Нехорошее место

— Я очень сожалею, — выдохнул Бобби.

— Участок продали. Весной начнется строительство нового дома. Еще кофе?

— Нет, благодарю вас, — ответила Джулия.

Хэмпстид вновь оглядел кухню, потом перешел к стальной крышке плиты, начал чистить ее, хотя на ней не было ни пылинки.

— Уж извините за такую грязь. Не пойму, откуда она берется, ведь я живу здесь один. Иногда мне кажется, что гремлины [20] забираются сюда, стоит только отвернуться, и специально все пачкают, чтобы досадить мне.

— Не нужно винить гремлинов, — покачала головой Джулия. — Жизнь и без них досаждает нам, как только может

Хэмпстид отвернулся от плиты. Впервые с того момента, как поднялся из-за стола и принялся за уборку, посмотрел на частных детективов.

— Ладно, оставим гремлинов в покое, — согласился он. — С гремлинами справиться легче легкого.

Он был крупный мужчина, служба в армии закалила его, но горе блестело у него на глазах, и на мгновение он превратился в беспомощного, потерявшегося ребенка.





* * *


Вновь в машине, глядя через залитое водой лобовое стекло на участок, на котором стоял дом Роуманов, Бобби сказал:

— Френк выясняет, что мистер Синий свет знает об удостоверении Фарриса, и добывает себе новое, на имя Джеймса Роумана. Но мистеру Синий свет со временем становится известно и об этом удостоверении, и он отправляется на поиски Френка по адресу Роумана, где находит только вдову и двоих детей. Убивает их точно так же, как до этого убил Фаррисов, но на этот раз решает сжечь дом, чтобы замести следы. Как тебе эта версия?

— Исключить ее нельзя.

— Он сжигает тела, потому что покусал их, как и рассказывали нам Фаны, а укусы могут связать эти два преступления воедино. Ему же не хочется, чтобы полиция вышла на его след.

— Тогда почему он не сжег и дом Фаррисов? — спросила Джулия.

— Потому что поджоги выдавали бы его точно так же, как и укусы. Иногда он сжигает тела, иногда — нет, а может, избавляется от них, прячет так, что их уже не находят.

Оба помолчали. Первой заговорила Джулия.

— Итак, мы имеем дело с серийным убийцей, вырезающим целые семьи, маньяком, у которого совершенно съехала крыша.

— Или с вампиром, — предположил Бобби.

— Но почему он преследует Френка?

— Не знаю. Может быть, Френк пытался вогнать осиновый кол в его сердце.

— Не смешно.

— Согласен, — кивнул Бобби. — Сейчас ничто уже не кажется ни смешным, ни забавным.





Глава 35




Из дома Дайсона Манфреда в Ирвине, набитого коллекциями насекомых, Клинт Карагиосис сквозь холодный дождь помчался домой, в Плейсентию. Жил он в бунгало с двумя спальнями под шиферной крышей, с большим, глубоким передним крыльцом и французскими окнами, залитыми в этот вечер теплым янтарным светом. К тому времени, когда он добрался до дома, обогреватель автомобиля практически высушил его промокшую от дождя одежду.

Фелина была на кухне, когда Клинт вошел через дверь, связывающую дом с гаражом. Приникла к нему, поцеловала, несколько мгновений не отпускала, словно удивлялась, что он снова вернулся к ней живым.

Она считала, что его работа чревата каждодневной опасностью, хотя он часто объяснял ей, что в основном работа эта сопряжена с частыми поездками. Причем разыскивал он факты, не преступников, шел по бумажному следу, не по кровавому.

Он, однако, понимал тревогу жены, потому что и сам очень уж тревожился за нее, не имея на то особых оснований. Во-первых, она была красавицей, с черными, как смоль, волосами, смуглой кожей, восхитительными серыми глазами. А в наш век милосердных судей по улицам бродило множество безжалостных социопатов, для которых красота женщины служила достаточным поводом для нападения. Далее, хотя компания, в которой Фелина работала на компьютере, находилась всего в трех кварталах от их дома, пройти которые не составляло труда даже в плохую погоду, Клинт волновался из-за опасности, которой подвергалась Фелина при переходе одного очень загруженного перекрестка. При чрезвычайных обстоятельствах предупреждающий крик или отчаянный вой автомобильного гудка не спасли бы ее от смерти.

