Маленький друг

– Прости, – жалко сказала Гарриет.

Рвота пахла болотной водой, в которую подмешали куриного бульона.

– Ох, солнышко, ну ты и перемазалась. Нет, так не надо… – у Шарлотты в голосе зазвучала истеричная нотка, когда Гарриет, на которую навалилась страшная усталость, хотела было лечь обратно, прямо в рвоту.

И тут случилось что-то очень странное и очень неожиданное. Откуда-то сверху Гарриет в лицо ударил яркий луч света. Оказалось – из хрустальной люстры на потолке. Гарриет с изумлением поняла, что лежит не у себя в кровати и даже не у себя в спальне, а на полу, в коридоре на втором этаже, в узком проходе между стопками газет. А страннее всего, что возле нее на коленях стоит Эди, лицо у нее бледное, мрачное, и губы не накрашены.

Гарриет, совершенно растерявшись, вытянула руку, повертела туда-сюда головой, и стоило ей пошевелиться, как к ней с громкими рыданиями бросилась мать. Эди вскинула руку, не пустила ее:

– Ей нужен воздух!

Гарриет, лежа на жестком полу, только диву давалась. Во-первых, и шея, и голова у нее болели – и болели очень сильно, а кроме этого, она каким-то сверхъестественным образом перенеслась в другое место. Во-вторых, Эди на второй этаж обычно не поднималась. Гарриет и не помнила даже, когда Эди вообще была у них дома: она не проходила дальше передней, в которой на случай, если вдруг кто зайдет, поддерживали относительный порядок.

Как я сюда попала? – спросила она Эди, но фраза ей не совсем удалась (да и мысли у нее все сбились и спутались), поэтому она сглотнула и попробовала спросить еще раз.

Но Эди велела ей молчать. Она помогла Гарриет сесть, Гарриет оглядела себя, и по спине у нее побежал странный холодок, потому что одежда на ней была другая.

Почему у меня одежда другая, хотела спросить она, и опять вышло что-то не то. Но Гарриет стойко промямлила фразу до конца.

– Шшшш, – Эди приложила палец к губам Гарриет.

Она спросила у матери, которая рыдала где-то на заднем плане (из-за ее плеча пугливо выглядывала Эллисон, грызла ногти):

– Сколько времени он длился?

– Не знаю, – мать прижала пальцы к вискам.

– Шарлотта, это важно. У нее был припадок!



Приемный покой дрожал и переливался, будто во сне. Все было чересчур ярким – кажется, что так и сверкает чистотой, но приглядишься и видишь, что стулья потертые и заляпанные. Эллисон читала потрепанный детский журнал, напротив нее сидел понурившийся старик, с которым безуспешно пытались разговаривать две официального вида женщины с бейджиками на одежде. Старик, будто пьяный, завалился вперед и таращился в пол, зажав руки между коленями, а его щегольская, похожая на тирольскую шляпа съехала ему на один глаз.

– Она и слушать никого не станет, – повторял он, покачивая головой, – она себя совсем не бережет.

Женщины переглянулись. Одна уселась рядом со стариком.

Потом вдруг стало темно, и Гарриет шагала в одиночестве по странному городу с высокими зданиями. Нужно было успеть до закрытия сдать книги в библиотеку, но улицы становились все уже и уже, и вскоре, когда они стали в фут шириной, Гарриет остановилась перед огромной кучей камней. Нужно найти телефон, думала она.

– Гарриет!

Эди. Она теперь стояла, а не склонялась над ней. Из вращающихся дверей вышла медсестра, которая везла кресло-каталку.

Медсестра была молодая, пухленькая и симпатичная: черная тушь, на веках – жирные черные стрелки вразлет, и много-премного румян, которые, заезжая на внешний уголок глаза, розовым полумесяцем тянулись от щек до висков и (думала Гарриет) делали ее похожей на певиц из пекинской оперы. Дождливыми вечерами Гарриет, бывало, лежала на полу у Тэтти дома и разглядывала картинки в “Японском театре кабуки” или иллюстрированное издание “Путешествий Марко Поло” 1880 года. Кубла-хан в расписном паланкине, маски и драконы, страницы с золотым обрезом и папиросная бумага, вся Япония, весь Китай уместились в узеньком “миссионерском”[49] книжном шкафу, который стоял у подножия лестницы.

