Маленький друг

– Нет! – ответила Гарриет так резко, что медсестра вскинула брови. – Выбрось его… – черт, подумала она, зажмурившись, да говори ты уже, не мямли. – Выбрось его.

– В реку? – услужливо подсказал Хили.

– Угу, – ответила Гарриет, повернувшись, когда медсестра (высокая, угловатая женщина с большими руками и слипшимися от лака седыми волосами) нагнулась, чтобы взбить ей подушку.

– А если он не потонет?

Гарриет даже не сразу поняла, о чем он говорит. Медсестра забрала висевшую на спинке кровати медкарту Гарриет и ушла вразвалку, тяжело ступая. Хили повторил вопрос.

– Он же. металлический, – сказала Гарриет.

Она с ужасом поняла, что Хили там не один и разговаривает с кем-то еще.

Он быстро сказал:

– Ладно! Мне пора!

Щелчок. Растерявшись, Гарриет так и сидела, прижав трубку к уху, пока не раздался длинный гудок. Только тогда она боязливо положила ее на рычаг (потому что все это время она глядела на дверь, ни на секундочку глаз не отвела), снова откинулась на подушки и со страхом посмотрела по сторонам.



Время тянулось еле-еле – безысходно, белым по белому. Почитать было нечего, и голова у Гарриет ужасно болела, но засыпать она боялась. Мистер Дайал оставил на тумбочке религиозную брошюрку, которая называлась “Малышовые чтения”. На обложке был нарисован розовощекий младенец в старомодной панамке, который толкал тележку с цветами, и в конце концов Гарриет от отчаяния принялась ее листать. Брошюрка была написана для матерей с маленькими детьми, и Гарриет от нее затошнило в считаные секунды.

Но она все равно, превозмогая отвращение, прочла тоненькую брошюрку от корки до корки, а потом просто сидела без дела. Сидела и сидела. В палате не было часов, не было никаких картин, не за что было даже взглядом зацепиться, и поэтому все ее мысли, все ее страхи беспрепятственно роились у нее в голове, да боль то и дело волнами вскипала в желудке. Схлынет боль, и Гарриет лежит, хватает ртом воздух, будто ее на миг омыло чистой водой, вынесло на берег, но вскоре в нее с новой силой впивалась тревога. Хили в общем-то ничего ей не обещал. Заберет он пистолет или нет? А если заберет, хватит ли у него мозгов его выкинуть? Она представила, как Хили похваляется перед ребятами из оркестра пистолетом ее отца. “Эй, Дейв, гляди, что у меня есть!” Гарриет поежилась, еще сильнее вжалась в подушку. Пистолет принадлежит ее отцу. И он весь в ее отпечатках. А таких трепачей, как Хили, еще поискать надо. Но, с другой стороны, кого, кроме Хили, можно было попросить о помощи? Никого. Никого.

Время шло. Наконец в палату снова, переваливаясь с ноги на ногу, зашла медсестра (толстая резиновая подошва на ее тапках с внешней стороны вся поистерлась), чтобы сделать Гарриет укол. Гарриет, которая металась на подушке и то и дело принималась разговаривать сама с собой, усилием воли попыталась отвлечься от своих переживаний. Она принялась разглядывать медсестру. У той было улыбчивое, обветренное лицо, морщинистые щеки, толстые лодыжки и неровная походка враскачку. Не будь на ней больничного халата, и ее можно было бы принять за морского капитана, который прохаживается по палубе. На бейджике у нее было написано “Глэдис Кутс”.

– Я быстренько, ты и глазом моргнуть не успеешь, – говорила она.

Гарриет до того ослабла и переволновалась, что даже сопротивляться не стала, перекатилась на живот и поморщилась, когда иголка впилась ей в ягодицу. Уколы она терпеть не могла, когда была маленькая, вечно вопила, рыдала и вырывалась, да так, что Эди (которая умела ставить уколы), пару раз сама засучивала рукава и выхватывала у врача шприц.

– А где моя бабушка? – спросила Гарриет, перевернувшись обратно на спину, потирая зад.

– Ой, господи! А тебе что, и не сказал никто?

– О чем? – закричала Гарриет, засучив ногами и руками, будто краб, пытаясь сесть, подняться. – Что случилось? Где бабушка?

– Шшшшш. Тихо, тихо! – медсестра принялась энергично взбивать подушки. – Она в город ненадолго уехала, только и всего. Только и всего, – повторила она, увидев, как недоверчиво Гарриет на нее смотрит. – А теперь ложись-ка поудобнее.

