Ева

Ариша схватывает Германа за рукав:

— Па, мои детали?

— Мы принесем вам все ваши вещи, — говорит администраторша. — Пойдемте, я отведу вас в другой номер.

— Да ну, какой другой номер, — отмахивается Герман. — У нас поезд через час. Вызовите нам, пожалуйста, такси до Московского вокзала.

Он шагает в проем двери. Белая пыль уже немного осела. На экране ковбой пьет виски.

— Нет, вы не пойдете, — вцепляется в него администраторша и пытается вытащить назад. — Это наша работа. Если вас убьет этим цветком, меня посадят в тюрьму.

Не слушая ее, Герман проходит внутрь. Остерегаясь углов — трещины на лепнине еще увеличились — берет стоящие наготове вещи, обувается, берет кроссовки Ариши, ветровки. Останавливает взгляд на подушке — лепнина угодила точно в то место, где была голова девочки.

Такси они дожидаются в холле. Служащие порхают вокруг, как бабочки над цветками, несмотря на то что Герман ясно дал понять, что не собирается давать ход этому происшествию. Горничная, девушка лет девятнадцати, только что принесла забытые на окне китайские колокольчики. Смутившись и покраснев, пробормотала извинения. Колокольчики лежат теперь на коленях у Ариши, на пакете с непострадавшими деталями. Ариша допивает уже третий (бесплатный, разумеется) молочный коктейль, заедая его мороженым — разноцветные шарики высятся мультяшным замком на серебряной тарелке. На столике стоит ваза с нарциссами. Поставили специально для них. Легкий запах напоминает Герману обо всех веснах сразу.

Внезапно Герман бросается к Арише и, присев, принимается ощупывать, проверять ее руку — ту, что была в известке. Потом проверяет и вторую, ноги, просит завести, скосить глаза.

— Ну па, ты чего, в меня не попало. — Ариша выдыхает на него запах ванили, фисташек и малины.

— Такси ждет вас у входа, — раздается за спиной угодливый баритон служащего.

— Когда ты мне расскажешь о маме? — Выдув пузырь сине-зеленой жвачки, Ариша поворачивается к Герману.

Он только что купил чай у двух девушек в форменной одежде, развозящих тележку с продуктами и напитками (теперь они остановились на два ряда кресел впереди и обслуживают толстяка, который собрался, похоже, скупить всю тележку). Высыпав два пакетика с сахаром, Герман вместо ответа долго и тщательно мешает пластиковой палочкой-ложечкой янтарный чай в бумажном стаканчике под непрерывно сыплющимися стрелами солнца («Сапсан» идет со скоростью 230 км/час, как показывает табло).

Герман отпивает чай и раскрывает журнал, который бригада поезда предлагает пассажирам, чтобы они не заскучали за четыре часа.

Ариша лопает пузырь, фыркает, откидывает кресло, надевает наушники.

— Рано или поздно я все равно узнаю, — убежденно заявляет она.





41




20 июня 2016 года. Вернувшись рано утром из больницы, Герман заглядывает в комнату Ариши. Разноцветные огоньки «С днем рождения» и «16 лет» всё еще моргают на окне, хотя давно рассвело. Ариша спит безмятежно, не обращая внимания на солнечное пятно на лице. Кожа у нее нежная, чистая, только один прыщ краснеет на виске.

Стараясь не шуметь, Герман выключает огоньки, зашторивает окно, перегнувшись через стол. На столе — новая фотография Ариши и Митьки: облокотились о перила в торговом центре, обнялись и счастливо глядят в камеру. У Ариши короткая стрижка, волосы тонкие, дымчатые, цвета репейника, у Митьки — густые белые, собраны в хвост — ни дать ни взять парик вельможи XVIII века. Ариша, по своему обыкновению, спокойна. Взгляд ясный и дружелюбный. Митька сосредоточен, крепко обнимает плечо Ариши. Он совсем взрослый, а Ариша, хоть и высокая — она уже сейчас выше Германа, — но лицо еще детское, тело не сформировалось окончательно, как у некоторых ее ровесниц, которых Герман видел вчера на дне рождения. Ему пришлось уйти в самом начале, вызвали на операцию.

На столе у Ариши стоят еще две фотографии. На одной — Ариша и Герман года четыре назад у школы, где их без предупреждения щелкнул школьный фотограф: дождь, Ариша бежит к Герману, раскрыв руки, волосы растрепались, рюкзак блестит, поднялся, шнурки на туфлях, ступающих на лужу в кругах дождя, развязались. Герман торопится, шаг широкий — зонт впереди, чтобы скорее накрыть Аришу, лицо взволнованное, «переживательное», по словам Ариши. Очень смешная фотография, па, говорит Ариша, всегда меня смешит.