Они поплыли по ярко освещенному коридору. И водонапорная башня, и плававшее в воде тело уже превратились в какой-то полузабытый сон, и теперь от него почти ничего не осталось, кроме колик в животе (которые то и дело накатывали колючими спазмами) и невыносимой головной боли. Тошнило ее от того, что она наглоталась воды, и Гарриет знала, что должна им об этом сказать, им нужно это знать, чтобы ее вылечить, но нет, говорить нельзя, думала она, ни за что.

Приняв решение молчать, она мигом успокоилась, захотела спать. Медсестра, которая везла Гарриет по сверкающему космическому коридору, нагнулась и потрепала ее по щеке, и Гарриет, больная, присмиревшая, молча это стерпела. Рука была мягкая, прохладная, в золотых кольцах.

– Все хорошо? – спросила медсестра, вкатила коляску в узкий, наполовину отгороженный коридорчик (Эди торопливо шла за ними следом, цокала каблуками по плиткам) и задвинула ширму.

Гарриет пришлось влезть в больничную пижаму, лечь на хрустящую бумажную простыню и подождать, пока медсестра измерит ей температуру…

боже правый

да, девочка ваша приболела

…и возьмет у нее кровь. Потом она села и послушно выпила крохотный стаканчик какого-то лекарства, по вкусу похожего на известь: медсестра сказала, что это для желудка. Эди сидела напротив, возле стеклянного шкафчика с лекарствами и весов с металлической кареткой. Когда медсестра отдернула ширму и куда-то ушла, они с Гарриет остались вдвоем, и Эди что-то у нее спросила, но Гарриет, начав отвечать, не договорила, потому что она не только сидела в больнице, чувствуя во рту привкус извести, но и плавала в холодной реке, вода в которой неприятно, серебристо лоснилась, будто была покрыта нефтяной пленкой, светила луна, и подводное течение дернуло ее за ноги, утащило за собой, и какой-то жуткий старик в мокрой меховой шапке бежал по берегу и кричал что-то, чего она никак не могла разобрать.

– Так. Сядь, пожалуйста.

Гарриет уставилась на незнакомца в белом халате. Он не был американцем, он был индиец из Индии: иссиня-черные волосы, печальный полусонный взгляд. Он спросил ее, знает ли она, как ее зовут и где она находится, посветил фонариком ей в лицо, осмотрел ее глаза, нос и уши, холодными пальцами пощупал живот и подмышки, от чего Гарриет передернуло.

– первый припадок?

Опять это слово.

– Да.

– Ты не ела, не нюхала ничего странного? – спросил доктор у Гарриет.

Он глядел на нее внимательными темными глазами, и Гарриет сделалось не по себе. Она помотала головой – нет, мол.

Врач осторожно, одним пальцем, приподнял ее подбородок. Гарриет заметила, как у него дрогнули ноздри.


– Горло болит? – спросил он бархатным голосом.

Откуда-то издалека раздался испуганный голос Эди:

– Господи боже, что это у нее на шее такое?

– Нарушение пигментации, – ответил доктор, провел по ее шее пальцем, потом с силой на нее надавил. – Вот так – больно?

Гарриет что-то промычала в ответ. Болело у нее даже не горло, а шея. И к носу, по которому попало пистолетом, было даже больно прикоснуться, но на ее нос никто почему-то внимания не обращал, хотя Гарриет казалось, будто его раздуло.

Врач послушал Гарриет, попросил высунуть язык. Посветил в горло фонариком, присмотрелся. Сидеть с открытым ртом было трудно, челюсть ныла. Гарриет скосила глаза – рядом на столике стояли контейнер с ватными палочками и банка с антисептиком.

– Ну ладно, – вздохнул врач и вытащил деревянный шпатель у нее изо рта.

Гарриет улеглась. Живот резко, болезненно скрутило. Под закрытыми веками запульсировал оранжевый свет.

Врач разговаривал с Эди.

