Имитация страсти

– Трудный вопрос. Не готов на него ответить.

– Я бы все отдала за такую помощь.

– А вот это уже интересно. Мы именно те люди, которым все и нужно. Короче, отсыпайся, наследница. Завтра послушаем, что нам предложит разящий меч Харитонов. Он, кстати, все чаще забывает симулировать и убегает от своего инвалидного кресла. Что говорит о том, что у него свои связи в хорошей медицине.

– Спасибо.

– Да не за что. И маленький совет созерцателя. Стать женой советника премьера – отличный выход, но не тот, когда свобода радостно встретит у входа.

– Господи боже мой. Меня почти парализовало от такой перспективы.

– Ну и ладно. Тогда задача ясна. Горизонт без помех.





Харитонов




Самый неожиданный сюрприз ждал меня на следующий вечер в квартире Харитонова. За его компьютером сидел и приветливо улыбался мне наш Бади.

– Приятно встречать знакомых людей, – констатировал нашу взаимную радость встречи Илья. – Бадияр теперь работает со мной. Временно он и живет здесь. Я предвижу его слишком большую востребованность в ближайшее время. Информационный багаж программиста – не в его компе, а в голове. А за такую голову стоит побороться. Бадияр у нас не оратор, потому сразу скажу, что оказалось главным моментом в его согласии работать с нами. Одна фраза: «интересы Ксении и ее детей». Это преданный вам человек. А я теперь полностью в материале всех подробностей бизнеса и контактов вашего покойного мужа. Нам с Бадияром больше не нужно взламывать компьютеры друг друга. Как говорится, нет худа без добра.

Глаза Бадияра смотрели на меня с такой добротой и радостью, что мне показалось: он совершенно справился с утратой одного хозяина и обретением нового. Человек, для которого не было тайн в самой сложной, запутанной, самой секретной информации, в эмоциональном плане был на уровне моего четырехлетнего Пети: «Хочу быть с Ксюшей». Таким было наше «добро» посреди грозного «худа».

Я сразу поняла, что разговор наш с Харитоновым будет особенным. Без переводчика и конферанса в лице Кольцова. Я должна сосредоточиться на главном и не отвлекаться ни на шуточки, ни на сияние синих глаз. Бади заткнул свои уши наушниками, я устроилась в кресле, Харитонов сам поставил на поднос напитки и стаканы. При этом он на самом деле встал с инвалидного кресла. Прогресс казался удивительным, должно быть, он долго скрывал свое улучшение. Такой человек: он точно знает, что счастья ему мало кто желает.

– Для начала я вам сообщу новости в порядке ваших тревог, о которых мне сообщил Сергей. Вопросы вашего полного отчуждения от всех дел и даже имени покойного мужа в интересах многих. В интересах других многих – пользоваться вашим статусом вдовы при решении самых недостижимых коллективных задач. Вы получите очень заманчивые и красивые предложения, связанные с благотворительностью и милосердием. Это особая, публичная, даже эффектная роль. Валентин Федоров в таком деле мастер. И это самая изощренная форма криминала на девяносто процентов. Но я не решаю ничего за вас.

– Это сразу проехали. Не мое. Будет у меня какая-то лишняя сумма, знаю, куда отвезти, кому сразу в руки положить и даже посмотреть, в чей рот попадет кусочек торта. Я умею считать и читать информацию, самую нарядную.

– Отлично. Значит, и на этом не будем останавливаться. Завтра из Израиля прилетит очень сильный кардиохирург, с утра мы с вами перевезем Колю в другую клинику. Куда, будем знать только мы. Дальше – по обстоятельствам. Если для операции нужно вывезти мальчика в Израиль, возможно, он полетит не с вами и под другой фамилией.

– Без меня Коля никуда не полетит. Он не согласится, да и я не отпущу. Это его самый большой страх – остаться без меня. Неужели не понятно после того, что с ним произошло?

– Понятно. Обсудим со специалистами. Ксения, я пригласил вас, чтобы получить ответ на свой вопрос. Кем я являюсь для вас и в чем мой интерес, с вашей точки зрения? Это возможно – ответить четко и коротко?

– Попробую. Вы – давний враг моего мужа, мститель, олицетворение расплаты. Интерес… Это, конечно, сложнее, но могу предположить, что не деньги. Думаю, потребность окончательной, совершенной победы. Когда даже имени Груздева не останется на земле. А изъятие нас с детьми из последнего этапа истребления мертвого, но не до конца побежденного врага – гуманное и бескровное изъятие – это… Извините, не буду подыскивать щадящие слова, скажу, как думаю. Это оправдание крайней жестокости перед собственной совестью. Капелька милосердия, и можно дальше идти по жизни с одним мечом справедливости, как ее видит только воин с неутолимой жаждой войны.

– Красиво сказано. Не рассчитывал даже на такую прямоту и откровенность. Не буду спорить, просто приму. Мне в любом случае не сформулировать столь четко содержимое той капельки, о которой у нас речь. Сойдемся в том, что это все же позитив. Действительно, не припомню случая, чтобы меня волновали родственники моих врагов. Должно быть, есть что-то особенно трогательное в этих детях бандита, которые нужны только одной, посторонней им женщине. Выйти замуж за отца – не повод для родства. Вот я даже не знаю, есть ли у меня дети. Были женщины, но не было возможности и желания развития темы. И никому особенно не хотелось бежать за воином с неутолимой жаждой войны, как вы сказали. Я – не отец по призванию. Как, впрочем, и Груздев. Предлагаю выпить за наш союз – войны и любви – в интересах тех, кто по слабости вынужден только принимать и то, и другое.

Я обожгла свои внутренности полным стаканом виски, коснулась жесткой руки Харитонова, кивнула улыбающемуся Бади и вылетела на улицу. Как же мне хотелось доброты, а не рассудочной капли милосердия. Как я была благодарна за каплю. Как рвалось мое сердце от жалости, которую я не могу утолить. Да, мои дети не могут от меня потребовать любви, как все обычные дети обычных, родных мам. Мои мальчики только принимают ее проявление как великую милость, ждут и благодарят.

Я сейчас приеду домой. Я закроюсь у себя в комнате, окончательно там напьюсь и буду воображать немыслимое счастье. Мы – одни, мы никому не нужны. Мы просто бегаем по солнечной поляне – я и мои наглые, избалованные дети. И они капризничают, критикуют меня, требуют всего, что может взбрести в детскую голову. А я рада до смерти… И не боюсь следующей минуты. Как часто сходятся в моем мозгу эти слова – радость и смерть.

Так я и поступила. Так и отмечала до утра горечь своей свободы и счастье своего жуткого вдовства. А на рассвете позвонил телефон. И хриплый голос Харитонова произнес:

– Должен все же уточнить. С того момента, когда я вас увидел впервые на приеме с Федоровым, для меня ваше спасение было важнее даже казни вашего мужа. Извините, если разбудил. Если не спали, спокойной ночи. У вас есть еще четыре часа. Утром за вами заедет Кольцов.





Кольцов




Утром у меня тряслись руки и стучали зубы, так что я с трудом смогла проглотить несколько глотков кофе. Если врач скажет, что Колю нужно срочно оперировать, значит, нужно. На это хватит тех денег, которые у меня на счете. Если нужно везти в Израиль – это даже не обсуждается. Если нужно без меня – то я в это верю. Только я и могу сейчас притянуть самую большую беду к ребенку. Но невозможно представить себе, чтобы Колю можно было уговорить и чтобы я смогла выпустить его из своих рук.

Самые правильные расчеты, самые верные варианты могут превратиться в ничто из-за спазма страха, слез тоски и разлуки. Речь о детском сердце, нежном и зависимом, как лепесток, готовый слететь с нити своей жизни. Но чего сейчас стоит мое слово? И как я могу позволить себе роскошь уверенности и упрямства!

– Не скажу, что ты в отличной форме, – то ли участливо, то ли издевательски произнес Кольцов. – Но есть в тебе что-то неотразимо обворожительное именно в случае полной неприбранности. Я к тому, что подавляющее большинство женщин, забыв причесаться и накраситься, выглядят гораздо более страшными.

– Спасибо, утешил. Ты знаешь, что они хотят увезти Колю без меня?

– Не существует ситуаций, по поводу которых я не в курсе. Но мое предложение: отвлекись. Перестань трястись: ты едешь на свидание с больным ребенком. Хочешь, анекдот расскажу или новости светской жизни, что, впрочем, одинаково смешно.

– Только не это. Скажи, у Сюзанны Цатурян есть наследники?

– У нее есть дочь. Она – полная наследница. Ей сейчас лет двадцать. То есть рождение пришлось на туманную и бурную юность Сюзанны и Александра Слепцова. Полагаю, она его дочь.


– О боже. Моим детям еще такой сестры не хватало.

– Не я поднял эту тему. Давай просто послушаем музыку, думай под нее лишь о том, что самые трудные решения приходит сами собой. И есть наш бог – интуиция.

Он остановил машину у небольшого старинного особняка в тихом центре. Нас ждала строгая медсестра в красивой форме, как из английского сериала. Провела в палату. Это была просторная детская комната с удобной мебелью и яркой посудой.

Коля показался мне усталым, потрясенным, но не удрученным. Врач из Израиля говорил по-русски, переводил какие-то сложные медицинские термины на английский и шутил на смеси украинского с белорусским.

Профессор Валерий Яковлевич Симанович окончил мединститут в Киеве, руководил кафедрой Первого меда в Москве, стажировался в Гарварде, работал ведущим медицинским специалистом в НАСА и, наконец, стал всемирно известным кардиохирургом в своей клинике в Израиле. Свою речь он завершил словами:

– Вы – разумная и образованная мать, вы, конечно, понимаете, что нам дороги не только часы, но минуты.

