Истерли Холл

– Ну ладно, пап, у меня мужская работа. И да, я не забыл, как я могу, если вы все напоминаете мне каждую субботу. Я не буду больше пить столько, но ведь и тебе второй раз пятьдесят не исполнится, верно?

Они уже входили в Истон. Из дома вышел Мартин, марра Джека, и пристроился рядом с Джеком. Вышел и Тони, марра Тимми, и пошел рядом с ним.

– Мы маршируем в ногу, прямо как Брамптонов щенок на учениях, – съехидничал Тимми, обернувшись к отцу.

Джек щелкнул Тимми по кепке.

– Взвод не болтает языком. Взвод марширует.

Тони заметил:

– Или управляет, значит, сидит без дела, пока другие вкалывают.

Все засмеялись.

Постепенно к ним присоединялись другие, в том числе Бен, старый марра их отца, и Сэм. Бен шел рядом с Бобом и рассказал о своей картине, а потом предложил нарисовать оловянную армию Тимми в бою, когда последний солдатик будет закончен.

– Совсем недолго осталось, Бен, – бросил Тимми через плечо.

Джек отозвался.

– Он уже говорил это неделю назад.

– Так не все сразу же. И зачем торопиться? К тому же теперь, когда у нас живет Милли, и мне труднее сосредоточиться из-за ее кошачьих воплей.

Отец сказал:

– Ну, скоро все уляжется, точно. Она переедет, когда для нее что-нибудь найдется. Грейс занимается этим, правда, Джек?

Джек огрызнулся:

– Откуда я знаю? Я только копаю ей огород время от времени.

Разговоры утихли. Они приплелись наконец ко входу в шахту. Наступил первый рабочий день нового года. Сдержал ли брамптоновский щенок слово, в конце концов, и восстановил жеребьевку? Их уже ждал Дэвис. Широко улыбаясь, он поднял руку с листом бумаги.

– Готово, ребята. Жеребьевка снова с вами. Можете тянуть жребий, когда хотите, так что выпейте пивка сегодня вечером.

Никто из шахтеров не выразил особой радости. Жеребьевку должны были вернуть месяцы назад или даже год, или два года. Но они просто спокойно переглянулись и улыбнулись друг другу. Тимми хлопнул Джека по плечу.

– Ну что, Джек, решай, когда будем тащить, – сказал Мартин.

– А, так это комитет будет решать, – отозвался Джек.

Увидев, что брат улыбается, Тимми понял, что Джеку стало легче. Теперь у него наконец появился шанс вытащить хороший участок, а кроме того, отец слышал от Дэвиса, что в клуб заказано побольше пива. Тимми заулыбался, и отец в ответ покачал головой в притворном раздражении:

– Слышал-слышал. Ты, смотри, про коврик не забудь.

Шахтеры один за другим снимали куртки, брали жетоны и лампы и направлялись к клети. Настроение у всех поднялось. В этот день Тимми поставили на вагонетку, хотя ему приходилось иметь дело и с вагонами, и с гэлловеями. Ему больше нравилось работать с пони, и мама давала ему для них морковку. Когда клеть начала стремительно падать в темноту, он закрыл глаза. Эти секунды для него были невыносимы, но он никогда не говорил об этом ни отцу, ни Джеку. Их спуск в клети, похоже, нисколько не волновал, но Джек всегда стоял рядом с ним, как и теперь, касаясь рукой его плеча, и это твердое прикосновение успокаивало.

Выйдя из клети внизу, они разошлись по своим участкам. Было очень жарко, запах угля щекотал ноздри, пыль забилась в легкие, не прошел он и нескольких ярдов. Тусклый свет ламп освещал путь. Тимми с Тони подошли к стойлам, выдолбленным в угольной скале. Оба протянули по морковке своей любимице Зорьке.

Тимми заметил:

– Они знают нас, Тони.

