Как не умереть в одиночестве

Эндрю уже протянул руку к двери, но в последний момент остановился.

Это все не его. Он никогда этим не занимался. Что, если он не сможет дать ни одного правильного ответа? А если его втянут в жаркие дебаты и поставят перед выбором – принять ту или иную сторону? Что, если до победы останется один шаг и он все испортит? К тому же игра вряд ли будет идти без перерыва, в ней возникнут паузы, и его станут расспрашивать о личной жизни. Эндрю знал, как и что отвечать своим коллегам на вопросы о семье. Мог предсказать, о чем они спросят, и знал, как уклониться, уйти в сторону еще до того, как разговор пойдет в нежелательном направлении. Но здесь его ждала незнакомая территория, на которой легко попасть в ловушку.

За спиной остановилась машина. Кто-то вышел, прозвучало знакомое «доброй ночи», означавшее только одно. Эндрю повернулся и увидел желтый огонек такси, желанный, обещающий убежище маяк. Эндрю метнулся к машине, выпалил на одном дыхании свой адрес, рванул дверцу, бросился в салон и бухнулся на сиденье. Сердце колотилось, как будто он удирал после ограбления банка. Через четверть часа Эндрю стоял у дома – вечер закончился с убытком в двадцать фунтов, и он даже выпивки себе не купил.

В коридоре, на коврике под дверью, лежал конверт. Обычный почтовый мусор, подумал Эндрю, поднимая его, но, перевернув, увидел, что его имя и адрес написаны шариковой ручкой. Он торопливо сунул письмо в карман и быстро поднялся по лестнице в квартиру, подгоняемый настоятельной потребностью поставить как можно скорее музыку и запустить по рельсам поезд.

Опустив на пластинку иглу и прибавив звук, Эндрю встал на колени и переложил рельсы так, чтобы из двух петель получилась одна. Потом, запустив поезд, он сел внутри построенного заново кольца и подтянул к груди колени. Теперь Эндрю успокоился. Теперь все было под контролем. Завывала труба, звенели, сшибаясь, цимбалы, и поезд, посвистывая, катился вокруг него по рельсам, защищая и оберегая.

Спустя какое-то время Эндрю вспомнил про письмо в кармане. Он вытащил его, вскрыл, достал листок. И в нос сразу же ударил густой запах лосьона после бритья.

«Ты сбежал и даже не дождался оглашения завещания Сэлли. Паршивец. Ты ведь знал, да? Потому что я-то точно не знал. Двадцать пять тысяч. Думаешь, она оставила их мне, да? Как-никак, мы же пытались построить бизнес – такая была мечта. Можешь представить, какой это был шок – узнать, что она решила оставить деньги не мне, а тебе.

Может, теперь ты поймешь, как грызло ее чувство вины, а все потому, что ты так и не простил ее, хотя она делала все, чтобы помочь тебе. Ты тяготил ее, как кирпич на шее. Что ж, надеюсь, теперь ты счастлив. Оно ведь того стоило, а, Эндрю?»



Эндрю несколько раз перечитал письмо Карла, но так ничего и не понял. Сэлли отдала ему деньги? Если так, то наверняка кто-то допустил административную ошибку. Поставил «галочку» не в тот квадрат. Так и никак иначе, поскольку альтернативное объяснение – что случившееся было ее предсмертной попыткой все поправить, избавиться от чувства вины, с которым Сэлли жила и от которого Эндрю мог и должен был освободить ее, – представлялось настолько отчаянно печальным, что ему не хотелось об этом и думать.





Глава 11




Следующие три месяца прошли в тревожном ожидании. Каждый раз, возвращаясь домой, Эндрю с ужасом представлял появление еще одного адресованного ему письма с паучьим почерком Карла.

Письма приходили нерегулярно. Иногда по два или даже три в неделю – с пятнами от слез и кляксами, – а иногда и ни одного на протяжении четырех недель кряду. Но все были пропитаны злостью. «Ты – жалкий, трусливый, никчемный, ты не заслуживаешь прощения Сэлли» – так заканчивалось последнее послание. Интересно, размышлял Эндрю, удивился бы Карл, узнав, что он полностью согласен с такой оценкой?

Каждый раз, открыв дверь и обнаружив письмо, Эндрю устало тащился наверх, садился на кровать и вертел конверт в руках. Он говорил себе, что это нужно прекратить, не вскрывать их, но не мог вырваться из неумолимого круга: чем больше он читал, тем тяжелее давил груз вины, тем глубже проникала уверенность в правоте Карла. После того как Карл еще раз возложил на него ответственность за нездоровье Сэлли – мол, это он не сделал и шагу ей навстречу, – Эндрю, размышляя об этом, стал и сам склоняться к такому же выводу.



