Стихотворения. Поэмы. Пьесы

6 августа Нью-Йорк. 1925 г.
  
СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ
 
 
 
Вид индейцев таков:
 
пернат,
 
смешон
 
и нездешен.
 
Они
 
приезжают
 
из первых веков
 
сквозь лязг
 
«Пенсильвэниа Стейшен».
 
Им
 
Кулиджи
 
пару пальцев суют.
 
Снимают
 
их
 
голливудцы.
 
На крыши ведут
 
в ресторанный уют.
 
Под ними,
 
гульбу разгудевши свою,
 
ньюйоркские улицы льются.
 
Кто их радует?
 
чем их злят?
 
О чем их дума?
 
куда их взгляд?
 
Индейцы думают:
 
"Ишь —
 
капитал!
 
Ну и дома застроил.
 
Все отберем
 
ни за пятак
 
при
 
социалистическом строе.
 
Сначала
 
будут
 
бои клокотать.
 
А там
 
ни вражды,
 
ни начальства!
 
Тишь
 
да гладь
 
да божья благодать —
 
сплошное луначарство.
 
Иными
 
рейсами
 
вспенятся воды;
 
пойдут
 
пароходы зажаривать,
 
сюда
 
из Москвы
 
возить переводы
 
произведений Жарова.
 
И радио —
 
только мгла легла —
 
правду-матку вызвенит.
 
Придет
 
и расскажет
 
на весь вигвам,
 
в чем
 
красота
 
жизни.
 
И к правде
 
пойдет
 
индейская рать,
 
вздымаясь
 
знаменной уймою…"
 
Впрочем,
 
зачем
 
про индейцев врать?
 
Индейцы
 
про это
 
не думают.
 
Индеец думает:
 
"Там,
 
где черно
 
воде
 
у моста в оскале,
 
плескался
 
недавно
 
юркий челнок
 
деда,
 
искателя скальпов.
 
А там,
 
где взвит
 
этажей коробок
 
и жгут
 
миллион киловатт, —
 
стоял
 
индейский
 
военный бог,
 
брюхат
 
и головат.
 
И все,
 
что теперь
 
вокруг течет,
 
все,
 
что отсюда видимо, —
 
все это
 
вытворил белый черт,
 
заморская
 
белая ведьма.
 
Их
 
всех бы
 
в лес прогнать
 
в одни,
 
и мы чтоб
 
с копьем гонялись…"
 
Поди
 
под такую мысль
 
подведи
 
классовый анализ.
 
Мысль человечья
 
много сложней,
 
чем знают
 
у нас
 
о ней.
 
Тряхнув
 
оперенья нарядную рядь
 
над пастью
 
облошаделой,
 
сошли
 
и — пока!
 
пошли вымирать.
 
А что им
 
больше
 
делать?
 
Подумай
 
о новом агит-винте.
 
Винти,
 
чтоб задор не гас его.
 
Ждут.
 
Переводи, Коминтерн,
 
расовый гнев
 
на классовый.
 
 
1926
   
БАРЫШНЯ И ВУЛЬВОРТ
 
 
 
Бродвей сдурел.
 
Бегня и гулево.
 
Дома
 
с небес обрываются
 
и висят.
 
Но даже меж ними
 
заметишь Вульворт.
 
Корсетная коробка
 
этажей под шестьдесят.
 
Сверху
 
разведывают
 
звезд взводы,
 
в средних
 
тайпистки
 
стрекочут бешено.
 
А в самом нижнем —
 
"Дрогс сода,
 
грет энд феймус компани-нейшенал".
 
А в окошке мисс
 
семнадцати лет
 
сидит для рекламы
 
и точит ножи.
 
Ржавые лезвия
 
фирмы «Жиллет»
 
кладет в патентованный
 
железный зажим
 
и гладит
 
и водит
 
кожей ремня.
 
Хотя
 
усов
 
и не полагается ей,
 
но водит
 
по губке,
 
усы возомня, —
 
дескать —
 
готово,
 
наточил и брей.
 
Наточит один
 
до сияния лучика
 
и новый ржавый
 
берет для возни.
 
Наточит,
 
вынет
 
и сделает ручкой.
 
Дескать —
 
зайди,
 
купи,
 
возьми.
 
Буржуем не сделаешься с бритвенной точки.
 
Бегут без бород
 
и без выражений на лице.
 
Богатств буржуйских особые источники:
 
работай на доллар,
 
а выдадут цент.
 
У меня ни усов,
 
ни долларов,
 
ни шевелюр, —
 
и в горле
 
застревают
 
английского огрызки.
 
Но я подхожу
 
и губми шевелю —
 
как будто
 
через стекло
 
разговариваю по-английски.
 
"Сидишь,
 
глазами буржуев охлопана.
 
Чем обнадежена?
 
Дура из дур".
 
А девушке слышится:
 
"Опен,
 
опен ди дор".
 
"Что тебе заботиться
 
о чужих усах?
 
Вот…
 
посадили…
 
как дуру еловую".
 
А у девушки
 
фантазия раздувает паруса,
 
и слышится девушке:
 
«Ай лов ю».
 
Я злею:
 
"Выдь,
 
окно разломай, —
 
а бритвы раздай
 
для жирных горл".
 
Девушке мнится:
 
"Май,
 
май горл".
 
Выходит
 
фантазия из рамок и мерок —
 
и я
 
кажусь
 
красивый и толстый,
 
И чудится девушке —
 
влюбленный клерк
 
на ней
 
жениться
 
приходит с Волстрит.
 
И верит мисс,
 
от счастья дрожа,
 
что я —
 
долларовый воротила,
 
что ей
 
уже
 
в других этажах
 
готовы бесплатно
 
и стол
 
и квартира.
 
Как врезать ей
 
в голову
 
мысли-ножи,
 
что русским известно другое средство,
 
как влезть рабочим
 
во все этажи
 
без грез,
 
без свадеб,
 
без жданий наследства.