Кровь нерожденных

Когда Лена после долгого разговора с главным редактором вернулась к себе в кабинет, она застала там Гошу Галицына, который весело болтал с незнакомой молоденькой девушкой, маленькой и кругленькой, как колобок. У девушки были короткие льняные волосы, ярко-голубые чуть раскосые глаза, вздернутый носик и здоровый румянец во всю щеку.

«Такое личико, — подумала Лена, — было бы находкой для обложки какого-нибудь комсомольского журнала застойных времен».

— Здравствуйте, Елена Николаевна. — Было видно, что девушка ужасно смущается. Она встала, и большая спортивная сумка упала с колен на пол. — Я Валя Щербакова, я привезла ваши вещи. Я сейчас практику прохожу в Лесногорской больнице. — Девушка густо покраснела и запнулась.

— Да вы садитесь, Валя, не стесняйтесь. — Сама Лена продолжала стоять и спокойно глядеть на девушку.

— Вы правильно сделали, что сбежали, — горячо заговорила Валя, — ребеночек у вас живой и здоровенький. Я сама прослушала его, пока вы спали.

— Я знаю, — улыбнулась Лена, — и что ребенок живой знаю, и что вы прослушали, тоже знаю.

— Так вы тогда уже не спали? — Валя вскинула светлые брови. — Какая же вы умница, Елена Николаевна. Я ведь сразу поняла, что вы сбежали. Только боялась поймают.

— А почему вы боялись, Валюта? — мягко спросила Лена.

— Ну как же! Вас ведь усыпили, чтоб привезти, я сразу поняла, это насильно сделали. А главное, я же говорила: ребенок живой. Вот поймали бы вас — и все. Не было бы ребеночка. Но до конца я все поняла, когда вчера, то есть на следующую ночь, после вас, роженицу привезли. Врачей не было, я сама роды приняла. Представляете, первый раз в жизни! Оксанка уже спала на ходу, ну, медсестра, с которой мы дежурили. Она вообще-то акушерка, впрочем, не важно. Так вот. Родился мальчик, здоровенький такой, хорошенький. Я как представила, что такую же кроху могли загубить, — мне жутко стало. Потом отнесла его в детскую палату, а там пусто. Он — единственный. Ни одного младенца. Я и подумала — не так что-то в отделении.

— Вы сказали: «Я до конца все поняла», — напомнила Лена, — что именно вы поняли до конца?

— Ну, на самом деле я, конечно, преувеличила. Я почти ничего не поняла. Я сейчас все время думаю, голову ломаю: кому и зачем все это было нужно?

— Вам кто-то поручил вернуть мне вещи?

— Нет, никто не поручал. Я сама. Случайно журнал купила, увидела вашу фамилию. По вашему телефону никто не отвечал, я позвонила главному редактору, и секретарша сказала, вы сегодня будете на работе. А вещи я ведь сама сдавала под расписку, мне их кладовщица и отдала. Я сказала, мол, больная выписывается. Она и проверять не стала.

— Простите, Валюша, я вас перебью. Можно, я включу диктофон, и вы подробно, по порядку расскажете все, что произошло на ваших глазах той ночью? Не возражаете?

— Конечно, не возражаю, — кивнула Валя, — обязательно надо во всем разобраться. Я знаю, вы заявление в милицию написали. Правильно сделали. Только лучше не в наше отделение, а куда-нибудь повыше.

Слушая сбивчивый Валин рассказ, Лена все больше убеждалась: во всем происшедшем с ней не было ни единой случайности. Ни единой, кроме, пожалуй, того, что она сбежала. Для них ее побег был действительно случайностью. Теперь они не оставят ее в покое. «Скорая», которую она заметила из окна магазина на Шмитовском, была та самая, не какая-нибудь другая. Еще, еще раз этот проклятый «микрик» появится в ее поле зрения… рано или поздно они ее возьмут. Пока ей просто везет, она ускользает. Но рассчитывать на везение нельзя. Надо как-то действовать, стать полноправным игроком, а не мишенью. «Куда ты лезешь? усмехнулась про себя Лена. — Собираешься, как Моська, на слона погавкать? Раздавит тебя слон. Но, с другой стороны, есть Кротов, есть Гоша, есть, наконец, эта девочка, Валя…»

— Я еще удивилась, — донесся до нее как бы издалека Валин голос, — если вам вкололи такую дозу, что вы второй час спите, то и он тоже должен спать. Ему ведь через вашу кровь все поступает. А он не спал. Двигался. Знаете, как будто чувствовал…

Лена побледнела, и Валя заметила это.

— Елена Николаевна, вы не волнуйтесь. Хватит вам волноваться. Вредно это для вашего малыша. Ему и так досталось. Он ведь все вместе с вами переживает, даже голоса слышит. Может, не правда, конечно, про голоса, но что переживает это точно.

— Знаете что, милые дамы, — неожиданно вмешался молчавший до этого Гоша, я сейчас пойду, чаю нам всем принесу, а потом выскажу вам очень интересную мысль, которая только что пришла в мою глупую голову.

Он вернулся через пятнадцать минут с подносом, на котором стояли три чашки с горячим чаем, блюдце с кусочками сахара и лежала нераспечатанная пачка печенья.

— Я сама не понимаю, — говорила Валя, — ну, ошиблись, допустили халатность. Никто не хочет отвечать. Но зачем понадобилось вас потом разыскивать? Почему вдруг уволился Симаков?

— Минутку, милые дамы! — Гоша поставил поднос на журнальный столик и сделал ораторский жест рукой, призывая к тишине. — Около года назад видел я по телевизору один сюжетец. В прямом эфире выступал некий деятель, фамилии не помню, и рассказывал о препаратах, которые производятся из нерожденных детей. То есть из плодиков, извлеченных в середине беременности. Там еще используется эта, как ее? Ну, мешок, в котором ребенок живет.

— Плацента! — подсказала Валя.

— Во, правильно, плацента. Я запомнил этот сюжет потому, что ведущий, уж не помню кто, пытался перевести разговор на нравственную сторону этого дела и призывал звонить телезрителей, высказываться. Мне стало интересно, что скажут телезрители. Так вот, звонков было много, и говорили — знаете, что? Говорили, будто безнравственна цена препарата, его недоступность для рядовых граждан. Спрашивали, где можно купить, при каких болезнях помогает. Но никто, ни одна сволочь не заикнулась, что производить лекарства из живых детей — паскудство.

— Господи! — выдохнула Валя. — Как мне это в голову не пришло? Я тоже слышала о таком. Раньше этими препаратами лечили всяких членов ЦК, эстрадных звезд, а теперь, наверное, лечат «новых русских». Во всем мире такое производство запрещено. Это же настоящее людоедство. В Англии, например, детишек, родившихся на двадцать пятой неделе, выхаживают.

— Лен, ты Кротову звонила? — спросил Гоша.

— Я с ним вчера встречалась. Он сказал: «Нет признаков преступления».

— Ну ничего себе! Хватают, усыпляют, потом гоняются по всей Москве, — Гоша даже присвистнул, — и, видите ли, нет признаков преступления!

— Для производства такого препарата нужна лаборатория, — задумчиво произнесла Лена, — она может быть и в самой Лесногорской больнице, и где-то еще. Но логично им сделать лабораторию прямо в больнице. Место тихое, ничего никуда перевозить не надо. Там сырье изъяли, там и переработали. Валя, как вы думаете, такая лаборатория будет отличаться от обычной, которая есть в любой больнице?

— Я не знаю, — пожала плечами Валя, — прежде всего должен быть холодильник, в который не сунут нос случайные люди. И, наверное, какое-то особое оборудование. Хотя". Понимаете, если об этом открыто говорят по телевизору, даже рекламируют, то это законно. Во всем цивилизованном мире запрещено, а у нас в России — можно.

— Если бы все было законно, — заметил Гоша, — это была бы солидная московская клиника, в которую никого насильно не потащили бы.

— Они на мне серьезно прокололись, — спокойно сказала Лена, — теперь они не оставят меня в покое…





* * *



В половине шестого вечера белая «Волга» Гоши Галицына притормозила у коммерческого ларька. Гоша в короткой замшевой куртке и длинном белом шарфе вышел из машины и купил в ларьке коробку импортных конфет. Затем он вернулся за руль.

Через несколько десятков метров «Волга» завернула за угол и въехала во двор длинного многоподъездного дома.

— Пересядь назад и жди меня, — сказал Гоша Лене.

Спрятав конфеты под куртку, он быстро обогнул дом и вошел в дверь, к которой была прибита табличка «Женская консультация».

Народу оказалось мало, у окошка регистратуры — вообще никого. Пожилая регистраторша читала любовный роман в мягкой обложке. Очки съехали на кончик носа.

— Здравствуйте! — нежно позвал ее Гоша, приникнув лицом к окошку.

Регистраторша с явным недовольством оторвалась от романа и сердито уставилась на молодого человека:

— В чем дело?

— Только вы можете мне помочь. Великодушно простите за беспокойство. Я понимаю, рабочий день кончается…

— Пожалуйста, короче! — Близорукие глаза регистраторши строго смотрели на Гошу.

— Понимаете, моя жена, — он перешел на таинственный шепот, — в положении. Недавно она проходила ультразвуковое обследование и вернулась домой такая грустная, чуть не плачет. А мне рассказать ничего не хочет, молчит. Я весь извелся. Мы так ждем этого ребенка, вдруг с ним что-то не так… Я бы хотел поговорить с врачом, который делал УЗИ.

— Врачи уже заканчивают работать сегодня. Надо было вам пораньше приходить. Попробуйте завтра утром.

— Утром я никак не могу, — печально опустил голову Гоша, — я работаю сейчас с семи утра до десяти вечера. Сегодня еле вырвался. Пожалуйста, помогите мне. Я буду вам очень благодарен. — Гоша просунул в окошко коробку конфет.

— Ах, ну что вы, не надо этого! — Регистраторша быстро убрала конфеты в ящик. — Как фамилия?

— Чья? Врача?

— Нет, вашей жены. Я могу найти ее карту и дать вам посмотреть запись о результатах УЗИ.

— Нет, я все равно ничего не пойму, — покачал головой Гоша, — лучше все-таки мне с врачом поговорить. Жена сказала, он пожилой такой, интеллигентный, с бородкой. На профессора похож.

— Это Курочкин Дмитрий Захарович, — сразу догадалась регистраторша. — Он сейчас заканчивает прием. Там небольшая очередь в его кабинет.

— Спасибо вам огромное. Я его просто на улице подожду, чтоб не беспокоить. И потом — мне там в очереди сидеть как-то неудобно.

Регистраторша понимающе улыбнулась:

— Ну, как хотите. Только ждите во дворе, а не здесь. У нас персонал через двор выходит, эту дверь мы в половине седьмого запираем. А там наш служебный выход между третьим и четвертым подъездами. Да, вы не сказали, как фамилия вашей жены. Я предупрежу доктора… Но Гоши уже и след простыл. Регистраторша пожала плечами и снова углубилась в чтение любовного романа.





* * *


— Все нормально, — сообщил Гоша, усаживаясь в машину, — доктора твоего зовут Курочкин Дмитрий Захарович. Он сейчас здесь, закончит где-то в половине седьмого. Должен в шесть, но к нему очередь. Выйдет он из той двери, — Гоша кивнул на металлическую дверь между третьим и четвертым подъездами.

Открыв «бардачок», Гоша извлек оттуда какой-то тяжелый предмет, обернутый пластиковым пакетом, развернул и переложил в правый карман куртки.

— Ты что? — испугалась Лена. — У тебя там пистолет?

— Не волнуйся, он газовый и к тому же пока не заряжен.

— Но это все равно уголовщина!

— Ничего, это на крайний случай. Как разговор повернется. Не бойся, не буду же я здесь, в машине, палить!

Наконец из консультации стали выходить сестры и врачи. Курочкин вышел одним из последних, Лена узнала его в ту же минуту.

Гоша вылез из машины.

— Дмитрий Захарович, добрый вечер.

Доктор Курочкин остановился. Внешность молодого человека вызывала доверие — милое интеллигентное лицо, растерянная улыбка.

— Дмитрий Захарович, — робко продолжал Гоша, — простите, я отнимаю у вас время. Только вы мне можете помочь.

— Я вас слушаю, — улыбнулся Курочкин.