Герман ставит фотографию на место, берет третью. На ней располневшая Мояри с тремя детьми, — двумя мальчиками-погодками и девочкой постарше — с косой. Фото сделано на берегу реки. Мояри в длинном платье с русской вышивкой, длинная коса на плече, круглые глаза. Шесть лет назад Мояри вышла замуж и теперь живет с мужем на экоферме где-то на Оке. Поставив и эту фотографию, Герман поворачивает голову и скользит взглядом по небольшому круглому настенному зеркалу: уставшие, будто выцветшие за последние годы глаза, волосы седеют на висках, исчезают на макушке. В любой момент бессмысленная абсурдная жизнь может закончиться. Герман опускается в кресло в углу.

Как всегда, когда он возвращается с той стороны, из больницы, где жизнь ясна и понятна, на него наваливается тяжелым сугробом усталость. Жизнь на этой стороне достигла предельного абсурда, слишком запуталась в противоположных сюжетах. Герман как тот топотун, шахматный король, которому давно объявили шах и мат, но фигуры с доски убрать забыли, а он так и живет несколько лет под объявленным матом.

Ариша поворачивается со спины на бок, спит она всегда крепко. Она и во сне выглядит спокойно-радостной, как какой-нибудь буддийский монах. Вчера Герман был рад, что его вызвали в больницу. Сидя за столом, глядя на веселых подростков, на радующуюся празднику и друзьям Аришу, он ни на минуту не забывал, что дата ее рождения — 19 июня — вымышленная. И имя — вымышленное. И семья их — вымышленная. И этот праздник, шарики, огоньки на окне, торт — абсурд. И теперешняя жизнь Германа — абсурд. И хуже всего то, что Герман изо всех сил цепляется за этот абсурд.

— Герман Александрович, вы должны съесть кусочек праздничного торта, — остановил его вчера на пороге Митька. — Чтобы быть сопричастным. — В руках Митька держал блюдо с тортом. Улыбающаяся Ариша — нож. Гости окружили их. Ариша отрезала кусок торта, кто-то из гостей подставил тарелку, и Ариша нарочито торжественно передала ее Герману, громко под общие аплодисменты заявив:

— Мой папка — самый лучший.

Герман съел торт под веселые подбадривающие крики гостей. Нежный бисквит, тающие сливки, резкая бодрость апельсина, задурманивающая сладость малины и детский вкус клубники. Да, Герман хотел быть сопричастным.

Что ж, с днем рождения, Ариша, говорит он одними губам, сидя в кресле и глядя на спящую девочку. Дочку убийц, ближе и любимей которой у него никого нет.

А через несколько часов пожилой продавец в велосипедном магазине, похожий на отставного профессора, заходится слюной от восторга, описывая достоинства городского велосипеда, ситибайка, который, по его мнению, Герман должен купить дочери.

— Вообще-то мы хотим два, для меня и папы, — поправляет его Ариша. Это ее условие, то есть таково было ее желание, когда Герман спросил, что ей подарить на день рождения. Два велосипеда, ответила она, тебе и мне.

Из магазина Ариша выходит с горным велосипедом, а Герман — с ситибайком, на который продавец дал хорошую скидку. В тот же вечер они катаются в парке втроем: Ариша, Герман и Митька. Точнее, начинают втроем. Воздух текуч, прозрачен, обволакивает ласковым радужным ореолом постепенно отдаляющихся Аришу и Митьку. Снижающееся солнце то обесцвечивает их спины и головы, то фокусирует, выделяя надписи на белых футболках, художественные прорези на джинсах, кроссовки окраса экзотических рыбок.

Гуляющие попадаются всё реже, Ариша и Митька крутят педали всё сильнее. Герман старается не отставать, но расстояние между ними увеличивается. Дорожка идет наклоном с пригорка. Придерживая замершие педали, все трое катятся по инерции меж изрешеченного пятнами березняка. Быстро набрав скорость, Ариша и Митька взлетают на горку, летят мимо дубов, распластавших ветви на медленно угасающем небе, и исчезают. Герману приходится слезть с велосипеда и, отдуваясь, завезти его в горку. В последние годы Герман снова набрал вес. Щеки горят, в груди посвистывает.

