Поэзия Латинской Америки
Часть 8 из 124 Информация о книге
«Страданье? Кто посмел сказать…»
Перевод О. Савича
Страданье? Кто посмел сказать,Что я страдаю? Только следомЗа светом, пламенем, победойПридет моя пора страдать.Я знаю, горе глубже моря,Оно гнетет нас век от века,И это — рабство человека.На свете нет страшнее горя!Есть горы, и подняться надоНа высоту их, а потомС тобою мы, душа, поймем,Кто положил нам смерть наградой!«Ну и пусть, ну и пусть твой кинжал…»
Перевод О. Савича
Ну и пусть, ну и пусть твой кинжалВонзается в ребра мои!Есть стихи у меня, и ониСильнее, чем твой кинжал!Ну и пусть, ну и пусть эта больНебо вычернит, высушит море!Стихи — утешение в горе —Рождает крылатыми боль!«О тиране? Скажи про тирана…»
Перевод О. Савича
О тиране? Скажи про тиранаВсе — и больше того! ПрисудиВсей яростью рабской грудиК бесчестью, к позору тирана!О неправде? Скажи о неправде,Как крадется она осторожноВ темноте: скажи все, что можно,О тиране и о неправде.О женщине? Даже развенчанный,Отравленный, — умирай,Но жизни своей не пятнай,Говоря дурное о женщине!«Мраморные снились мне палаты…»
Перевод В. Столбова
Мраморные снились мне палаты.В них в молчанье стоя почивалиМраморные статуи героев. [9]Душу я свою зажег, как факел.Ночью говорил я с ними, ночью.Проходил вдоль каменного строя,Каменные руки целовал я,Каменные губы шевелились,Каменные бороды дрожали,Каменные слезы исторгали,И сжимали каменные рукиРукоятки каменных мечей.Молча целовал я руки статуй.Ночью говорил я с ними, ночью.Проходил вдоль каменного строя.И с рыданьем приглушенным обнялМраморную статую героя.«О, скажи мне, каменный воитель,Слышал я, что пьют твои потомкиИз чужих отравленных бокаловНе вино, а собственную кровь.Что они язык свой позабыли,Говорят на языке господскомИ вкушают горький хлеб бесчестья,Сидя за столом окровавленным.И теряют в болтовне ненужнойСвой огонь последний. О, скажи мне,Ты, воитель спящий, мрамор белый,Может быть, твое угасло племя?!»Но герой, которого я обнял,На землю поверг меня ударомСвоего копья и мне на горлоНаступил, и поднялась десница,Засверкав, как солнце. Грозным гуломОтозвались камни, и к оружьюУстремились руки, и в сраженьеМраморные ринулись герои.РУБЕН ДАРИО [10] (НИКАРАГУА)
Размеренно-нежно…
Перевод А. Старостина
Размеренно-нежно дуд ветер весенний,и крылья Гармонии тихо звенели,и слышались вздохи, слова сожаленийв рыданьях задумчивой виолончели.А там, на террасе, увитой цветами,звенели мечтательно лиры Эолии [11],лишь дамы коснутся парчой и шелкамивысоко поднявшейся белой магнолии…Маркиза Евлалия с улыбкой невиннойтерзала соперников двух своенравных:героя дуэлей, виконта-блондина,аббата, в экспромтах не знавшего равных…А рядом — бог Термин [12] с густой бородоюсмеялся, лозой виноградной увенчанный,блистала Диана нагой красотою —эфеб, воплотившийся в юную женщину.Где праздник любовный — в самшитовой чаще, —аттический цоколь. Там быстрый Меркурийпротягивал к небу свой факел горящий;Джованни Болонский [13] — отец той скульптуре.Оркестр волшебство разливал неустанно,крылатые звука лились безмятежно,гавоты летучие с чинной паваной [14]венгерские скрипки играли так нежно.Аббат и виконт полны страшной обиды —смеется, смеется, смеется маркиза.Ей прялка Омфалы [15], и пояс Киприды,и стрелы Эрота даны для каприза.Беда, кто поверит в ее щебетаньеиль песней любовной ее увлечется…Ведь, слушая повесть тоски и страданья,богиня Евлалия только смеется.Прекрасные синие очи коварны,они удивительным светом мерцают,в зрачках — точно отблеск души лучезарной —шампанского светлые искры сверкают…А там маскарад. Разгорается бурновеселье, растет и растет, как лавина…Маркиза без слов на подол свой ажурныйроняет, смеясь, лепестки георгина.Как смех ее звонкий журчит и струится!Похож он на пение птицы веселой.То слышишь — в стаккато летит танцовщица,то — фуги девчонки, сбежавшей из школы.Как птица иной раз, начав свое пенье,под крылышко клюв свой кокетливо прячет, —вот так и маркиза, зевок и презреньеза веером спрятав, влюбленных дурачит.Когда же арпеджо свои Филомела [16]по саду рассыплет, что дремлет безмолвно,и лебедь прудом проплывет, снежно-белый,подобно ладье, рассекающей волны, —маркиза пойдет, затаивши дыханье,к беседке лесной, виноградом одетой;там паж ей влюбленный назначил свиданье, —он паж, но в груди его сердце поэта…Бельканто певца из лазурной Италиипо ветру в адажьо оркестра несется;в лицо кавалерам богиня Евлалия,Евлалия-фея смеется, смеется.… То не при Людовике ль было в Версале,когда при дворе правил жизнью Амур,когда вкруг светила планеты сиялии розою в залах цвела Помпадур?Когда в менуэте оборки сжималикрасавицы нимфы в прозрачных рукахи музыке танца небрежно внимали,ступая на красных своих каблучках?В то время, когда в разноцветные лентыовечек своих убирали пастушкии слушали верных рабов комплиментыверсальские Тирсы [17] и Хлои-подружки.Когда пастухами и герцоги были,галантные сети плели кавалеры,в венках из ромашек принцессы ходили,и кланялись синие им камергеры?Не знаю, как сад этот чудный зоветсяи годом каким этот миг был помечен,но знаю — доныне маркиза смеется,и смех золотой беспощаден и вечен.