Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1927
  
ПИСЬМО К ЛЮБИМОЙ МОЛЧАНОВА, БРОШЕННОЙ ИМ,
 
как о том сообщается в N 219 «Комсомольской правды» в стихе по имени «Свидание»
 
 
Слышал —
 
вас Молчанов бросил,
 
будто
 
он
 
предпринял это,
 
видя,
 
что у вас
 
под осень
 
нет
 
«изячного» жакета.
 
На косынку
 
цвета синьки
 
смотрит он
 
и цедит еле:
 
— Что вы
 
ходите в косынке?
 
Да и…
 
мордой постарели?
 
Мне
 
пожалте
 
грудь тугую.
 
Ну,
 
а если
 
нету этаких…
 
Мы найдем себе другую
 
в разызысканной жакетке. —
 
Припомадясь
 
и прикрасясь,
 
эту
 
гадость
 
вливши в стих,
 
хочет
 
он
 
марксистский базис
 
под жакетку
 
подвести.
 
"За боль годов,
 
за все невзгоды
 
глухим сомнениям не быть!
 
Под этим мирным небосводом
 
хочу смеяться
 
и любить".
 
Сказано веско.
 
Посмотрите, дескать:
 
шел я верхом,
 
шел я низом,
 
строил
 
мост в социализм,
 
не достроил
 
и устал
 
и уселся
 
у моста.
 
Травка
 
выросла
 
у моста,
 
по мосту
 
идут овечки,
 
мы желаем
 
— очень просто! —
 
отдохнуть
 
у этой речки.
 
Заверните ваше знамя!
 
Перед нами
 
ясность вод,
 
в бок —
 
цветочки,
 
а над нами —
 
мирный-мирный небосвод.
 
Брошенная,
 
не бойтесь красивого слога
 
поэта,
 
музой венчанного!
 
Просто
 
и строго
 
ответьте
 
на лиру Молчанова:
 
— Прекратите ваши трели!
 
Я не знаю,
 
я стара ли,
 
но вы,
 
Молчанов,
 
постарели,
 
вы
 
и ваши пасторали.
 
Знаю я —
 
в жакетах в этих
 
на Петровке
 
бабья банда.
 
Эти
 
польские жакетки
 
к нам
 
провозят
 
контрабандой.
 
Чем, служа
 
у муз
 
по найму,
 
на мое
 
тряпье
 
коситься,
 
вы б
 
индустриальным займом
 
помогли
 
рожденью
 
ситцев.
 
Череп,
 
што ль,
 
пустеет чаном,
 
выбил
 
мысли
 
грохот лирный?
 
Это где же
 
вы,
 
Молчанов,
 
небосвод
 
узрели
 
мирный?
 
В гущу
 
ваших роздыхов,
 
под цветочки,
 
на реку
 
заграничным воздухом
 
не доносит гарьку?
 
Или
 
за любовной блажью
 
не видать
 
угрозу вражью?
 
 
 
Литературная шатия,
 
успокойте ваши нервы,
 
отойдите —
 
вы мешаете
 
мобилизациям и маневрам.
 
 
1927
   
«МАССАМ НЕПОНЯТНО»
 
 
 
Между писателем
 
и читателем
 
стоят посредники,
 
и вкус
 
у посредника
 
самый средненький.
 
Этаких
 
средненьких
 
из посреднической рати
 
тыща
 
и в критиках
 
и в редакторате.
 
Куда бы
 
мысль твоя
 
ни скакала,
 
этот
 
все
 
озирает сонно:
 
— Я
 
человек
 
другого закала.
 
Помню, как сейчас,
 
в стихах
 
у Надсона…
 
Рабочий
 
не любит
 
строчек коротеньких.
 
А еще
 
посредников
 
кроет Асеев.
 
А знаки препинания?
 
Точка —
 
как родинка.
 
Вы
 
стих украшаете,
 
точки рассеяв.
 
Товарищ Маяковский,
 
писали б ямбом,
 
двугривенный
 
на строчку
 
прибавил вам бы. —
 
Расскажет
 
несколько
 
средневековых легенд,
 
объяснение
 
часа на четыре затянет,
 
и ко всему
 
присказывает
 
унылый интеллигент:
 
— Вас
 
не понимают
 
рабочие и крестьяне. —
 
Сникает
 
автор
 
от сознания вины.
 
А этот самый
 
критик влиятельный
 
крестьянина
 
видел
 
только до войны,
 
при покупке
 
на даче
 
ножки телятины.
 
А рабочих
 
и того менее —
 
случайно
 
двух
 
во время наводнения.
 
Глядели
 
с моста
 
на места и картины,
 
на разлив,
 
на плывущие льдины.
 
Критик
 
обошел умиленно
 
двух представителей
 
из десяти миллионов.
 
Ничего особенного —
 
руки и груди…
 
Люди — как люди!
 
А вечером
 
за чаем
 
сидел и хвастал:
 
— Я вот
 
знаю
 
рабочий класс-то.
 
Я
 
душу
 
прочел
 
за их молчаньем —
 
ни упадка,
 
ни отчаяния.
 
Кто может
 
читаться
 
в этаком классе?
 
Только Гоголь,
 
только классик.
 
А крестьянство?
 
Тоже.
 
Никак не иначе.
 
Как сейчас помню —
 
весною, на даче… —
 
Этакие разговорчики
 
у литераторов
 
у нас
 
часто
 
заменяют
 
знание масс.
 
И идут
 
дореволюционного образца
 
творения слова,
 
кисти
 
и резца.
 
И в массу
 
плывет
 
интеллигентский дар —
 
грезы,
 
розы
 
и звон гитар.
 
Прошу
 
писателей,
 
с перепугу бледных,
 
бросить
 
высюсюкивать
 
стихи для бедных.
 
Понимает
 
ведущий класс
 
и искусство
 
не хуже вас.
 
Культуру
 
высокую
 
в массы двигай!
 
Такую,
 
как и прочим.
 
Нужна
 
и понятна
 
хорошая книга —
 
и вам,
 
и мне,
 
и крестьянам,
 
и рабочим.