Забравшись наверх, он видит вдалеке Аришу и Митьку. Они съехали с асфальта на утрамбованную тропинку, вихляющую по краю глубокого оврага, и вот уже скатываются вниз, на дно, умело объезжая редкие клены. Несутся на нешуточной скорости по ущелью, пересекают неглубокий ручей и, крутя изо всех сил педали, взлетают наверх, туда, где сумрака все больше. И когда это Ариша научилась так кататься? Откашлявшись, Герман вытаскивает из держателя бутылку, похожую на снаряд-баллон, откручивает крышку и жадно пьет.

Бутылки, держатели для них купил и принес Митька. Еще он перед прогулкой вручил Арише и Герману специальные перчатки без пальцев и эластичные повязки на запястья и щиколотки. Митька любит делать все как полагается, по правилам. Ему кажется, что если все сделать по правилам, как надо, то все и получится как надо. Как знать, может, это и работает. Митька следит, чтобы Морозовы отмечали все праздники. Он и организует всегда эти дни, снабжает квартиру в Медведкове необходимыми для каждого праздника атрибутами. Елка, рождественские венки на дверь, веточки вербы на Вербное воскресенье, крашеные яйца и сладко пахнущие куличи на Пасху… Все это он покупает на свои деньги. О деньгах с Митькой говорить нельзя, это табу, как однажды прокричала Герману Ариша. Просто позволь ему иногда это делать… Митька из обеспеченной семьи, его родители… что-то там с лесом, короче… Их почти никогда не бывает в Москве, все свои родительские обязанности они конвертируют в валюту по довольно высокому курсу.

Если вдруг кто из Морозовых заболевает, на прикроватном столике Митька тут же составляет фармацевтический натюрморт: пшикалки для горла, носа, бутылки с жидкостями всех цветов. Пастилки, полоскалки. Одноразовые салфетки, влажные салфетки, пирамидка пластиковых стаканчиков. Если предстоит поездка к морю (с седьмого класса они ездят втроем), Митька заботится о наличии и исправности масок, трубок, розеток под местные особенности электроподачи, дорожного чайника, повязок на глаза, чтобы спать в самолете.


А Митька к ним привязался, думает Герман, снова забираясь на велосипед. В смысле привязался не только к Арише, а ко всей их странной семье. Класса с третьего он с ними. Мояри забирала обоих детей из школы, кормила, пекла для них печенье, водила гулять и в кино. Бывало, мальчишка и жил у них. Родители Митьки хорошо приплачивали Мояри за это.

Воздух к вечеру свежеет и увлажняется. Запахи новой резины, кожи сиденья, рамы и руля, все эти волнительные запахи, которыми пахнет новый велосипед, усиливаются. Ошалевшие после долгого жаркого дня птицы заходятся в оглушительном гомоне. Митька и Ариша, сделав второй круг, нагоняют Германа у спортивной площадки, где несколько припозднившихся граждан подтягиваются на турниках. Чуть притормозив, Ариша с Митькой машут Герману и снова набирают скорость. Герман доезжает до выхода из парка. Садится на скамейку и вытягивает ноги. Уже совсем вечер. Небо за елями алое, голоса птиц все громче, стройнее. Облачками вьются над головой вечерние мошки, комары. День истончается, рассыпается на части. Заново не соберешь.

Примчавшись, Ариша с Митькой спрыгивают с велосипедов, ставят их к спинке скамейки рядом с велосипедом Германа. Поцеловавшись и стукнувшись ладонями, достают бутылки и жадно пьют. Митька отходит «на минутку», а Ариша, присев, затягивает шнурки на кроссовках, туго завязывает их. Волосы на затылке мокрые, короткие (слишком тонкие, чтобы растить или мудрить со стрижкой), торчат во все стороны, вспотевшее лицо поблескивает, по лбу и глазам течет пот. Ариша вытирает его, на лбу и руке появляются темные полосы. Смеется и, приподняв футболку, вытирается ею. Глаза Ариши уже не выглядят столь глубоко посаженными, как в детстве, черты лица правильные, приятные.

Герман и не помнил, когда надолго законсервированное хранилище памяти стало снова пополняться новыми воспоминаниями. Он обнаружил это случайно, поймав себя года три назад на запоминании сценок с Аришей. Теперь он ежедневно прокручивает не только воспоминания с Евой, но и с Аришей.

Ариша поднимает разгоряченное лицо к Герману. Ресницы мокрые, нежная кожа под глазами влажная. Весело прищуривается:

— Па, а ты мне можешь еще один подарок на день рождения подарить?

— И какой же?

Ариша присаживается рядом с Германом и по детской привычке кладет ему голову на плечо.

