Истерли Холл

Только она хотела тронуться, Милли крикнула:

– Эви, Эви, мне нужно тебе что-то сказать.

Эви остановилась. Ледяной ветер задувал под пальто и обе шали. Дым из трубы сметало, едва он появлялся над крышей. Милли подбежала к ней. Слезы снова ручьем текли по ее лицу.

– Я кое-что рассказала, потому что думала, что так я заставлю его жениться на мне.

Эви в нетерпении сжимала руль. Ей надо было спешить.

– Что бы ты ни сказала, тебе следовало бы помнить, что он все равно бы смылся. Ты же знаешь, что было со всеми, кто попал в беду, как Шарлотта.

Она уже собралась нажать на педаль, но Милли держала ее, вцепившись в руль с неожиданной силой.

– Нет. Эви, послушай меня. Я сказала Роджеру, что ты – Форбс и это ты передала новость про дома. Я рассказала ему это сегодня, перед тем как уйти. Извини меня.

Оторопев от неожиданности, Эви уставилась на нее. Что?!

– Ты – что?

Милли снова рыдала. Эви уже тошнило от этого звука.

– Я рассказала ему. Это единственный секрет, который мог мне помочь. Прости меня, пожалуйста, прости! Вы потеряете работу, вам нужно будет искать другую работу, придется переехать. А что будет со мной?

Эви больше не слушала, она с силой нажала на педали, опустив голову. Быстрее, быстрее! Она должна как можно скорее вернуться и успеть остановить его, прежде чем он доложит об этом мистеру Оберону. Они еще не готовы открыть гостиницу. Будь она проклята, эта Милли, пропади она пропадом! Но даже теперь, повторяя свои проклятия, Эви задавала себе вопрос, окажись она в таком положении, не сделала ли бы она то же самое.

Когда она добралась до барака, ноги ее тряслись от утомления, пот катился градом со спины. Она втиснула велосипед между другими и обходными дорожками пустилась бежать к дому. В небе пахло снегом, ветер уже закружил первые снежинки. Она миновала овощной склад. Голова ее напряженно работала: она должна найти леди Веронику. Сестра мистера Оберона – сейчас ее единственная надежда. Если придется уйти отсюда, рекомендаций она не получит. С дальнейшим обучением будет покончено. Миссис Мур тоже выгонят, потому что ее некому будет защищать. А отец и братья… Ответ известен.

Леди Вероника иногда выгуливала собак во французском саду, а иногда в парке. Эви пробежала через двор к конюшням и остановилась, прислушиваясь, не раздастся ли собачий лай. Но все было тихо, только время от времени слышалось перестукивание копыт в стойлах и тихонько насвистывали что-то конюхи, помешивающие отруби. Сердце ее колотилось, в голове сумбур. Так, думай-думай, повторяла она себе. Спокойнее. Она пошла обратно. В сторону дальних конюшен к французскому саду, и тогда услышала отдаленный лай. Значит, они в парке. Она бросилась бегом вдоль тисов через главную лужайку мимо кедра. Шляпа уже почти слетела с головы, и она стащила ее, чтобы не потерять. Она уже решила, к чему прибегнуть, чтобы подкрепить свою просьбу, и хотя ей было стыдно, она не отступит.

Эви пробежала ров, перелезла через проволочную изгородь и помчалась под кленами дальше – на лай. «Только бы она была одна, – задыхаясь, думала она, – господи, только бы никого с ней не было». И вот уже стали видны собаки, они носились вокруг леди Вероники и лаяли, когда она протягивала им печенье. Так они быстро потолстеют. Господи, что за пустяки! Почему в голову лезут такие глупости?

Сердце выпрыгивало из груди, в боку адски кололо. Собаки уже почуяли присутствие кого-то чужого: они бросили леди Веронику и рванулись к Эви, потом вернулись к хозяйке и снова к Эви, кусая ее за сапоги. Эви замедлила шаг. Леди Вероника удивленно смотрела на нее.

– Эви, я вам понадобилась? – произнесла она. – Что-то срочное?

