Том 1. Стихотворения

 <1903> 
  
Надпись на чаше   * 
 
 
 
Древнюю чашу нашел он у шумного синего моря,
 
В древней могиле, на диком песчаном прибрежье.
 
Долго трудился он; долго слагал воедино
 
То, что гробница хранила три тысячи лет, как святыню,
 
И прочитал он на чаше
 
Древнюю повесть безмолвных могил и гробниц:
 
 
 
«Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
 
Вечно лишь солнце, земля и ее красота,
 
Вечно лишь то, что связует незримою связью
 
Душу и сердце живых с темной душою могил».
 
 
 <1903> 
  
Могила поэта   * 
 
 
 
Мрамор гробницы его — в скорбной толпе кипарисов:
 
  Радостней светит меж них синее лоно небес.
 
Ангел изваян над ним с опрокинутым светочем жизни:
 
  Ярче пылает огонь, смертью поверженный ниц!
 
 
 <1903> 
  
Кольцо   * 
 
 
 
В белом песке золотое блеснуло кольцо.
 
Я задремал над Днепром у широкого плеса,
 
Знойною ласкою ветер повеял в лицо,
 
Легкой прохладой и запахом свежего теса…
 
Ярко в воде золотое блеснуло кольцо.
 
 
 
Как его вымыли волны на отмели белой! —
 
Точно к венчанию… Искрился солнечный блеск,
 
Видел я плахты, сорочки и смуглое тело,
 
Слышал я говор, веселые крики и плеск…
 
Жадной толпою сошлись они к отмели белой!
 
 
 
Жадно дыша, одевались они на песке,
 
Лоснились косы, и карие очи смеялись,
 
С звонкими песнями скрылись они вдалеке,
 
Звонко о берег прозрачные волны плескались…
 
Чье-то кольцо золотится в горячем песке.
 
 
 
О, красота, тишина и раздолье Днепра!
 
Помню, как ветер в лугах серебрил верболозы,
 
Помню, как реяла дальних миражей игра…
 
 
 <1903> 
  
Запустение   * 
 
 
 
Домой я шел по скату вдоль Оки,
 
По перелескам, берегом нагорным,
 
Любуясь сталью вьющейся реки
 
И горизонтом низким и просторным.
 
Был теплый, тихий, серенький денек,
 
Среди берез желтел осинник редкий,
 
И даль лугов за их прозрачной сеткой
 
Синела чуть заметно — как намек.
 
Уже давно в лесу замолкли птицы,
 
Свистели и шуршали лишь синицы,
 
Я уставал, кругом все лес пестрел,
 
Но вот на перевале, за лощиной,
 
Фруктовый сад листвою закраснел,
 
И глянул флигель серою руиной.
 
Глеб отворил мне двери на балкон,
 
Поговорил со мною в позе чинной,
 
Принес мне самовар — и по гостиной
 
Полился нежный и печальный стон.
 
Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая,
 
Следил, как замолкал он, потухая.
 
 
 
В тиши звенел он чистым серебром,
 
А я глядел на клены у балкона,
 
На вишенник, красневший под бугром…
 
Вдали синели тучки небосклона
 
И умирал спокойный серый день,
 
Меж тем как в доме, тихом, как могила,
 
Неслышно одиночество бродило
 
И реяла задумчивая тень.
 
Пел самовар, а комната беззвучно
 
Мне говорила: «Пусто, брат, и скучно!»
 
 
 
В соломе, возле печки, на полу,
 
Лежала груда яблок; паутины
 
Под образом качалися в углу,
 
А у стены темнели клавесины.
 
Я тронул их — и горестно в тиши
 
Раздался звук. Дрожащий, романтичный,
 
Он жалок был, но я душой привычной
 
В нем уловил напев родной души:
 
На этот лад, исполненный печали,
 
Когда-то наши бабушки певали.
 
 
 
Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег,
 
И весело огни их заблестели,
 
И побежали тени в потолок,
 
А стекла окон сразу посинели…
 
Но отчего мой домик при огне
 
Стал и бедней и меньше? О, я знаю —
 
Он слишком стар… Пора родному краю
 
Сменить хозяев в нашей стороне.
 
Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге…
 
Пора свести последние итоги.
 
 
 
Печален долгий вечер в октябре!
 
Любил я осень позднюю в России.
 
Любил лесок багряный на горе,
 
Простор полей и сумерки глухие,
 
Любил стальную, серую Оку,
 
Когда она, теряясь лентой длинной
 
В дали лугов, широкой и пустынной,
 
Мне навевала русскую тоску…
 
Но дни идут, наскучило ненастье —
 
И сердце жаждет блеска дня и счастья.
 
 
 
Томит меня немая тишина.
 
Томит гнезда родного запустенье.
 
Я вырос здесь. Но смотрит из окна
 
Заглохший сад. Над домом реет тленье,
 
И скупо в нем мерцает огонек.
 
Уж свечи нагорели и темнеют,
 
И комнаты в молчанье цепенеют,
 
А ночь долга, и новый день далек.
 
Часы стучат, и старый дом беззвучно
 
Мне говорит: «Да, без хозяев скучно!
 
 
 
Мне на покой давно, давно пора…
 
Поля, леса — все глохнет без заботы…
 
Я жду веселых звуков топора,
 
Жду разрушенья дерзостной работы,
 
Могучих рук и смелых голосов!
 
Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе,
 
Вновь расцвела из праха на могиле,
 
Я изнемог, и мертвый стук часов
 
В молчании осенней долгой ночи
 
Мне самому внимать нет больше мочи!»