Это был самый-самый долгий день в жизни Гарриет. Боль безжалостно вертелась и вспыхивала у нее в висках, солнечный свет замер на стене блестящим параллелограммом. Сестра Кутс, шаркавшая туда-сюда вразвалочку с горшком в руках, была редким явлением – белым слоном, который выходил к людям примерно раз в сто лет, и приближение его было слышно за версту. За одно бесконечное утро она взяла у Гарриет кровь на анализ, закапала ей что-то в глаза, принесла воды со льдом, имбирного лимонаду, какую-то зеленую студенистую еду, которую Гарриет оттолкнула, едва попробовав, с грохотом швырнув ложку на яркий пластмассовый поднос.

Ежась от страха, она сидела в кровати, прислушивалась. Коридор был гамаком, в котором раскачивалось безмятежное эхо: болтовня за конторкой, взрывы смеха, постукивание костылей, скрип ходунков – это ковыляли взад-вперед по коридору бледные пациенты из отделения физиотерапии, которые шли на поправку. То и дело оживал селектор, и женский голос выкрикивал какие-то цифры и непонятные приказы… Карла, спустись в вестибюль, санитары, на второй, санитары, на второй.

Гарриет, будто решая примеры по арифметике, загибала пальцы, пытаясь свести воедино все, что ей известно, бормотала что-то себе под нос, и даже если вид у нее при этом был безумный, ей было наплевать. Проповедник ничего не знал о башне. Он не сказал ни слова о том, что Дэнни там был (или о том, что он утонул). Конечно, все может вмиг перемениться, если доктор все-таки догадается, что Гарриет заболела, наглотавшись отравленной воды. “Транс АМ” стоял довольно далеко от башни, скорее всего, никому и в голову не пришло обыскивать бак, а если его не обыскали до сих пор, то, как знать, может туда и вовсе никто не сунется.

А может, и сунется. Да еще этот пистолет. Ну как она могла о нем забыть, почему не забрала? Она, конечно, никого не убила, но ведь из пистолета стреляли, в полиции это сразу определят, ну а раз он валялся возле башни, то кто-нибудь точно решит осмотреть и бак.

Да еще Хили с этими его беззаботными расспросами. Арестовали ли ее? Охраняет ли ее полицейский? То-то Хили будет потеха, если ее арестуют – от этого Гарриет тоже легче не становилось.

Тут ей в голову пришла ужасная мысль. А что, если полицейские следят за “Транс АМом”? Ведь машина – это место преступления, ну, как по телевизору показывают. Его всегда охраняют полицейские, и там собирается куча фотографов. Конечно, машина стояла очень далеко от башни, но сообразит ли Хили, что к полицейским даже приближаться нельзя? Сумеет ли он вообще подобраться к башне? “Транс АМ” был припаркован возле складов, поэтому полиция, наверное, в первую очередь будет обыскивать их. Но потом ведь начнут прочесывать периметр, тогда дойдут и до башни. Гарриет злилась на себя: ну почему она не предупредила Хили, чтоб тот был поосторожнее? А если там много народу, он и сделать ничего не сможет – просто развернется и уйдет.

Ближе к обеду к ней зашел врач, прервав ее тревожные метания. Он был лечащим врачом Гарриет, ее отводили к нему всякий раз, когда она простужалась или подхватывала ангину, но Гарриет он не нравился. Вроде молодой, а щеки уже обвисли брылями, лицо желтое, одутловатое, невыразительное, да и разговаривал он с ней всегда холодно и саркастично. Фамилия его была Бридлав, но Эди – в основном из-за того, какую цену он заламывал за свои визиты – прозвала его “доктор Хап” (и среди его пациентов прозвище прижилось). Поговаривали, это, мол, из-за дурного характера он не может найти себе работу поприличнее, в каком-нибудь большом городе. Впрочем, именно потому, что он был таким грубияном, Гарриет и вела себя с ним не так, как с остальными взрослыми, которым ей приходилось натужно, приветливо улыбаться, и за это даже отчасти его уважала.

Доктор Хап обошел ее кровать. Друг на друга они с Гарриет даже не глядели, будто два враждующих кота. Он безучастно осмотрел ее. Почитал ее медкарту. И наконец спросил:

– Салат-латук часто ешь?

– Да, – ответила Гарриет, которая никогда его не ела.

– А соленой водой его промываешь?