Ему нравилось, как пони тыкается мордой ему в ладонь. А вот обслюнявленные кусочки морковки, которые выпадали у нее изо рта, были неприятны. Он стряхнул их с ладони и подергал пони за уши. Оставив Тони запрягать Зорьку, он побрел к участку, на котором ему предстояло работать в этот день.



Джек шел, едва поднимая ноги. Он устал, как теперь с ним бывало почти всегда. Сон приходил с трудом, потому что думать он мог только о Грейс. Это было напрасно, и он в очередной раз наподдал ногой пыль. Мартин наподдал его локтем.

– Поднимай ноги, балбес. За каким чертом я должен дышать этой дрянью? И так уже хватает.

– Извини, старик.

Он надеялся, что, столкнувшись с ее равнодушием, он постепенно избавится от тоски по ней. В конце концов, ей просто нужен помощник, чтобы было кому вскапывать огород. Он пробовал заводить романы с другими, конечно, пробовал, а как же, но она всегда стояла между ним и этими женщинами, и тогда в нем вскипала эта жгучая, мучительная боль, и он с яростью обрушивал ее на всех своих противников в кулачных боях. Неудивительно, что он всегда выигрывал. Только так ему удавалось на какое-то время от нее избавиться.

Отец шел сзади, но, оказавшись рядом со своим ящиком, он крикнул вслед бредущим вперед Джеку и Мартину:

– Я проверю крышу и опоры у пласта Бена и приду.

– Угу, отец.

Уже две забастовки прошли, а отец по просьбе шахтеров оставался их десятником. Они хотели, чтобы он осматривал их участки, потому что он делал это тщательно и добросовестно. Но меры экономии никто не отменял, и все чаще опоры использовали по несколько раз. Но теперь, когда восстановлена жеребьевка, выработки у Джека возрастут, и показатели у Тимми смогут улучшиться, когда Брамптоны перестанут его контролировать.


Джек заставил себя слушать рассуждения Мартина о футболе. Всегда только матчи на уме у его марра. Джек улыбнулся. Он любил, когда все шло своим чередом, любил чувствовать, что все нормально.

Мартин обогнал его и пошел впереди, что-то мурлыкая себе под нос. Потолок прохода понижался, и они терлись хребтами о него, сдирая корочки с ранок. Пройдя так полмили, Мартин ударился головой о выступ. Мурлыканье превратилось в поток ругательств. Крыша ухнула, заскрипели сосновые опоры, угольная пыль засыпала им глаза. Лампы светили в ярде от них. Они остановились и ждали. Ничего не произошло. Джек подался назад на несколько шагов, стараясь вдыхать и глотать как можно меньше пыли.

– Мы почти на лаве[34], – окликнул его Мартин, продвигаясь дальше.

Через десять минут, согнувшись в три погибели, они добрались до места. Потолок снизился примерно до двух футов шести дюймов[35].

– Дрянь, а не лава! – крикнул ему Мартин. – Но у нее есть шанс стать лучше.

Он всегда кричал на лаву. Джек спрашивал, зачем он это делает, но марра сам не знал зачем. Просто продолжал это делать, и до сих пор это его уберегало.

– Постой! – крикнул в ответ Джек. – Подождем отца. Он уже идет, я слышу, как он ругается. Сейчас долбанется головой, так что не ты один, старик.

Оба засмеялись, и как раз из темноты выполз, скрючившись, отец. В руках у него были две короткие опоры и табуретка.

Джек окликнул Мартина:

– Старик, прости меня за этот паршивый…

– Заткнись. Не хочу ничего об этом слышать. Я тебе уже в прошлый раз сказал и до этого тоже. Не твоя вина, что эта сволочь, брамптоновское отродье, продолжает ставить нас сюда.

– Вот вам табуретка, – сказал отец. – Я думаю, вы можете немножко подрубить потолок, чтобы у вас появилось место для головы.

