Маленький друг

Когда молитва закончилась и девочки начали потягиваться, хихикать, сбиваться в стайки и болтать (Джейда, Доун и Дарси явно обсуждали Гарриет и, скрестив руки на груди, бросали в ее сторону недобрые взгляды), Мел – в теннисном козырьке и с полоской солнцезащитного крема на носу – ухватила Гарриет за воротник.

– Никакого плавания. Вэнсы хотят с тобой поговорить.

Гарриет сделала вид, что ее это вовсе не беспокоит.

– Иди в контору, – сказал Мел и провела языком по брекетам.

Глядела она не на Гарриет, а на Зака Великолепного, волновалась, наверное, что он сбежит в лагерь для мальчиков, так и не поговорив с ней.

Гарриет бесстрастно кивнула. Что они ей сделают? Заставят целый день просидеть в вигваме в полном одиночестве?

– Эй, – крикнула ей вслед Мел, которая, заметив Зака, замахала рукой и стала протискиваться к нему сквозь толпу девчонок, – если Вэнсы тебя отпустят до викторины, иди на теннисный корт и поразминайся вместе с десятичасовой группой, хорошо?

Среди сосен было темно – хоть передохнуть от “часовни”, которую солнце выжгло добела, а земля под ногами была мягкой, вязкой. Гарриет шла, повесив голову. “Быстро как”, – думала она. Джейда, конечно, была злобной задирой, но Гарриет как-то не раскусила в ней ябеду.

Хотя как знать? Может, тут пустяк какой-нибудь. Может, доктор Вэнс решил устроить ей, как он выражался, “сеанс” (во время которого он сначала читал кучу библейских стихов о послушании, а потом спрашивал, готова ли Гарриет принять Иисуса как личного спасителя). А может, хотел порасспрашивать ее про игрушку из “Звездных войн”. (Два дня назад он собрал весь лагерь, и мальчиков, и девочек, и целый час на них орал, потому что кто-то, как он утверждал, украл какую-то игрушку из “Звездных войн” у его насупленного маленького сына Брентли.)

Или ей кто-нибудь позвонил. Телефон стоял в конторе доктора Вэнса. Но кто станет ей звонить? Хили?

А вдруг это полиция, с тревогой подумала она, вдруг они нашли тележку. Она изо всех сил гнала от себя эту мысль.

Из лесу она вышла с опаской. Возле конторы, рядом с микроавтобусом и фургончиком доктора Вэнса стояла машина с дилерскими номерами – “Шевроле Дайала”. При чем тут может быть она, Гарриет и подумать не успела, потому что дверь конторы распахнулась и на крыльцо, под мелодичный перезвон китайских колокольчиков, вышел доктор Вэнс, а за ним – Эди.

Гарриет остолбенела. Эди изменилась – притихла, постарела, в какой-то миг Гарриет даже показалось, будто она обозналась, но нет, это точно была Эди, просто Гарриет редко видела, чтоб она надевала эти старые очки – в тяжелой, черной, мужской оправе, от которой лицо у нее казалось очень бледным.

Доктор Вэнс заметил Гарриет и помахал ей – обеими руками, будто стоял посреди битком набитого стадиона. Подходить Гарриет не хотелось. Ей подумалось, что она, похоже, серьезно влипла, по-настоящему, но тут и Эди ее увидела и улыбнулась – и вдруг (наверное, это все очки) она стала прежней Эди, из доисторических времен, Эди из коробки-сердечка, которая насвистывала и швыряла Робину бейсбольные мячи на фоне зловещего “кодахромового” неба.

– Готтентот! – позвала она Гарриет.

Доктор Вэнс со сдержанно-великодушным видом взирал на то, как Гарриет, которую захлестнула волна любви, потому что она давно уже не слышала этого старого семейного прозвища, кинулась к Эди по усыпанной гравием дорожке и как Эди нагнулась (ловко, по-военному) и чмокнула ее в щеку.

– Да, мэм! Соскучилась по бабушке! – прогудел доктор Вэнс, закатив глаза к небу, покачиваясь из стороны в сторону.

Говорил он с преувеличенной теплотой и так, будто голова у него была занята совсем другими делами.

– Гарриет, здесь все твои вещи? – спросила Эди и Гарриет увидела, что на дорожке стоит ее чемодан, а рядом с ним – рюкзак и теннисная ракетка.

Гарриет растерянно помолчала – до нее так и не совсем дошло, что это ее вещи лежат тут на дороге, – и затем сказала:

– У тебя очки новые.

– Очки старые. Машина новая, – Эди кивнула в сторону нового авто, припаркованного возле фургона Вэнса. – Если в домике что-то твое еще осталось, беги, забирай.

