Гувернантка (СИ)
Аннушка держалась за сердце и крестилась не переставая.
На шум в парадной выбежали и другие слуги, и Мари, глядящая распахнутыми глазами то на меня, то на скрученного полицейскими Стенина. У своей юбки она удерживала близнецов, не давая им приблизиться.
– Вы Тальянова? – поправляя съехавшую на бок фуражку, обратился ко мне полицейский. – Извольте поехать с нами, у нас приказ…
– Да-да, я знаю, – недослушав, кивнула я, – разрешите, я только возьму пальто и тотчас выйду.
Полицейский, помедлив, согласился, но, к моему удивлению, когда я двинулась по коридору в свою комнату, он направился следом. Вошел за мной и в спальню, встав на пороге, и, пока я надевала пальто и крепила шляпку, бесстыдно меня разглядывал. Я старалась не обращать внимания – видимо, это было для моей же безопасности.
Замешкавшись, я взяла с комода свой ридикюль – тот самый, в который укладывала Смит-Вессон Ильицкого. Сумка была непривычно тяжелой, но с револьвером мне и впрямь стало вдруг намного спокойнее.
Я уже выходила, когда в мою комнату, оттолкнув полицейского, ворвалась Мари – одна, без братьев:
– Что происходит? Куда полиция вас увозит – разве вы что-то сделали?
Кажется, она решила, что меня арестовали, и страшно паниковала:
– Мари, все в порядке, – быстро ответила я, – мне придется уехать сейчас, но в доме останется полиция. Так нужно, поверьте.
– А Денис Ионович?… – дрогнувшим отчего-то голосом спросила она.
Я не знала, что ответить. Кажется, мне и впрямь придется объяснять ей, что Денис Ионович – это ее дед. И что он английский шпион и предатель. Мне нужно будет это ей объяснить, это было бы честно. Но после – не здесь, и не при этих людях.
– Если нам не удастся увидеться больше, Мари, то я непременно напишу вам, – пообещала я вместо ответа. – Присматривайте за братьями.
И, отведя взгляд, я торопливо прошла мимо полицейского в коридор, а после спустилась на улицу и села в экипаж.
Это была не простая полицейская карета, а с отсеком для перевозки задержанных. Именно туда и поместили Стенина, а меня, подав руку, пригласили сесть в кабину. Напротив меня расположились двое полицейских; еще трое, как успела я отметить, остались в доме.
Мы не доехали и до ближайшего перекрестка, когда я вдруг заметила во встречном потоке сперва белую лошадь – очень знакомую мне, а после и всадника на ней. Это был Алекс.
Глава XLI
В следующее мгновение и Алекс увидел меня, посуровел лицом и тотчас бросился наперерез полицейской карете.
– Позвольте, господа, по какому праву вы удерживаете эту даму?! – рывком открывая дверцу кареты, вскричал он. – Куда вы ее везете?
– Алекс, Алекс, все хорошо, я уверяю вас! – Больше всего я была рада сейчас, что он жив и здоров, и попыталась все уладить: – Скажите лучше вы, почему вы не в Березовом?
Тот замялся на мгновение, бросив взгляд на полицейских, и ответил.
– У меня… срочное дело. К Мари. Мне нужно с нею поговорить.
Однако вопреки слову «срочное» Алекс стоял, открыв дверь экипажа, задерживая и нас, и движение на Пречистенке. А когда, не слушая возражений и даже запретов полицейских, Алекс вовсе бросил свою белую лошадь и сел рядом со мной, мне стало как-то не по себе. Если он так торопится к Мари, то отчего задерживается возле меня? Что, если он и был подозреваемым Якимова? Что, если он его и убил?
Только присутствие рядом полицейских позволяло мне держать себя в руках.
Разнервничавшись, я не обратила внимание, что дверь справа от меня открылась – я думала, еще один из полицейских вошел, чтобы добром уговорить Алекса нас оставить. Но младший Курбатов вдруг вскинул брови и сказал:
– Лев Кириллыч?! Утро доброе… я отчего-то думал, что вы давно в Петербурге.
Не поверив еще в услышанное, я резко обернулась и – не сдержала короткий вскрик, когда увидела сидящего рядом с собой Якимова. Вполне живого и невредимого.