Он передал Мартину низкую табуретку и, внимательно всматриваясь в темноту под крышей, начал вгонять опору в крошечный разлом в породе. Он поднял повыше лампу и снова вгляделся в потолок.

– Послеживайте за ним, ребята, я зайду к вам через несколько часов.

Уходя, он похлопал Джека по плечу.

– Будь осторожней, парень.

– Как всегда, пап.

Лицо отца уже было черным от пыли, зубы казались ярко-белыми даже в тусклом свете лампы. Джек знал, что сам выглядит так же. Ну что, черт возьми, может шахтер предложить такой женщине, как Грейс? Да и вообще, с чего ей смотреть на мальчишку? Потому что по сравнению с ней он именно мальчишка. Ей тридцать, а ему будет двадцать три, хотя, когда он был рядом с ней, он никогда не думал о возрасте.

Отцовские шаги затихали. Он поднял молоток и принялся за работу. Вместе с Мартином они работали, пока не вернулся отец еще с двумя опорами. Он осмотрел крышу, а потом они устроились перекусить в том месте, где потолок был немного повыше. Вместе с хлебом и салом на зубах у них хрустела угольная пыль.



Тимми и Тони, оставив работу, устроились на корточках неподалеку от клети. Они стащили с себя рубашки, но продолжали потеть в ужасной жаре, жадно глотая из жестяных фляг теплую воду. Все-таки горло смочить получалось. Они достали хлеб с салом и принялись есть, не забыв, однако, оставить кусочки для Зорьки. Пони терпеливо ждала в нескольких ярдах от них. Мама дала Тимми четыре кекса, по два на каждого. Он отдал своему марра его долю.

– Это Милли испекла, после того как Эви вчера вернулась на работу. Это наша Эви научила ее печь.

Тони кивнул. Зорька неторопливо переминалась с ноги на ногу. Тимми запихнул последние крошки кекса в рот и мотнул головой в сторону пони.

– Что, по-твоему, она думала, когда после забастовки ее потащили с поля сюда?

Тони вытер рот, отпил еще глоток из фляги, откинул голову назад и вздохнул.

– Влипла по самое некуда, вот что она думала, – отозвался он.

Они с Тони всегда будут марра, думал Тимми. Он ни с кем другим не хотел бы работать. А все-таки он настоящий дикарь – не понимает, что можно все отдать за оловянного солдатика. Тимми завинтил флягу.

– Ну, за дело, старик, – сказал он. – Вагонетки уже наполняются.



Боб осторожно поднялся.

– Я ухожу, ребята. Будьте внимательны.

Он сильно сгорбился и пошел, оступаясь и спотыкаясь, вдоль пласта, прислушиваясь, как всегда, к крыше и к боковым поверхностям. Задев спиной выступ на потолке, он чертыхнулся. Еще одну болячку сорвал. Он тихонько постанывал: болели колени, спина, и бедра одеревенели. Временами ему казалось, что он не выдержит смену, но выбора не было. Эви уже близка к тому, чтобы открыть собственную гостиницу, так она сказала. А если послушать Милли, то получается, что Эви – искусная повариха. Вот такая его девочка. Широкая улыбка появилась на его лице, покрытом угольной пылью. Она права, начинать нужно с малого. Какой-то звук! Потом треск, свист в воздухе. Он повернулся и бросился, спотыкаясь, обратно.

Между Джеком и Мартином лежала куча угля.

– Все в порядке, папа, я выбирал последний верхний уголь, и лезвие заклинило. Я взял пику, чтобы освободить его, весь этот проклятый уголь свалился точно между нами. Сегодня наш счастливый день. Чуть-чуть, по мелочи задело щиколотки, а так ничего страшного. Так, царапины.

Боб чувствовал, что сердце у него бьется слишком часто и громко.

– Так не бери эту чертову пику. Вытягивай лезвие. Мозги-то надо прикладывать иногда, Христа ради.

Джек ухмыльнулся: