История с попугаем

Именно в этот момент Максим Охотников сказал:

– Женя, мне надо с тобой серьезно поговорить.

– Давай, – я хлюпнула носом и полезла в карман за платком.

– Ты теперь взрослый человек, – начал отец. – Самостоятельный. У тебя своя жизнь, своя, так сказать, дорога… У тебя будет хорошее образование, потом достойная работа и жилье…

Я во все глаза смотрела на папу. Даже про платок позабыла. Да что это с ним? Он мямлит, как будто не решается сказать что-то важное. Это так на него не похоже! Мой отец всегда был решительным и бесстрашным. Он не боялся ничего, вступал в споры с начальством, особенно если дело касалось несправедливости по отношению к подчиненным. Столько неприятностей через это огреб, мама говорила, что он стал бы генералом лет на десять раньше, если бы не его правдолюбие, неполезное для карьеры.

– Папа, я тебя не понимаю, – не выдержала я. – Давай уже говори прямо.

– Прямо? – Отец откашлялся и отложил трубку, которую вертел в руках. – Ладно. Как хочешь. Так вот, я ставлю тебя в известность, Евгения, что намерен жениться.

Некоторое время я просидела, тупо таращась на стену с фотографиями. Даже не знаю, что меня поразило больше – известие, которое никак не доходило до моего сознания, или эта незнакомая «Евгения». Отец никогда меня так не называл.

– Папка, ты чего? – наконец обрела я дар речи. – Слушай, может, тебе показаться врачу? Мы недавно слушали лекцию о стрессовой фуге…

– Не перебивай меня! – вскипел отец. – Со мной все в порядке. Я в здравом уме. Твоя мать давно знала, что может умереть в любой момент. Она сама мне сказала, чтобы я не хоронил себя в память о ней, а связал жизнь с женщиной, которую люблю. И женился.

– С жен… которую любишь?! – до меня медленно, но все-таки дошло, что отец говорит серьезно. И он действительно в здравом уме. – И что это за женщина?

Отец отвел глаза и откашлялся. Я в упор глядела на него, ожидая ответа.

– Это Любовь Ивановна, наша соседка. Мы уже много лет любим друг друга. У меня другая семья. Просто ты была слишком занята своими делами, а мама тебе не говорила, не хотела тебя травмировать.

– Тетя Люба? Которая приходила попросить у мамы луковицу? У которой прическа как воронье гнездо? С сыном которой мы дрались в шестом классе?!

Почему-то меня больше всего убивало то, что разлучницей оказалась не какая-то неведомая красотка, а толстая клуша тетя Люба.

Неожиданно на меня напал нервный смех.

– Ты… ты ее любишь? Эту? Ты променял маму на эту курицу? Вы же так любили друг друга! Она же с тобой всю жизнь моталась по гарнизонам! С больным сердцем! Мечтала тебе еще сына родить, да только врачи запрещали. Она мне про тебя слова плохого не сказала! Когда ты приходил пьяным, она говорила: «Папа устал. Папа отдыхает!» И ты ее променял… Ха-ха!

Смех мой сделался совсем неудержимым. Честно говоря, я просто не могла остановиться. Отцовская пощечина вернула мне способность мыслить здраво.

– Спасибо, – сказала я, вставая. Подошла к раковине, пустила воду. Подождала, когда станет похолоднее, и плеснула в лицо ледяной водой.

Отец с тревогой наблюдал за мной. Не знаю, какой реакции он ждал – что я брошусь ему на шею? Что обниму тетю Любу и стану называть ее мамой? Что возьму предмет потяжелее и пойду ее убивать?

Но Максим Охотников не ожидал того, что будет дальше. Я прошла в комнату и начала собирать сумку.

– Жень, ты куда? – обеспокоенно спросил отец.

– Я уезжаю. Насовсем, – сказала я, не оборачиваясь. Вещей у меня было мало, так что сборы не заняли много времени.

– Да ночь уже. Подожди хотя бы до утра!

– Не стоит. Я не пропаду.

Отставной генерал стоял за моей спиной и не знал, что сказать.

– Твоя мама меня простила, – привел последний аргумент отец.

– А я не прощаю, – отрезала я. Вскинула сумку на плечо и вышла из дома. Как оказалось, навсегда.