– Невролог принимает раз в две недели, – объяснял он. – Но, может быть, он сумеет выбраться из Джексона завтра или послезавтра…

Он все говорил и говорил что-то монотонным голосом. У Гарриет снова скрутило желудок, и спазм был до того болезненный, что она свернулась клубочком, прижала руки к животу. Наконец отпустило. Так, думала Гарриет, обмякнув от облегчения, все-все, теперь все.

– Гарриет, – громко сказала Эди, очень громко, и Гарриет поняла, что заснула, ну или засыпала, – посмотри на меня.

Гарриет послушно открыла глаза, свет был до боли ярким.

– Видите, какие у нее глаза. Видите, какие красные? Это какая-то инфекция.

– Симптомы неочевидные. Надо дождаться результатов анализов. И снова дикая резь в животе, Гарриет отвернулась от света, перекатилась на живот. Она знала, почему у нее глаза красные, в них попала отравленная вода.

– А диарея? А температура? Господи, да посмотрите, какие у нее черные пятна на шее. Как будто ее кто-то душил. Я вам так скажу.

– Возможно, отчасти дело в инфекции, но судороги у нее не фебрильные. Фебрильные, то есть.

– Я знаю, что это такое, я была медсестрой, – резко перебила его Эди.

– Тогда вы должны знать, что в первую очередь мы должны исключить расстройство нервной системы, – так же резко ответил врач.

– Но все остальные симптомы.

– Неочевидные. Как я и сказал. Назначим антибиотики, начнем инфузионную терапию. Завтра к вечеру электролиты и кровь должны прийти в норму.

Теперь Гарриет внимательно слушала их разговор, ждала, когда можно будет вставить слово. Наконец ждать больше не было сил, и она выпалила:

– Мне нужно выйти.

Эди с врачом взглянули на нее.

– Ну ладно, иди, – сказал врач, величественно, по-иноземному помахав рукой, и покивал ей, будто махараджа. Гарриет спрыгнула со стола, услышала, как он позвал медсестру.

Но за ширмой никого не было, медсестра так и не пришла, и Гарриет в отчаянии выскочила в коридор. Другая медсестра, глазки у которой были маленькие и блестящие, будто у слона, вышла из-за стойки, прошаркала к ней.

– Заблудилась? – спросила она.

Она медленно, неуклюже нагнулась к Гарриет, протянула ей руку.

Но увидев, до чего она неповоротливая, Гарриет запаниковала, замотала головой и помчалась дальше. Она неслась по коридору, где не было ни единого окна, не замечая ничего, кроме двери в самом его конце, на которой была нарисована женская фигурка. И поэтому, пробегая мимо ряда стульев, стоявших в боковом коридорчике, Гарриет даже не остановилась, услышав что-то вроде:

– Гат!

Но Кертис внезапно вырос у нее на пути. За ним, положив руку Кертису на плечо, стоял проповедник (громы, молнии и гремучие змеи), он был весь в черном, а кроваво-красная метина у него на лице выделялась, будто яблочко мишени.

Гарриет уставилась на них. Потом развернулась и помчалась обратно, по яркому стерильному коридору. Но скользкий пол ушел у нее из-под ног, и она споткнулась, растянулась на полу, перекатилась на спину, закрыла глаза руками.

Чьи-то быстрые шаги – закрякали по плиткам резиновые подошвы, и над Гарриет склонилась та, первая медсестра (молодая, с кольцами и разноцветным макияжем). На бейджике у нее было написано: “Бонни Фентон”.

– Оп-шлеп! – жизнерадостно сказала она. – Ушиблась?

Повиснув у медсестры на руке, Гарриет не сводила взгляда с ее раскрашенного лица. Бонни Фентон, повторяла она, словно имя было защитным магическим заклинанием. Бонни Фентон, Бонни Фентон, Бонни Фентон, медсестра…

– Вот поэтому нам нельзя бегать по коридорам! – сказала медсестра.

Говорила она слегка наигранно и обращалась не к Гарриет, а к кому-то еще, и тут Гарриет увидела, как из отгороженного ширмой закутка выходят Эди и врач. Гарриет вскочила, чувствуя, что проповедник так и буравит взглядом ей спину, подбежала к Эди и прижалась к ней.