– Спасибо, профессор, – произнес самый безмолвный участник всей встречи Илья Харитонов. – Ксения, конечно, все понимает. Просто нам нужно немного времени, чтобы обсудить главный сейчас для нее вопрос. Она очень хочет сопровождать сына, но обстоятельства…

– Оставлю вас, – с готовностью произнес профессор. – У меня достаточно много дел по оформлению документов. Обычно мы рекомендуем матери сопровождать ребенка, но всегда есть возможность исключения. Допускаю, что это тот случай. В любом случае мы справимся.

Вот и случилось то, чего я больше всего опасалась. Все эти расчетливые стратеги и мудрецы завели самую страшную тему, забыв о присутствии Коли. Так хотелось всем побыстрее решить проблему в его же, конечно, интересах. Но что они знают об интересе маленького сердечка, которое уже до пределов переполнено страданиями, придуманными для него взрослыми людьми?

Был час кошмара и утраты всех надежд. Коля кричал, рыдал, бился в конвульсиях. Профессор сердился и хотел нас всех выгнать. Харитонов смотрел на меня бешеными, как мне показалось, глазами и наверняка обвинял в том, что я настроила ребенка. Все, что могла я, – шептать всякую ерунду Коле, пока сестра делала ему уколы и ставила капельницу.

Я обещала: «Никому не отдам, мы вместе, все будет хорошо». И понимала, что хорошо уже никому не будет. Все пропало.

Когда слезы хлынули из моих глаз, сестра решительно подняла меня за локоть и вывела из палаты. Показала, где женский туалет для персонала, и сухо произнесла:

– Приведите себя в порядок и справьтесь со своими нервами.

Я сумела вернуться в палату только минут через двадцать. С порога почувствовала, что все изменилось. Харитонов по-прежнему сидел в своем углу на обычном, кстати, кресле. Рядом стояла его трость. Доктор Симанович стоял прямо у порога и смотрел на Колю. А тот полусидел, опираясь на подложенные под спину подушки, пил какой-то красивый напиток из высокого стакана и внимательно слушал какую-то нелепую и, возможно, смешную историю, которую ему рассказывал Сережа Кольцов, постоянно вскакивавший со стула, чтобы изобразить действие в картинках.

Я застыла в изумлении. Мой ребенок впервые доверчиво, нет, даже с восторгом смотрел на чужого взрослого мужчину, и на его личике повторялись все эмоции, которые изображал Сергей. Вникнуть в смысл слов просто не представлялось возможным. Но дело было в том, что какой-то ленивый и толстый мальчик как-то перехитрил и обманул целый отряд сильных, но глупых спортсменов и завоевал главный приз.

– А Вася налил в этот кубок молоко своему ежику, допил после него, и они легли спать, – вот эту дурацкую фразу я поняла.

А Коля вдруг счастливо, совсем беззаботно рассмеялся. И, как человек, с которым раньше ничего подобного не происходило, не мог остановиться, стыдливо закрывал рот двумя руками… А из глаз легко текли прозрачные слезы, и они впервые были не от боли и горя.

– Вот и хорошо, – заключил доктор. – Всегда считал, что с мальчиками умеют общаться только мужчины.

Харитонов поднялся со стула, подошел, опираясь только на трость, к кровати Коли и деловым тоном спросил:

– Сергей, ты согласен, как лучший частный детектив, сопровождать мальчика в теплый и солнечный город, где его ждут в очень хорошей клинике нашего доброго доктора?

– Это приказ? – с преданно-тупым выражением разведчика из кино спросил Сережа.

– Это очень важное задание. И да, это приказ. Я только тебе могу это доверить. Думаю, Ксения тоже. Я прав, Ксения?

Я онемела от страха, боясь все испортить.

– Мама, – вдруг произнес Коля. – Разреши ему. Он такой смешной. И очень сильный, он мне сам об этом рассказал.

«Мама», «разреши», – меня просто добили эти слова. Как будто я вышла из подземелья отчаяния на свет надежды и ослепла.

– Конечно, мой дорогой. Мы сегодня же все решим и обсудим. И я начну здесь готовиться к встрече с тобой.

Кольцов отвез меня домой, на прощание, не выходя из роли спасителя, произнес:

– Я, конечно, не страшный и безумно храбрый Харитонов, я даже не бандит и не чиновник на миллионы. Но я твой, Ксю. В любом смысле. Выбирай сама.

И я побрела по двору, обессиленная возможностями своего выбора. Как ни крути, это дружба и человечность, какие мне раньше даже не снились.





Эпилог. Вся земля для бродяг





Мой старший сын вернулся через два месяца в Москву после успешной операции повзрослевшим и позолоченным южным солнцем. За ним летал уже всеми признанный оруженосец и друг детей Сергей Кольцов. Коля провел с нами неделю перед переездом в детский оздоровительно-реабилитационный центр в Подмосковье.

Думаю, там мы с ним во время моих посещений пройдем экстерном программу первого класса, и ему не придется пропускать год. Колю очень беспокоила перспектива считаться второгодником. Он немного ревниво воспринял успехи Пети в домашнем обучении, которые тот щедро и восторженно демонстрировал.

По отношению к своему малышу я стала окончательно клинически-восторженной мамашей. Мысли не допускала, что он может оказаться не вундеркиндом, и никому не разрешала в своем убеждении сомневаться.