Он не мог показать ей глубину своей тревоги, поскольку Фелина очень гордилась тем, что может ходить на службу и зарабатывать на жизнь, несмотря на свою глухоту. Он не хотел подрывать самоуважение жены, показывая, что не верит в ее способность справляться с любым гнилым помидором, который швыряла в нее судьба. Поэтому он каждый день напоминал себе, что она прожила двадцать девять лет, не попав в серьезную передрягу, и, следовательно, он должен сдерживать желание очень уж ее опекать.

Пока Клинт мыл руки в раковине, Фелина накрывала кухонный стол к позднему обеду. Огромная кастрюля овощного супа подогревалась на плите. Она разлила суп по тарелкам, он достал из холодильника сыр. Положила Фелина на стол и батон итальянского хлеба с хрустящей корочкой.

Он проголодался, суп был отменный, густой от овощей и кусочков вырезки, но к тому времени, когда Фелина опустошила свою тарелку, Клинт успел съесть лишь половину, потому что часто прерывал еду, чтобы поговорить с женой: Фелина не могла читать по его губам, если он одновременно ел и разговаривал. А ему хотелось не столько есть, как рассказать о событиях прошедшего дня. Она наполнила свою тарелку, долила супа и в его.


За стенами их маленького домика Клинт не слишком отличался разговорчивостью от камня, но в компании Фелины мог бы конкурировать с ведущим ток-шоу. И он не просто болтал, а с удивительной легкостью входил в роль блестящего рассказчика. К примеру, умел так рассказать анекдот, чтобы Фелина отреагировала на него по максимуму, потому что ему нравилось наблюдать, как жена смеется, как ее глаза широко раскрываются от изумления. В жизни Клинта она стала первым человеком, чье мнение имело для него значение, и ему хотелось, чтобы она воспринимала его умным, красноречивым, остроумным и веселым.

На начальном этапе их взаимоотношений он задавался вопросом, не является ли глухота Фелины тем фактором, который позволял ему открываться перед ней. Родившись глухой, она никогда не слышала ни единого слова, а потому и сама не научилась говорить ясно и четко. Она реагировала на рассказ Клинта (и потом собиралась рассказать ему о том, как прошел ее день) языком жестов, который он выучил, чтобы понимать жену. Поначалу он действительно думал, что именно ее врожденная глухота обусловила его желание делиться с ней самым сокровенным, поскольку она уже никому ничего не могла рассказать: по части неразглашения секретов разговор с Фелиной практически не отличался от разговора с самим собой. Но со временем Клинт понял, что рассказывает ей все не потому, что она глухая. Он хотел, чтобы она разделяла с ним каждую мысль, каждый поступок (и она делилась с ним своими мыслями и делами), из-за того, что просто ее любил.

Когда он рассказывал Фелине о том, как Бобби и Джулия трижды уходили в туалет во время разговора с Френком Поллардом, она так и заливалась смехом. Ему нравился ее смех, теплый и мелодичный, как будто радость, которую она не могла выразить словами, полностью передавалась через него.

— Эти Дакоты — та еще парочка, — говорил он. — Когда впервые встречаешься с ними, они кажутся такими разными, что просто удивляешься, как им удается работать вместе. Но, когда узнаешь их поближе, понимаешь, что они подходят друг к другу, как два элемента картинки-головоломки, и становится ясно, что это идеальная команда.

Фелина положила ложку и знаками показала: «Как и мы».

— Конечно, как и мы.

«Мы подходим друг другу даже лучше, чем элементы картинки-головоломки. Мы подходим, как штекер и гнездо».

— Безусловно, — согласился он, улыбаясь. Потом понял сексуальную окраску ее слов и рассмеялся. — Какие у тебя, однако, грязные мысли.

Она улыбнулась и кивнула.

— Штекер, значит, и гнездо.

«Большой штекер, узкое гнездо, хороший контакт».

— Чуть позже я проверю твою проводку.