Теперь, оказавшись на месте, Эви уже не думала, как начать. Она выпалила:

– Вы должны мне шляпу. Но она мне не нужна, у меня есть другая. – Она помахала своей шляпой. – Я была там, понимаете, была на собрании. Не одна Грейс спасла вас, я тоже участвовала.

Леди Вероника вытянула вперед руку, как будто хотела остановить на бегу лошадь.

– Я знаю, конечно, я знаю. Я же не дурочка. Леди Маргарет тоже узнала вас, когда она услышала ваш голос. Мне часто хотелось поделиться с вами своими соображениями по поводу методов, выбранных Панкхерстами, но все это очень сложно, правда же? Ни вы, ни я не должны туда ходить. Бог знает, что подумает капитан Уильямс. Молчать, Ягодка.

Леди Вероника протянула собаке еще одно печенье. Эви хотела было заговорить, но леди Вероника продолжала свои рассуждения:

– Ваша шляпа у меня, она напоминает мне всякий раз, когда я ее вижу, о самом важном. Мы должны иметь право голоса, просто должны, правда?

К черту право голоса, хотелось крикнуть Эви. Вместо этого она сказала:

– Я просто должна сохранить работу, и только вы можете мне помочь. Дело в том, что я – Форбс, а не Энстон. Это стало известно Роджеру, и я знаю, что он расскажет об этом вашему брату. Тогда меня уволят. Если вы мне не поможете, я расскажу вашему отцу о том, что вы суфражистка, и леди Брамптон, и капитану Уильямсу.

Теперь стыд будет преследовать ее до конца ее дней, она знала это. Деревья клонились под ветром, становилось все холоднее. Эви почувствовала, что дрожит, и взглянула на шляпу, висевшую у нее на руке.

Собаки прыгали поочередно, то на леди Веронику, то на нее. Ну вот, уже потек нос. Эви достала носовой платок и высморкалась. Молчание продолжалось. Эви наконец заставила себя посмотреть в глаза своей хозяйке. Леди Вероника побледнела, стиснув руки перед собой. Затем она произнесла:

– Я помогла бы в любом случае, Эви. Вам не нужно меня шантажировать.

И тогда впервые за долгое-долгое время Эви заплакала. Слишком сильное напряжение скопилось у нее в душе, и слезы текли ручьем и не останавливались, как не останавливались извинения, и она повторяла и повторяла их, и ей хотелось от стыда зарыться в землю и никогда больше не подниматься. Леди Вероника протянула руку в перчатке и вытерла Эви щеки.

– Дорогая, все мы делаем, что должны делать. А теперь я хочу знать, что произошло, раз вы пришли ко мне с этим.

Нет, никогда Эви не забудет прикосновения этой женщины, слов утешения, прозвучавшие в эту минуту, потому что по правилам эти получают письмо на подносе, не из рук. Она должна собраться, просто должна. Время идет.

И Эви рассказала леди Веронике о нападении Роджера, о беременности Милли и о секрете Эви, который был раскрыт.

– Она долго молчала. Могла бы уже давно все рассказать, но не делала этого, – закончила Эви свой рассказ.

Леди Вероника кивнула.

– Что ж, Эви, мы вас знаем как Энстон, и пусть оно так и будет. Я поговорю с Роджером, как только вернусь в дом. Как вы думаете, у нас есть чем пригрозить ему? Может быть, он ворует вино из погреба или еще что-нибудь крадет? Беременность девушки для него не представляет угрозы, он это знает. В этих делах всегда виновата женщина.

Они обменялись взглядом, и в глазах у каждой была горечь.


Эви покачала головой.

– Не знаю.

Безнадежно все это.

Леди Вероника окликнула собак.

– Возвращайтесь и помогите миссис Мур. Мы не можем допустить, чтобы вы ушли, потому что и мистер Оберон, и я знаем, что без вас она не справится. Но лучше, если это останется между нами, как вы думаете?

Леди Вероника надела на собак поводки и быстро пошла в сторону дома.

– Спасибо, – крикнула Эви.

Молодая женщина махнула рукой, не оборачиваясь.

– Мы обо всем забудем, Эви, а шляпа теперь принадлежит мне навечно. Это принимается?

Действительно, как же иначе…



Леди Вероника нашла Роджера в гардеробной Оберона. Камердинер занимался чисткой смокинга. Она тихонько проскользнула в комнату, закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной. Этот субъект был ей крайне неприятен. Он напоминал ей гадюку. Свое положение в доме он использовал, чтобы принудить глупеньких молодых девушек повиновению, и разрушал их жизнь. Все это знали, но все шло по-прежнему. Пора положить этому конец.

Она начала без всяких предисловий:

– Роджер, до моего сведения довели тот факт, что вы воруете вино из погреба лорда Брамптона.

У нее не было никаких доказательств, вполне возможно, что это неправда, но это не имеет значения, когда хозяйка обвиняет слугу.

Роджер обернулся, узкое лицо окаменело, щетка выпала из его руки.

– Это ложь.

Она стояла выпрямившись. В этом человеке угадывалась жестокость. Она достаточно времени провела с отцом, чтобы распознать ее признаки. И, изобразив на лице самое презрительное выражение, на какое могла быть способна ее мачеха, она произнесла без малейшего колебания или неуверенности:

– Я ничего не буду предпринимать, при условии что вы держите при себе те сведения касательно имени помощницы поварихи, которые вы недавно получили. Я не собираюсь обходиться без нее, и после свадьбы хозяйкой в этом доме буду я, поскольку это будет наш дом. Мы не можем обойтись без ее кулинарного искусства, но мы с легкостью обойдемся без камердинера. Вас легко можно заменить. Не забывайте, что мой отец уже имел повод быть вами недовольным в связи с неудачей с домами Фроггетта. Одно слово, Роджер, только лишь одно слово, и вы никогда не будете работать ни здесь, ни где-нибудь еще.

Эмоции на узком толстогубом лице сменяли друг друга с невероятной быстротой. Страх, злость, ярость и снова страх. Наконец на лице его проступило выражение подчинения. И ненависть. Что ж, взаимно.

Она вышла из гардеробной, не сказав ни слова. К власти легко привыкаешь, и это опасно. Властью нельзя злоупотреблять. Одним словом можно разрушить чужую жизнь. Рассказать ли Оберону? Ему следовало бы знать, но нужно ли?





Глава 16




Тимми, Джек и их отец направлялись в Оулд Мод на субботнюю смену. На поясе у младшего в семействе Форбс звенела железная банка. Было пять утра, и рассвет еще не наступил. Далековато топать, конечно, но Тимми прогулка нравилась, а с маминым шарфом ему никакой, даже самый злющий ветер не страшен. Наступило второе января 1913 года, и он мог поклясться, что вчера, возвращаясь, слышал кукушку. Но Джек сказал, что если он и мог кого услышать, то только голубя.

– Дурень, да сейчас зима на дворе, пропади она пропадом.

– В этом году зима холоднее, правда? – Тимми закрыл шарфом нос.

– Пожалуй, есть немного. – Джек сунул руку в карман куртки. Его собственная банка звякала так же громко. На плече у него лежали рабочие инструменты.

Тимми сказал брату, что ему осталось раскрасить последнего оловянного солдатика, и получится целый полк. Ответа не последовало.

– Слышишь, Джек? Всего один остался.

– Ага, слышал я тебя. Но идти рядом с тобой – все равно что с пустой посудиной, болтаешь ты без умолку. Ради всего святого, еще даже не рассвело, старик.

Джек последнее время держался как-то потише, возможно, из-за Милли. Тимми бурчал, что девчонка – сущая замухрышка и плакса, а Джек сказал, что будешь таким, если любишь кого-то и получается, что безответно. Тимми подумал, что его брат старается приободрить Милли.

Он подтолкнул Джека.

– Пойдем сегодня вечером в клуб, ладно? Так пива хочется!

Отец обернулся.

– Не очень-то налегай на пиво, Тимми. Тебе только шестнадцать, и голова у тебя еще не готова. Ты забыл, как было в прошлый раз? Мама тебе покажет, если ты опять устроишь на ее коврике то, что тогда. Весной тебе исполнится семнадцать, вот тогда и отпразднуешь.