– А где твоя машина?

– Неважно. Давай-ка побыстрее.

Гарриет дважды просить не пришлось, и она побежала в домик. Она недоумевала, отчего это помощь подоспела, откуда ее совсем не ждали, когда она уже готова была кинуться Эди в ноги, рыдать и умолять забрать ее домой.

Забирать было почти нечего – какие-то ее поделки Гарриет и так были не нужны (неопрятная рукавичка-прихватка, декупажная подставка для карандашей, которая даже еще не просохла), поэтому захватить надо было только тапочки для душа и полотенца. С одним ее полотенцем кто-то, похоже, ушел плавать, поэтому она просто схватила второе и помчалась обратно к конторе доктора Вэнса.

Доктор Вэнс засовывал ее чемодан в багажник новой машины Эди, и тут Гарриет впервые заметила, что Эди двигается немного скованно.

Ида, вдруг подумала Гарриет. Может, Ида передумала уходить. Или, может, все-таки захотела повидаться со мной перед отъездом. Впрочем, Гарриет понимала, что ничего такого быть не могло.

Эди подозрительно на нее взглянула:

– Мне казалось, ты брала два полотенца.

– Нет, мэм.

Гарриет заметила у Эди в ноздрях какие-то темные крошки – табак, что ли? Честер нюхал табак.

Только Гарриет собралась сесть в машину, как к ней подскочил доктор Вэнс и, вклинившись между ней и пассажирской дверью, протянул Гарриет руку:

– Неисповедимы замыслы Господни, Гарриет, – сообщил он ей, как будто по секрету. – Всегда ли нам это нравится? Нет. Всегда ли мы Его понимаем? Нет. Всегда ли из-за этого нужно страдать и огорчаться? Нет, нет и нет.

Гарриет, побагровев от смущения, уставилась в неприветливые серые глаза доктора Вэнса. Когда они с Врачихой обсуждали “Твой организм”, там тоже было много разговоров о Божьем замысле и о том, что все эти трубы, гормоны и унизительные выделения, о которых им рассказывали в фильме, – тоже, мол, часть Божьего замысла касательно девочек.

– А отчего так? Отчего Господь испытывает нас? Зачем подносит нам чашу сию? Зачем насылает на нас эти вечные бедствия? – доктор Вэнс так и впился взглядом ей в лицо. – Чему учат они нас на пути веры?


Молчание. Гарриет застыла от омерзения, даже руку выдернуть не решалась. Высоко в соснах заливалась голубая сойка.

– Он экзаменует нас, Гарриет, чтобы мы поняли, что Он ни делает, все к лучшему. А зачем нам это понимать? Чтобы склониться пред волею Его! И склониться с радостью! Вот какое испытание должны претерпеть все христиане!

Его лицо маячило совсем близко, и Гарриет вдруг очень перепугалась. Собрав всю волю в кулак, она уставилась на плохо сбритый пучок рыжей щетины, которая торчала у него из ямки на подбородке.

– Помолимся же! – вдруг воскликнул доктор Вэнс и стиснул ее руку. – Дорогой Иисус, – он зажмурился, упер в веки большой и указательный пальцы. – Какая честь – предстать ныне перед Тобой! Благословенна молитва твоя! Возрадуемся, возрадуемся вместе с Тобой!

“Да чего это он?” – недоумевала Гарриет.

Кожа у нее зудела от комариных укусов, но почесаться она не решалась. Сквозь полуприкрытые веки она разглядывала свои ботинки.

– Госсподь, не оставь Гарриет и ее семью в дни грядущие. Защити их. Храни их, наставляй и направляй их. Госсподь, помоги им понять, – доктор Вэнс старательно выговаривал каждый слог, каждую букву, – что нынешние печали и испытания посланы им на пути веры…

“Где же Эди? – зажмурившись, думала Гарриет. – В машине, что ли?”

Рука у доктора Вэнса была потная, держать ее было неприятно, ну и опозорится она, если вдруг Марси с другими девчонками из ее домика пойдут мимо и увидят, как она тут стоит и держится за ручку – и с кем, с доктором Вэнсом!

– Госсподь, пусть не отвратятся они от Тебя. Пусть смирятся и не сетуют на свою долю. Пусть они не ослушаются Тебя, не возропщут, но примут Твои пути и блюдут Твои заветы.

“Смирятся с чем?” – дернулась Гарриет.

– именем Твоим, Иисусе, молим об этом, АМИНЬ, – проорал доктор Вэнс так громко, что Гарриет вздрогнула.

Она огляделась. Эди, опершись на капот, стояла возле машины с водительской стороны, хотя непонятно было, она все это время так стояла или просто выдохнула немного после молитвы.

Откуда-то вынырнула Врачиха Вэнс. Она налетела на Гарриет и притиснула ее к груди, чуть не придушив.

– Господь любит тебя! – воскликнула она своим искристым голосочком. – Не забывай об этом!

Она похлопала Гарриет по попе и, расплывшись в улыбке, повернулась к Эди, будто ждала, что та с ней сейчас болтать примется.

– Привет-привет!

Но у Эди, с тех пор как она привезла Гарриет в лагерь, терпения и разговорчивости явно поубавилось. Она сухо кивнула Врачихе и ничего не сказала.

Они сели в машину, Эди, приспустив очки на нос, поизучала немного непривычную еще приборную панель, потом выжала сцепление, и они укатили. Вэнсы вышли на самую середину гравийной дорожки и, обнявшись, махали им вслед до тех пор, пока Эди не завернула за угол.

В новой машине был кондиционер, и поэтому там было гораздо, гораздо тише, чем в старой. Гарриет неловко ерзала, разглядывая новое радио и окна, которые теперь опускались и поднимались автоматически. Сидя в наглухо закупоренной прохладе, они плавно неслись сквозь текучие тени деревьев и бойко пролетали выбоины, на которых “олдсмобиль” дребезжал бы всем корпусом. И только когда они проехали тенистую дорожку и выехали на залитое солнцем шоссе, Гарриет осмелилась взглянуть на бабку.

Но Эди как будто и забыла про нее. Они все ехали и ехали. Дорога была широкая и пустая: ни единой машины, безоблачное небо и полосы ржаво-красной пыли на обочинах, которые на горизонте сходились в точечку. Эди вдруг прокашлялась – громкое, неловкое ЭХЕМ!

Смотревшая в окно Гарриет вздрогнула и обернулась к Эди.

– Прости меня, малыш, – сказала Эди.

На миг у Гарриет даже дыхание перехватило. Кругом все замерло – тени, сердце, красные стрелочки на приборной доске.

– Что случилось? – спросила она.

Но Эди глядела только на дорогу. Лицо у нее было каменное.

Кондиционер был включен на полную мощность. Гарриет обхватила себя за голые плечи. Мама умерла, подумала она. Или Эллисон. Или папа. И в ту же самую секунду поняла – это она пережить может. Вслух же она спросила:

– Что случилось?

– Либби…



После аварии поднялась такая суматоха, что никому и в голову не пришло проверить, а не пострадал ли кто из старушек. Они отделались синяками и царапинами, да еще у Эди пошла кровь носом, но и тут не было ничего серьезного, просто вид ужасный – а так никто и не поранился, все перепугались больше. Да и приехавшие на “скорой” санитары до возмутительного дотошно их осмотрели, прежде чем отпустить.

– Так, на этой ни царапинки, – заявил умник, который помогал Либби – белоснежно-седой, в жемчугах и бледно-розовом платьице – вылезти из помятой машины.

Либби как будто оглушило. Удар пришелся как раз на ту сторону, где она сидела, и Либби все ощупывала затылок – осторожно, кончиками пальцев, будто пульс искала, но, когда Эди, невзирая на протесты санитаров, вылезла из кареты “скорой помощи”, чтобы проверить, как там сестры, Либби от нее отмахнулась и сказала: “Ой, да за меня-то не беспокойся!”

У всех ныли шеи. Эди казалось, что ее шея – будто кнут – со щелчком переломилась надвое. Аделаида кружила вокруг “олдсмобиля”, то и дело хватаясь за уши, чтобы проверить, на месте ли серьги, и причитала:

– Чудо просто, что никто не погиб! Эди, чудо просто, как это ты нас всех не поубивала!

Но когда наконец санитары убедились, что ни у кого нет ни сотрясения мозга, ни переломов (почему, думала Эди, ну почему она не настояла на том, чтоб эти идиоты заодно измерили Либби давление? Она ведь работала медсестрой, должна была про это помнить), то в больницу собрались увозить одну Эди, от чего она только рассвирепела, потому что Эди была целехонька – ничего не сломано, никаких внутренних повреждений, она это и сама прекрасно знала. Она даже опустилась до перепалки с санитарами. Все с ней было в порядке, ну подумаешь, ударилась о руль и ребро треснуло, она в войну медсестрой работала и отлично помнила, что с трещиной в ребре ничего особо не поделаешь – надо перевязать поплотнее и все, солдат свободен.

– Но, мэм, у вас ребро треснуло, – сказал второй санитар, не тот, который умник, а другой, с огромной, как тыква, головой.

– Да знаю я! – чуть ли не кричала она в ответ.