По прошествии времени ощущение нормальности стало возвращаться, потому что изменилось отношение к нему коллег. Если раньше в разговорах с Эндрю Кэмерон клал руку ему на плечо, смотрел печальными, на выкате, глазами, сдвигал брови и клонил набок голову, то теперь – вот спасибо! – это прекратилось. Потом и Кит, недолго удерживавший себя в узде, вернулся к привычной роли законченного мерзавца. Эндрю вздохнул наконец с облегчением.

После нескольких прерванных попыток он все же набрался храбрости рассказать о Сэлли в чате.

«Привет, парни. Извините, что приумолк в последнее время. Печальная новость. Я потерял сестру. И, сказать по правде, еще не совсем очухался».

Едва поместив пост, Эндрю засомневался в правильности такого решения, но все отозвались сочувственными, взвешенными сообщениями и, демонстрируя трогательную солидарность, поменяли аватарки с танцующих помидоров и жизнерадостных толстячков-кондукторов на более соответствующие неброскому небесно-голубому квадрату товарища.

Но если мир в целом сдвинулся в сторону нормальности, то кое-что проявилось на этом фоне с большей очевидностью, и игнорировать это кое-что Эндрю становилось труднее и труднее. Раньше он оправдывал свою ложь о семье тем аргументом, что она никому не причиняет вреда. И вместе с тем сам факт существования Сэлли где-то поблизости (пусть даже отношения между ними оставались по большей части напряженными) означал, что созданная им фантазия существует наряду с реальной жизнью. Теперь же, когда сестры не стало, Эндрю ощущал все больший дискомфорт в отношении Дианы, Стеф и Дэвида. В результате, когда тема семьи снова всплыла в разговоре с Кэмероном, Китом и Мередит, Эндрю уже не ощутил того легкого волнения, которое возникало раньше, когда приходилось придумывать какие-то детали школьной жизни или планы на ближайшие выходные. Еще труднее – намного труднее – давалась ложь в общении с Пегги. Терзаемый чувством вины, он на следующий день после побега от паба рассыпался перед ней в таких горячих и многословных извинениях, что привел в смущение и замешательство ее саму. Проведя в ее компании еще несколько недель, Эндрю понял, что она не из тех, кто придает значение таким мелочам. Они по-прежнему проводили много времени вместе: инспектировали недвижимость, заполняли бумаги, связанные с регистрацией смерти, собирали информацию для казначейства по невостребованному имуществу.

А потом настал черед похорон.

В разговоре с Пегги Эндрю ненароком упомянул, что собирается присутствовать на похоронах Иэна Бейли, родственников или друзей которого так и не удалось отыскать. Чего он никак не ожидал, так это того, что Пегги спросит, можно ли ей тоже прийти.

– Это необязательно. Тебя никто к этому не принуждает. И, строго говоря, присутствие на похоронах не входит в перечень служебных обязанностей.

– Знаю, но мне хотелось бы прийти. Хочу последовать твоему примеру. Если смысл присутствия в том, чтобы кто-то проводил человека в последний путь, то ведь чем больше таких провожающих соберется, тем лучше, не правда ли?

Не согласиться с таким веским доводом Эндрю не мог.

– Не подумай, что поучаю, но может быть, не стоит спешить, а лучше как следует подготовиться? Как я уже говорил, эти мероприятия бывают довольно унылыми.

– Не тревожься, – успокоила его Пегги. – Полагаю, настроение можно немножко поднять, если использовать караоке. Как по-твоему, «Африка» в исполнении «Тото» подойдет для такого случая?

Эндрю посмотрел на коллегу непонимающе, и улыбка на ее лице увяла. Господи, почему нельзя ответить нормально, по-человечески? Ситуацию нужно было как-то поправлять.

– Думаю, не очень, – сказал он и после короткой паузы добавил: – Думаю, «Последний отсчет» подошел бы лучше.

Пегги рассмеялась, а Эндрю вернулся к своему экрану, укоряя себя за опошление похорон и в то же время гордясь, что так ловко вышел из трудного положения: не только придумал реальную шутку, но и донес ее до реального человека.

В четверг они стояли в церкви, ожидая прибытия Иэна Бейли.

– Замечательно, что… ну, может быть, не замечательно, но все-таки хорошо, что мы здесь сегодня вдвоем. – Получилось не очень складно и довольно неуклюже, и Эндрю виновато моргнул.

– Вообще-то, нас здесь трое, – поправила Пегги, указывая на стропила, по которым прыгал резвый воробышек.

Секунду-другую они молчали, наблюдая за птахой, пока та не скрылась из виду.


– А ты когда-нибудь представлял собственные похороны?

– Вроде бы нет, – ответил Эндрю, не отводя глаз от воробья. – А ты?

Пегги кивнула.