С тех пор я не общалась с папочкой – не отвечала на телефонные звонки и письма по электронной почте. Посредником между нами служила моя тетушка – именно Мила передавала отцу известия, что я жива и здорова. А его судьба меня совершенно не интересовала. Предателей я не прощаю. Такой уж у меня характер.

Так вот, в тот день в автобусе я думала не о предстоящей спецоперации, а о свидании с отцом, на которое зачем-то согласилась. Прошло несколько лет со дня нашего последнего разговора, и я подумала, что от меня не убудет. Максим Леонидович был в Москве проездом, один, без новой супруги. Ну что такого страшного, если я встречусь с ним? Посидим где-нибудь, пообщаемся. Может быть, он уже осознал, как жестоко поступил? Может, хочет извиниться?

– Охотникова, спишь? – выдернул меня из задумчивости голос командира. – Соберись, не на отдыхе!

Автобус доставил нас на военный аэродром, маленький самолет уже ждал нас на взлетке, автобус подогнали к самому трапу, и мы быстро погрузились, взлетели и спустя два часа приземлились. Я понятия не имела, где нахожусь. Да это было и неважно. Уже потом я узнала, что это был курортный городок у моря. В тот день он стал мишенью террористов.

Была зима, в город пришло непривычное похолодание, кое-где даже выпал снег, и пальмы стояли, закутанные в рогожу, смешные и нелепые, похожие на щетки для уборки. До рассвета еще оставалось несколько часов. Мы приняли таблетки – специальный препарат, повышающий остроту зрения и концентрацию. Командир объяснил нам задачу. Из автобуса мы пока не выходили.

Это был аквапарк под названием «Ракушка» в стороне от моря. Вчера вечером террористы проникли в здание, устранили слабую охрану и взяли в заложники всех, кто в тот момент находился в «Ракушке». Помимо обслуживающего персонала – их должно было быть пятнадцать человек, там оставались поздние посетители. Аквапарк работал до восьми вечера, вот незадолго до закрытия все и случилось. Выяснить, сколько внутри людей, не представлялось возможным. Если бы дело было днем, можно было бы запустить беспилотный аппарат и снять на камеру происходящее там через стеклянный купол крыши. Ночь затруднила задачу.

Всю ночь велись переговоры, но какие-то неэффективные. Террористы требовали то одного, то другого, то соглашались на условия – отпустить часть заложников, хотя бы женщин и детей, а потом снова отказывались от обещаний. В общем, знающему человеку становилось ясно, что готовится что-то жуткое. Как только рассветет, террористы сами сольют информацию о происходящем. Очень скоро тут будут журналисты. В стремлении первыми дать зрителю горячие новости они способны на все. Во время теракта на Дубровке они невольно помогли террористам координировать свои действия, показывая картинку, на которой был готовящийся к штурму отряд. Интернет есть у всех.

Значит, речь шла не о деньгах. Это должно было стать резонансным делом, таким, которое не сходит со страниц мировых новостей долгое время и позволяет получить финансирование под деятельность разных фанатиков. Еще бы, вон они на что способны! А что при этом погибнут люди…

Будет штурм. А значит, будут жертвы. В таком здании невозможно обеспечить безопасность гражданских. Один стеклянный купол чего стоит. Я мерила его взглядом и прикидывала, что будет, если его взорвут. Осколками накроет всех – и кто внутри, и кто снаружи. Никаких подшипников не надо.


Нам принесли план здания, спешно добытый из архивов местного БТИ. Командир изучал его при свете точечного фонаря – свет в автобусе был погашен. Незачем раньше времени обозначать наше присутствие.

У нас в «Сигме» существовали базовые сценарии на разные случаи. Но такого в нашей практике еще не было. Аквапарк, полный раздетых, замерзших и перепуганных людей, детишек. Темнота, неизвестность. О численности террористов никто ничего внятного сказать нам не мог. Ни одному заложнику не удалось не только выбраться из здания, но даже позвонить.

Обычно, когда происходит такое, кому-то удается спастись – повариха возилась на кухне, охранник отошел в туалет и выбрался через окно. А здесь – ни единого просвета. Значит, придется действовать на свой страх и риск. Нельзя ждать до рассвета – у террористов есть собственный сценарий, и нам необходимо его сломать. А если при этом пострадают гражданские…

Командир наш был опытным и в короткие сроки разработал дельный план. Половину отряда он послал на крышу. Мы должны были проникнуть внутрь через стеклянный купол. Остальные доберутся до цели через бойлерную. Ее стена почти вплотную примыкала к трансформаторной будке, оттуда можно было скрытно пробраться в служебную часть аквапарка.

Напоследок каждый еще раз проговорил вслух инструкции.

– Пошли, – скомандовал командир, и мы начали действовать.

Неслышно перебежали от дерева к дереву окружавшего аквапарк сквера, и вот мы уже поднимаемся по стене. Мы не пытались проникнуть в окна и двери – наверняка там установлены если не растяжки, то сигнализация точно. Купол венчала металлическая башенка с громоотводом, за нее мы и зацепили «кошки». Наш камуфляж сливался с темнотой ночи, лица закрывали балаклавы с прорезями для глаз. На лбу у меня были очки с тепловизором, но пока в них не было необходимости. Сначала надо было проникнуть в здание.

Мы поднимались медленно и неслышно. Кажется, пока все шло в соответствии с планом и наше присутствие еще не обнаружили. И вот мы уже наверху. Закрепившись на куполе, мы принялись резать стекло. Мой напарник резал, а я напыляла специальную пену, чтобы не было слышно характерного звука. Магнитные присоски позволили бесшумно вынуть круг стекла достаточного размера, чтобы в прорезь пробрался человек. Мы надвинули очки тепловидения на глаза и обменялись условными знаками. Повиснув на тросах, мы медленно начали опускаться. Карабин позволял регулировать скорость спуска.

Вот мои подошвы коснулись пола. Все нормально, Охотникова. Теперь только отцепить карабин и отойти в сторону. Мои товарищи так же неслышно опускались рядом.

Я сделала знак рассредоточиться. Если нас обнаружат и будут стрелять, не стоит облегчать задачу. Поодиночке у нас больше шансов, потому что каждый боец отряда «Сигма» – отдельная боевая единица.

Очки позволяли мне видеть тепло тел моих товарищей, но никого постороннего в помещении не оказалось. Мы двинулись дальше, разошлись в разные стороны. Мне достался узкий коридор, ведущий, очевидно, в технические помещения. Я толкнула металлическую дверь и вошла.

Вот тут я его и встретила. Альберта Дурова.

Первый убитый попался мне под ноги на пороге. Очевидно, он был убит еще вчера. Тело успело остыть, и мой тепловизор на него не среагировал. Я едва не споткнулась о лежащее поперек дороги тело. Соберись, Охотникова! И выбрось из головы мысли об отце. Сейчас у тебя другие задачи. Но мысли все равно лезли в голову, мешали, отвлекали.

– Кто здесь? – послышался задушенный шепот. Прибор позволил мне увидеть в углу фигуру человека. Судя по тому, что он не пытался меня прикончить, это был один из заложников.

– Тихо, – едва слышно проговорила я, – мы пришли вам помочь. Где они? Сколько их?

От этого мужчины я получила бесценные сведения. Оказалось, террористы согнали всех – и персонал, и посетителей – в главный зал, тот, что с бассейном. Я немедленно вспомнила его расположение на плане, который только что показывал нам командир. Держат всех в воде под дулами автоматов. Но взрывчатки у них заложник не видел. Правда, он вообще мало что видел. В самом начале ему удалось выскользнуть в боковой проход и спрятаться здесь. Но всякий раз, когда он собирался покинуть комнату – судя по всему, в ней хранились моющие средства, – он видел часового, патрулировавшего коридор. Телефон заложника остался в раздевалке, куда было невозможно проникнуть, и ему оставалось только трястись от холода, поскольку, кроме плавок, на нем ничего не было.

Свет террористы не зажигают, так и сидят в потемках. Иначе стеклянное здание превратится в гигантский аквариум, а сами они – в мишени для снайперов. Поэтому заложников заранее запугали так, чтобы те не вздумали сопротивляться.

– Сделайте что-нибудь! Там дети! – попросил меня заложник.

– Сделаем, – сказала я.

Я велела ему сидеть тихо и не геройствовать. Выскользнула в коридор и ножом сняла часового. Выстрелы ударили по нервам – начался штурм. Это вторая группа проникла в здание через бойлерную. Во время спецоперации счет идет на минуты – иногда всего одна решает успех дела, а во время штурма значение имеют даже секунды.

Я сдернула прибор тепловидения, потому что знала – сейчас вспыхнет свет. Специальный человек был приставлен террористами к рубильнику у электрощитка, но к тому моменту, когда он успел дернуть его и под потолком ослепительно вспыхнули лампы, половины террористов уже не было в живых. Их бесшумно сняли под покровом темноты. С остальными разделались при свете – у второй группы «Сигмы» не было тепловизоров, им не нужно было привыкать к нормальному освещению. Вопли заложников ударили по ушам, эхом отразились от стен. Люди сидели в бассейне в остывшей воде и дрожали. Все они находились в шоке и не понимали, что происходит.

Того, кто включил рубильник, я застрелила сама с другого края бассейна.

Прошло меньше четырех минут с того момента, как вспыхнул свет, а все уже было кончено. Мои товарищи начали выводить людей из бассейна. Другие обходили тела убитых террористов и собирали оружие.

Внезапно один из них вскочил и бросился бежать. Это был тот самый, в которого стреляла я, – тот, что дежурил у рубильника. Я вскинула автомат, но сектор обстрела перекрывали заложники, и я не рискнула открывать огонь. Я бросилась следом за раненым террористом. Далеко бы он все равно не ушел – здание было оцеплено снаружи так, что и мышь не проскочит. Просто это был, что называется, мой косяк, и кто-то мог пострадать. А я привыкла сама убирать за собой грязь.

Он бежал по коридору, припадая на одну ногу. Я, не торопясь, целилась, выбирая, как его остановить. Могу прострелить вторую ногу, и обездвиженный противник будет не опасен.

Пока я прикидывала, на пути раненого возник человек в плавках. Я выругалась распоследними словами. Ведь велела же не геройствовать! Но заложник, похоже, решил, что он единственный, кто может остановить сбежавшего убийцу. Он встал у него на пути. Не представляю, как он собирался задержать вооруженного человека. Террорист, кажется, не представлял тоже. Не замедляя шага, он ударил заложника прикладом автомата в лицо. Мужчина рухнул на колени. Пока тот падал, террорист поднял оружие и дал очередь. Заложник упал, обливаясь кровью. В два прыжка я настигла убегавшего убийцу. Он даже не успел обернуться. Я ударила его стволом в основание черепа. Поскольку била я в прыжке, удар вышел таким, как надо. Когда его физиономия соприкоснулась с полом, террорист был уже мертв.

Только тогда я повернулась к заложнику. Он корчился и кашлял на полу. Мужчине повезло – можно сказать и так. Удар прикладом превратил его лицо в окровавленную маску. Зато автоматная очередь ушла в сторону, всего одна из пуль прошила грудную клетку.

Заложник смотрел на меня – рослый, хорошо сложенный мужчина с синими глазами. Он захлебывался кровью, и было непонятно – то ли это из-за сломанного носа, то ли было пробито легкое. Я опустилась на колени и достала свою аптечку. Заложник вдруг дернулся и затих.

– Дыши! – заорала я и принялась вдувать воздух в его посиневшие губы.

Вскоре прибыла помощь. Моего заложника погрузили на носилки и увезли на «Скорой». Я забыла о нем в ту же минуту, как передала его с рук на руки медикам.

Спустя час мы уже сидели в самолете, летящем обратно в Москву. Всю дорогу я проспала, очнулась только в автобусе. К этому моменту я уже знала, как террористы проникли в аквапарк – командир посвятил нас в детали произошедшего. Их провел туда один из охранников. Ему пообещали солидную сумму в долларах. Но вместо обещанного он получил пулю в лоб одним из первых.

Операция закончилась удачно – из наших никто не подставился под пули. Во время штурма никто из заложников не пострадал, не считая моего «героя». Террористы перебили охрану и застрелили двоих мужчин в самом начале, когда те попытались оказать сопротивление. Для такого сложного объекта, как аквапарк, результат нашей работы можно назвать блестящим.

Помню, на обратном пути в автобусе я позвонила отцу и отменила встречу без объяснения причин. Ну чего тут непонятного? Предателей прощать нельзя.





Глава 8