«Мне срочно необходим первоклассный электрик. Но сначала расскажи мне о вашем новом клиенте».

В ночи за стенами дома прогремел гром, и внезапный порыв ветра швырнул дождем в окно. Разгулявшаяся гроза только усиливала тепло и уют кухни. Клинт удовлетворенно вздохнул и тут же пожалел о том, что Фелина из-за своей глухоты не сможет понять, как это здорово — спокойствие дома, за стенами которого бушует стихия.

Из кармана брюк он достал красный камень, один из тех, что Френк Поллард принес в офис.

— Я позаимствовал один, потому что хотел, чтобы ты на него взглянула. У этого парня их целая банка.

Она взяла камень размером с виноградину большим и указательным пальцами, подняла, посмотрела на просвет. «Красотища, — показала она свободной рукой. Положила камень на стол рядом с тарелкой. — Он очень дорогой?»

— Мы этого еще не знаем, — ответил он. — Завтра получим заключение гемолога [21].

«Я думаю, он дорогой. Когда повезешь его обратно в офис, убедись, что в кармане нет дыры. Если потеряешь его, боюсь, тебе очень долго придется за него расплачиваться».

Камень вобрал в себя свет лампы, отразил от грани к грани, вернул, окрасив ярко-красным, разрисовав лицо Фелины алыми пятнами и точками. Словно забрызгал кровью.

Предчувствие недоброго охватило Клинта.

«Чего ты нахмурился?»

Он не знал, что и сказать. Не понимал, чего вдруг так испугался. По спине, от копчика до основания черепа, пробежал холодок. Словно по позвоночнику одна за другой рушились костяшки домино. Протянул руку и передвинул камень на несколько дюймов, чтобы кровавые отражения падали не на лицо Фелины, а на стену за ее спиной.





Глава 36




К половине второго ночи Хол Яматака с головой ушел в роман Джона Д. Макдональда «Последний оставшийся». Единственный в палате стул не предназначался для долгого сидения, о комфорте его создатели не задумывались, запах дезинфицирующих средств, который пропитывал больничный воздух, не радовал, съеденный накануне обед отзывался отрыжкой, но книга столь увлекла его, что, проглатывая страницу за страницей, он забыл про эти мелкие неудобства.

На какое-то время забыл даже про Френка, пока не услышал короткое шипение, словно стравливался воздух высокого давления, и не почувствовал дуновения ветерка. Он оторвался от книги, поднял голову, ожидая увидеть Полларда, сидящего на кровати или пытающегося выбраться из нее, но Полларда не было.

Потрясенный, Хол вскочил, уронив книгу на пол.

Кровать опустела. Поллард лежал на ней всю ночь, последний час спал, но теперь исчез. В палате царил легкий полумрак. Флуоресцентные лампы под потолком погасили, но света от настольной вполне хватало для того, чтобы разогнать тени по углам. Поэтому в том, что на кровати никто не лежит, сомнений быть не могло. Простыни не отбросили в сторону, они заботливо укрывали матрас, оба боковых ограждающих поручня оставались на месте, а вот Френк Поллард испарился, как фигура, высеченная из сухого льда.

Хол точно знал, что услышал бы хоть звук, если бы Поллард попытался сначала опустить один из боковых поручней, а потом, соскользнув с кровати, поставить его на место. И услышал бы, как Поллард перелезает через поручень.

Он глянул на окно. Закрыто. Дождь не закончился, так что вода стекала по стеклу, серебрясь отраженным светом. Хол проверил окно. Не только закрыто, но и заперто на тугой шпингалет.

Подойдя к двери примыкающей к палате ванной, позвал: «Френк?» Поскольку никто не ответил, вошел. Никого.

Оставался еще узкий стенной шкаф. Хол открыл дверцу и обнаружил пару плечиков, на которых висела одежда Полларда, в которой тот приехал в больницу. На полу стояли его туфли, с аккуратно уложенными в них носками.

— Он не мог пройти мимо меня в коридор. — Эти слова Хол произнес вслух, будто надеялся, что озвучивание мысли придаст ей убедительности.

Тем не менее открыл тяжелую дверь и выскочил в коридор. Ни справа, ни слева никого не увидел.