– Да. Много раз. В четырнадцать лет на меня что-то нашло, и я спланировала всю процедуру, от начала и до самого конца, чтение и музыку. Представляла, как все придут, одетые в белое, а не в черное, как на обычных похоронах, и как Мадонна а капелла исполнит «Как молитва». Разве не странно? Я имею в виду все это планирование, а не Мадонну – про нее-то точно странно.

Воробей перелетел с одной балки на другую.

– Не знаю. Наверно, какой-то смысл есть. Похороны – это то, что ждет каждого из нас, так почему бы не подумать, как они должны пройти?

– Большинство людей думать об этом не хотят. И их, пожалуй, можно понять. С другой стороны, кое у кого мысль о смерти присутствует всегда. Это единственное объяснение, почему некоторые ни с того ни с сего совершают невероятные глупости.

– Какие, например? – Шея уже начала болеть, и Эндрю опустил наконец голову.

– Например, растрачивают предназначенные для развития бизнеса деньги, хотя и понимают, что это вскроется. Или взять хотя бы ту женщину, которую застукали, когда она засовывала кошку в мусорный ящик. В такой момент они как бы показывают смерти два пальца. Мол, да, ты идешь за мной, знаю, но вот тебе – на, посмотри! Это такой как бы выброс чистой жизненной силы, ты так не думаешь?

Эндрю нахмурился.

– Хочешь сказать, попытка засунуть кошку в мусорный ящик – это проявление жизненной силы?

Пегги прикрылась ладошкой, чтобы не рассмеяться, и в какой-то ужасный миг Эндрю испугался, что они оба прыснут со смеху, как расшалившиеся школьники. И тут же совершенно неожиданно ему вспомнилось, как они с Сэлли, давясь от смеха, перестреливались через стол картофельными чипсами в закусочной, пока мама, отвлекшись, разговорилась с кем-то у прилавка.

Служба шла своим чередом, а Эндрю, как ни старался, не мог не думать о сестре. Наверняка же были и другие такие вот моменты? Или ее отъезд в Америку был таким непростительным предательством, которое изменило и даже затмило всю его память? В конце концов, подумал Эндрю с внезапным страхом, в памяти ведь сохранился эпизод почти двадцатилетней давности, когда Сэлли совершила невозможное, чтобы помочь ему, а он отказал ей. Эндрю вспомнил, как сидел в квартире, словно прикованный к месту, и телефон все звонил и звонил, а он не мог ответить. Потом, взяв трубку, он услышал ее голос, умолявший поговорить, позволить ей помочь ему. Трубка выпала из пальцев, и Эндрю не стал ее поднимать. Сказал себе, что ответит, когда сестра позвонит в следующий раз, и так продолжалось еще долго. Он не принял ее помощи.

Во рту вдруг пересохло. Мягкий голос викария доносился как будто издалека. На похоронах Сэлли внутри у Эндрю все как будто онемело. Рядом стоял Карл, и его близость сковывала. Но сейчас Эндрю думал только о том, почему не ответил тогда на звонок сестры. Сердце заколотилось. Викарий только что закончил и кивнул – за спиной у него загудел, оживая, орган, и, как только первый аккорд заполнил церковь, Пегги наклонилась к Эндрю.

– Ты в порядке? – прошептала она.

– Да, в полном. – Эндрю стоял, склонив голову, слушая звучащую все громче и громче музыку, и в какой-то момент пол поплыл перед глазами, и, чтобы не упасть, пришлось ухватиться обеими руками за спинку скамьи. Дыхание сбилось на судорожные всхлипы, а когда по всей церкви загремело эхо и Эндрю понял, что только сейчас начинает по-настоящему скорбеть по сестре, Пегги мягко погладила его по спине.

К концу службы ему удалось прийти в себя и собраться. Они шли через церковный двор, и Эндрю счел необходимым объяснить, что случилось.

– Я там… немного расстроился… потому что подумал о сестре. Нет, я не забыл про Иэна Бейли, но…

– Понимаю, – сказала Пегги.

Какое-то время они шли молча. Сковывавшее плечи напряжение постепенно ушло, сжимавшее горло кольцо разжалось. Пегги, похоже, ждала, что он заговорит первым, но Эндрю так ничего и не придумал и вдруг, неожиданно для себя, тихонько запел «То, жить ради чего» из репертуара Эллы. Как раз ее он и слушал накануне вечером – версию из альбома «Элла у Дюка». Отношения с этой песней складывались странно. По большей части Эндрю любил ее, но один момент в ней почему-то неизменно отзывался в груди мучительной, грызущей болью.

– Эта вещь – одна из моих любимых, но в самом конце есть момент, резкий, громкий и даже шокирующий, хотя его и ждешь. Каждый раз, слушая эту песню, я получаю огромное удовольствие, испорченное, однако, сознанием приближения ужасной концовки. Но поделать-то ничего нельзя, верно? Так что, в некотором смысле это похоже на то, что ты говорила чуть раньше о людях, принявших неизбежность смерти: если бы я сумел смириться с грядущей концовкой, то смог бы полнее сосредоточиться на остальной части песни и получать от нее еще большее удовольствие.

Эндрю взглянул на Пегги, которая, как ему показалось, пыталась подавить улыбку.

– Поверить не могу, что, слушая мою болтовню о том, как кто-то пытался засунуть кошку в мусорный ящик, ты держал про запас такую жемчужину мудрости.



С того дня Пегги начала посещать похороны вместе с ним, и в какой-то момент Эндрю обнаружил, что в ее компании ему легче, приятнее и веселее. С Пегги он мог спокойно обсуждать все на свете – от смысла жизни до вопроса о том, носит ли викарий парик, – и это было нормально, хотя и странно. Эндрю даже начал чувствовать себя увереннее, когда дело доходило до игр, придуманных ею вместе с детьми. Предметом его гордости была разработанная им самим игра, в которой состязались два случайных соперника, например красный цвет против Тима Хенмена, и ты должен был выступать от лица одного из них. Дома, вечерами, Эндрю нередко ловил себя на том, что думает о Пегги, пытается представить, чем в тот или иной момент она занята. По пятницам, когда позволял график, они отправлялись на ланч в паб, где подводили итоги прошедшей недели, оценивали проведенные инспекции объектов собственности по шкале от 1 до 10, напоминая друг дружке о последней катастрофе Кита в области личной гигиены или о сварливом комментарии Мередит. И вот однажды, направляясь на такой ланч и наслаждаясь теплым прикосновением солнышка, выглянувшего из-за серых туч, Эндрю внезапно остановился как вкопанный посреди улицы, вынудив случайного прохожего предпринять маневр уклонения. Возможно ли, чтобы все так и было? Да, сомнений не оставалось: Эндрю опасно приблизился к тому, чтобы завести друга. От этой мысли он даже рассмеялся вслух. Как? Как такое могло случиться? Он как будто ухитрился провернуть этот фокус у себя же за спиной. Преисполнившись гордости и самодовольства, Эндрю продолжил путь к пабу с такой живостью, что даже обогнал мужчину, перед которым встал недавно неожиданным препятствием. Стоило Эндрю, однако, сесть, как Пегги, увидев на лице коллеги счастливую, как у идиота, ухмылку, шутливо предположила, что он, должно быть, успел заскочить к Диане в офис и «перепихнуться по-быстрому».

Вот тут-то и крылась проблема: чем ближе они становились, тем труднее давалась ложь. Эндрю чувствовал себя так, словно живет с тикающей часовой бомбой и что рано или поздно Пегги узнает правду и он потеряет единственного обретенного за многие годы друга. Так или иначе, что-то должно было случиться. Как оказалось, долго ждать не пришлось.



День начался с пренеприятнейшего осмотра до безобразия запущенного дома, чему никак не способствовал жестокий июльский зной. Терри Хилл решил принять ванну и пролежал в ней семь месяцев. Никто его не хватился, никто о нем не вспомнил. Тело обнаружили только тогда, когда проживающему за границей домовладельцу перестала поступать арендная плата. Телевизор исправно работал. На кухонном столе собирали пыль нож, вилка и тарелка. Открыв микроволновку, Эндрю увидел что-то гниющее внутри, ненароком вдохнул вырвавшийся из камеры отравленный воздух, закашлялся и, едва сдерживая рвотные позывы, выскочил из комнаты. Эндрю так и не пришел в себя, когда Пегги, доблестно расправившаяся с вонючим микроволновым ужасом, повернулась и сказала:

– Мы ведь еще не поговорили насчет сегодняшнего вечера?

– А что такое сегодня вечером? – спросил Эндрю.

– На той неделе, когда ты уехал на похороны, Кэмерон снова завел свою дурацкую песню насчет званого обеда. Так что теперь он либо пришлет извещение по почте, либо просто объявит без предупреждения на планерке.

– Господи, ну что он так зациклился на этой теме? – в отчаянии простонал Эндрю.

– Думаю, есть два возможных объяснения.

– Я слушаю, продолжай.

– Ладно. Итак, первое. Кэмерон побывал на курсах и там узнал, как это делается. Теперь ему надо на практике показать, как он укрепляет внутрикомандные связи, и тогда боссы объявят его человеком месяца.

– Хмм… А второе объяснение?

– У него нет друзей.

– О… – Ее откровенность и прямота застали его врасплох, но, если подумать хорошенько и принять это объяснение, поведение Кэмерона действительно выглядело логичным. – Да, это многое бы объяснило.