Он, отметив такую мою реакцию, довольно хмыкнул. Алекса он будто вовсе не заметил, а мне сказал:
– Здравствуйте, m-lle Тальянова. Не ожидали? Увы, пришлось пойти на эти меры, потому как вы и ваш жених стали слишком много внимания уделять моей персоне.
Я в ужасе попыталась отпрянуть от того, кого полагала мертвым, но он не дал мне этого сделать, цепко ухватив за руку. И тотчас на моем запястье защелкнулся металлический браслет, неприятно холодя кожу. И на другом запястье тоже. На меня надели наручники, а я сидела, испытывая животный ужас, и не понимала, что происходит.
– Вы арестованы, Лидия Гавриловна.
– Лев Кириллыч, что вы себе позволяете?… – ошарашено спросил Алекс, проследив за его манипуляциями – я все еще не могла вымолвить ни слова.
Сказано это было с вызовом, так что Якимову пришлось удостоить того взглядом:
– Господин Курбатов, – сказал он, будто и не слышал вопроса, – не в добрый час вы забрались в этот экипаж. К сожалению, отпустить вас мы уже не сможем. Отдайте оружие, если оно у вас есть.
При этих словах один из полицейских – точнее людей, которых я прежде считала полицейскими – вынул револьвер и направил его дуло на Алекса. Тот резко побледнел, как завороженный уставившись на оружие – замешкался на мгновение, а потом медленно начал вставать с сидения:
– Револьвер у меня в заднем кармане брюк… я сейчас его отдам, – покорно ответил он.
Однако, поднявшись во весь рост, вдруг резко подался вперед, пытаясь перехватить руку полицейского с револьвером:
– Лиди, бегите! – успел выкрикнуть Алекс и вцепился в направленный в него револьвер – но на помощь товарищу уже бросился второй, выворачивая Алексу руку.
Завязалась драка, а после раздался выстрел, защищаясь от которого, я машинально закрыла лицо руками, забиваясь еще глубже в угол кареты. О побеге я и не думала – да и не вышло бы у меня ничего со скованными руками.
А когда я отняла ладони – у своих ног увидела безжизненного Алекса, лежащего лицом вниз.
– Герой… – надменно скривился над ним Якимов.
Потом все же, встав на одно калено, он проверил пульс у Алекса, но мне о результатах, разумеется, сообщать не думал.
– Он жив?… – спросила тогда я.
Якимов, однако, вместо ответа снова схватил меня за плечо, еще грубее, чем прежде, и дернул, приближая к себе:
– А что, если нет? Что если мальчишку убили? Из-за вас! Много у вас еще защитников?
Он сказал это мне в лицо – очень тихо, но так, что я холодела от его интонаций и взгляда. Якимов как будто ненавидел – лично меня ненавидел за что-то.
Тем временем на полу кареты зашевелился Алекс. Он был жив, слава Богу, хотя белокурые волосы на его затылке сделались рыжими, пропитавшись кровью – кажется, один из лже-полицейских приложил его рукоятью револьвера во время драки. Но он был жив. Руки Алекс сцепили за спиной наручниками и, все еще не пришедшего в себя, его тоже усадили на скамейку.
Господи… во что же я его втянула. И его и себя.
К слову, случилось все очень быстро – карета еще стояла посреди Пречистенки, а недалеко нервно трясла гривой белая лошадь Алекса. Впрочем, Якимов уже приказал кучеру трогать.
О том, чтобы хоть попытаться выскочить из кареты сейчас, не шло речи – я не могла бросить Алекса здесь. Все, на что я была способна, так это думать, что делать, и пытаться понять, куда нас с Алексом везут. Однако последнее, что я отметила – то, как мы минули Зубовский бульвар и выехали на Большую Царицынскую [68], а после Якимов велел задернуть шторы поплотнее. Видимо, чтобы лишить меня возможности видеть дорогу.
И думать у меня не выходило – тот же Якимов донимал короткими репликами и комментариями. Должно быть, как раз для того, чтобы я не могла сосредоточиться.
Но ехали мы недолго. Карета остановилась, один из полицейских спрыгнул и подал мне руку, заставляя спуститься на распаханную землю. Несмело выглянув из кареты, я отметила, что здесь недалеко ведутся строительные работы: груда камней, мраморные плиты и вырытые котлованы виднелись в отдалении. Людей же было не видно вовсе – только перекопанная земля на сотню сажень вокруг и покосившийся полуразрушенный дом в десятке шагов от кареты.