— Имя мамы. Настоящее. Это ведь ничего не значит. Людей с таким именем наверняка миллион. А, па?

Вернувшийся Митька садится рядом с Германом с другой стороны и, запрокинув голову, жадно выливает в рот остатки воды из бутылки.

— Пытаю папу насчет маминого имени, — перегнувшись, говорит Ариша Митьке, кидает ему свою бутылку с водой. — На, у меня еще осталось.

— Скажите ей, Герман Александрович. — Митька ловит бутылку. — Она завелась. Решила, что должна все узнать. Теперь не успокоится, пока все не выяснит, вы же ее знаете. Уже и папочку в компе завела. — Он допивает остатки из Аришиной бутылки и снова поворачивается к Герману, смотрит уже серьезно. — Вообще-то как-то неправильно, что она ничего не знает.

Недели две-три назад Герман сказал Арише, что в ее свидетельстве о рождении матерью записана совсем другая женщина. Пришлось сказать, чтобы прекратить бомбардировки фотографиями возможных кандидаток.

Ариша хлопает комара, кровавое пятнышко растекается на руке.

— Пока я узнала только, в каком институте ты учился, поболтала с одним из твоих однокурсников. Он тебя с трудом вспомнил. Сказал, ты держался отстраненно, был сам по себе и все время работал. Трудоголик. Ну, это я и так знала, — смеется.

Герман поднимается со скамейки и, молча вытащив свой велосипед из-под Аришиного и Митькиного, идет к выходу. У ног, похоже, выросли корни, они с трудом отрываются от земли.

— Но я должна знать, па! Ты ведь понимаешь? Мне что, частного детектива нанимать?





42




Герман решил, что это шутка. Про частного детектива. Но, как оказалось, нет. Детектива нанял Митька. В конце лета голос Ариши в трубке сотового произнес:

— Я знаю, почему ты не хочешь говорить со мной про маму. Я тут у тебя в больнице, внизу, в холле, у торгового автомата.

— Дай мне сто рублей, куплю газировки. На улице жара, пить хочу.

Герман вытаскивает из кармана белого халата купюру. Ариша засовывает ее в черный торговый аппарат, который, замерев, точно самурай перед нападением, сияет электрической подсветкой в сумраке холла. Здесь сумрак, холод, а за окнами солнцепек. Там жизнь, а тут… Ариша, поджав губы, нажимает комбинацию цифр и спустя несколько секунд вынимает из корзины внизу бутылку с оранжевой газировкой.

— Будешь? — Взгляд чуть свысока — Ариша за это лето переросла Германа. Он качает головой.

Ариша усаживается в пластиковое кресло, ячейку на застывшем транспортере кресел, идущих вдоль окон. Герман садится рядом. На запыленных кедах девочки — голубые бахилы. Щеки разгорячены, уши красные, на майке под мышками — мокрые пятна.

— Ты приехала сюда на велосипеде? Мы же договорились, что ты не…

— По словам детектива, — Ариша сжимает бутылку, — ничего в твоем прошлом не говорит о женщине, которая была моей матерью. Вообще ничего. Никто ничего не слышал. Нет никаких документов, фотографий. Многие из тех, с кем он разговаривал, удивились, что я у тебя есть.

Сжимает бутылку еще сильнее. Та поддается чуть — полна до краев.

— Детектив сказал, что все детство ты провел на костылях. Что тебя воспитывала бабушка. Что у тебя была сестра. Все, с кем детектив разговаривал, говорили, что у вас с сестрой были слишком близкие отношения. Необычно близкие. Ты мне никогда не говорил о ней. Почему?

Герман пытается подобрать слова, но не находит ни одного внятного.

— Я сложила два и два. Выходит, моя мать — твоя сестра Ева?

Герман резко поворачивается к Арише.

— Это твоя версия или детектива?

— Моя. Я прямо спросила его об этом. Он сказал, что информации слишком мало. Надо собрать информацию на твою сестру, потом найти ее, а это отдельная работа. Запросил еще денег. Митьке не жалко, но мне он не очень нравится, этот детектив. Хитрый и ленивый. Так это она? Ева?

Герман молчит. Он может соврать и прекратить эти расспросы навсегда. Смех, бормотание, стрекотня посетителей и больных доносятся из всех углов холла. Шуршат пакеты, плывут запахи апельсинов, бананов, сладкой выпечки. Вечер, время посещений, час отлива, когда кажется, что все битвы на жизнь и на смерть благополучно и навсегда завершены.