и какую дуру
 
нос вертеть
 
на Лувры и скульптуру?!
 
Автомобиль и Венера — старо-с?
 
Пускай!
 
Поновее и АХРРов и роз.
 
Мещанская жизнь
 
не стала иной,
 
Тряхнем и мы футурстариной.
 
Товарищ Полонский!
 
Мы не позволим
 
любителям старых
 
дворянских манер
 
в лицо строителям
 
тыкать мозоли,
 
веками
 
натертые
 
у Венер.