– Нет, – Гарриет догадалась, что именно такого ответа он от нее и ждал.

Он пробормотал что-то про дизентерию, про немытый салат, который везут из Мексики, угрюмо помолчал, а потом с грохотом прицепил медкарту обратно на спинку кровати и ушел.

Внезапно зазвонил телефон. Гарриет, позабыв о том, что у нее в вене капельница, рванулась к нему и схватила трубку еще до того, как отзвенел первый звонок.

– Здорово!

Это был Хили. В трубке слышалось эхо, какое бывает в спортзале. Оркестр старшеклассников репетировал, сидя на складных стульчиках в баскетбольном зале. Они настраивали инструменты, и в трубку неслась дикая какофония звуков: гудки, трескотня, писк кларнетов, блеянье труб.

– Стой, – прервала его Гарриет, едва он начал, захлебываясь, что-то говорить, – стой, погоди секунду.

Возле телефона-автомата в школьном спортзале всегда вертелось много народу, ничего секретного не скажешь.


– Отвечай только: да или нет. Ты его нашел?

– Да, сэр! – Голос его был совсем не похож на голос Джеймса Бонда, но Гарриет сразу догадалась, что именно Бонда он и изображает. – Оружие у меня.

– Выбросил, куда сказала?

Хили зашелся ликующим смехом.

– Кью! – воскликнул он. – Разве я тебя когда-нибудь подводил? За этим последовала короткая неловкая пауза, и Гарриет услышала в трубке странный шум, какую-то возню и перешептывания.

– Хили, – Гарриет резко выпрямилась, – ты с кем там?

– Ни с кем, – поспешно – слишком поспешно – ответил Хили. Но Гарриет услышала, как дернулся у него голос, как будто он подтолкнул кого-то локтем.

Шепот. Вдруг кто-то захихикал – девчонка! Гарриет дернулась от гнева, будто ее током ударило.

– Хили, – сказала она, – тебе же хуже будет, если ты там не один, нет-нет, – перебила она Хили, который принялся горячо отнекиваться, – послушай. Потому что…

– Эй! – Он что, смеялся? – Да чего ты завелась?

– потому что, – тут она набралась духу и постаралась говорить погромче, – на пистолете твои отпечатки.

Гробовое молчание – слышно было только, как настраивается оркестр и как толкаются, перешептываются дети.

– Хили?

Наконец в трубке раздался его голос – дрожащий, тихий.

– Я. Да отвали ты! – сердито бросил он кому-то, кто стоял рядом с телефоном и посмеивался. Какая-то возня. Трубка с грохотом ударилась о стену. Через несколько секунд снова послышался голос Хили.

– Я сейчас, подождешь? – сказал он.

Ба-бах, снова закачалась трубка. Гарриет прислушалась. Взволнованные перешептывания.

– Нет, ты. – раздался чей-то голос.

Снова какая-то возня. Гарриет выжидала. Шаги, кто-то убегает, неразборчивые крики. Когда Хили снова взял трубку, дышал он тяжело.

– Черт, – сказал он трагическим шепотом, – ты меня подставила. Гарриет, которая теперь и сама тяжело дышала, ничего ему не ответила. На пистолете были и ее отпечатки, хотя напоминать об этом Хили сейчас не стоило.

– Кому ты сказал? – спросила она, выдержав ледяную паузу.

– Никому. Ну. только Грегу с Антоном. И Джессике.

Джессике? думала Гарриет. Джессике Диз?

– Да ладно тебе, Гарриет, – заныл он. – Ну не злись. Я же сделал все, как ты просила.

– Я тебя не просила ничего говорить Джессике Диз.

Хили сердито фыркнул.

– Ты сам во всем виноват. Не надо было никому говорить. А теперь ты здорово влип, и я ничем не могу тебе помочь.

– Но. – Хили растерялся, замолчал. – Но так нечестно! – наконец сказал он. – Я никому не сказал, что это ты.

– Что я – что?

– Ну, не знаю, что ты там сделала.

– А почему ты думаешь, что я вообще что-то сделала?

– Ну, все ясно.

– Ты с кем ходил к башне?

– Ни с кем. Ну, то есть… – жалко запнулся Хили, слишком поздно осознав свою ошибку.

– Значит, ни с кем.

Молчание.

– Ну, тогда, – сказала Гарриет (Джессика Диз! Крыша у него, что ли съехала?), – это твой пистолет. Ты ни за что не докажешь, что это я тебя попросила.