Нехорошее место

Конфетка держал ярость под контролем, напоминая бойцового пса, готового сорваться с поводка.

Он качался и качался, и постепенно застенчивый гость осмелел. То и дело Конфетка чувствовал невидимую руку на своей голове. Поначалу она прикасалась к голове, как пустая, еще не натянутая на руку шелковая перчатка, и контакт длился не больше мгновения. Но он прикидывался, что его нисколько не интересуют ни рука, ни человек, которому она принадлежала, так что у гостя прибавлялось уверенности, рука тяжелела, не так нервничала.

Хотя Конфетка и не пытался проникнуть в мозг незваного гостя из опасения его спугнуть, какие-то мысли незнакомца все равно долетали до него. Он предполагал, что гость и сам не подозревает о том, что некоторые образы и слова из его мозга плавно перетекают в мозг Конфетки, словно вода из прохудившегося ржавого ведра.

Имя «Джулия» повторилось несколько раз. Однажды к слову добавился образ: симпатичная женщина с каштановыми волосами и карими глазами. Конфетка не знал, то ли это лицо гостя, то ли кого-то из знакомых гостя… а может, лицо человека, которого в действительности не существовало. Потому что образ в чем-то казался нереальным: от него исходил бледный свет, и лицо было слишком уж добрым и невинным. Так выглядели только лики святых в иллюстрированной Библии.

Не один раз из мозга гостя перелетело слово «стрекоза», иногда в сочетании с другими словами: «помни про стрекозу», «не будь стрекозой». Всякий раз, когда слово «стрекоза» проскакивало в мозг Конфетки, гость быстро ретировался.

Но продолжал возвращаться, потому что Конфетка не делал ничего такого, что могло бы его насторожить.

Он качался и качался. Кресло-качалка мерно поскрипывало под его весом.

Он ждал.

Держал разум открытым.

Качался и качался.

Дважды слово «Бобби» выскочило из мозга гостя, второй раз с расплывчатым лицом, ассоциированным с этим именем, опять очень добрым лицом. Идеализированным, как и лицо Джулии. Лицо Бобби кого-то напомнило Конфетке, но, к сожалению, проступило не так четко, как лицо Джулии. Конфетка не стал на этом сосредоточиваться, иначе гость мог заметить его интерес и испугаться.

Во время долгого и терпеливого ожидания, призванного окончательно усыпить бдительность осторожного незваного гостя, Конфетка слышал и много других слов, видел другие образы, но не знал, как и к чему их привязать:

…люди в скафандрах…

…Плохой…

…тип в хоккейной маске…

…Дом…

…Тупые люди…

…банный халат, наполовину съеденный шоколадный батончик «Херши», внезапный испуг: «Привлекает- насекомых, нехорошо, Привлекает-насекомых, нужно Быть-аккуратным…»

Еще десять минут прошло без контакта, и Конфетка уже подумал, что незваный гость отбыл навсегда. Но внезапно он вернулся. И на этот раз вошел в плотный, очень близкий контакт.

Осознав, что на этот раз гость чувствует себя очень уверенно, Конфетка решил, что пришла пора действовать. Мысленно нарисовал мышеловку, незваного гостя представил себе мышкой, отпустил пружину, и стальной стержень припечатал гостя к плите.

В ужасе гость попытался вырваться. Но Конфетка держал его крепко и тут же перекинул к нему телепатический мост, чтобы ворваться в его разум, выяснить, кто он, где находится, чего хочет.

Конфетка не обладал телепатической мощью, не было у него даже той слабой телепатической способности, которой мог похвастаться незваный гость. Никогда раньше он не читал чьи-либо мысли, не знал, как это делается. Как выяснилось, делать ничего и не требовалось, кроме как держать разум открытым и принимать все, что давал ему гость. Его звали Томас, он страшно боялся Конфетки, ругал себя, потому что Сделал-что-то-тупое и подверг Джулию опасности. Ужас, вызванный содеянным, взломал защитные ментальные рубежи, и из мозга Томаса широким потоком потекла информация.

Собственно, информации было слишком много, и Конфетка никак не мог разобраться в этом нагромождении слов и образов. Отчаянно пытался рассортировать, чтобы установить личность и местонахождение Томаса.

«Тупые люди, „Сиело Виста“, Дом, здесь все с плохими глазными киями, интернат, хорошая еда, ти-ви, лучшее место для нас, нянечки очень хорошие, мы наблюдаем за колибри, окружающий мир плохой. Слишком плохой, чтобы мы могли в нем жить, интернат „Сиело Виста“…»

Вот тут, к немалому своему изумлению, Конфетка понял, что его гость — умственно отсталый, он даже ухватил термин «синдром Дауна» и испугался, что не сможет уловить более-менее связные мысли, которые позволят определить местоположение Томаса. От значения ай-кью Томаса зависело, знает ли тот, где находится интернат «Сиело Виста», пусть он там и жил.

Новые образы «вытекли» из мозга Томаса, серия воспоминаний, которые все еще доставляли ему душевную боль: поездка в «Сиело Виста» на автомобиле с Джулией и Бобби в тот день, когда его впервые привезли в интернат. Эти воспоминания и образы отличались от других мыслей Томаса множеством деталей, четкостью и последовательностью. Конфетка узнал все, что требовалось. Увидел автострады, по которым они ехали в тот день, дорожные указатели, ориентиры на каждом повороте. Томас изо всех сил старался их запомнить, потому что во время поездки думал только об одном: «Если мне там не понравится, если там будут злые люди, если там будет страшно, если там будет одиноко, я должен знать, как найти дорогу к Джулии и Бобби, чтобы я мог уйти к ним, когда захочу, запоминай, запоминай лучше, это шоссе 7-11, не забывай, это шоссе 7-11, помни, на повороте три пальмы. А если они не приедут навестить меня? Посмотри сюда, запомни этот дом, тебе нужно будет пройти мимо этого дома, запомни этот дом с синей крышей…»

Вот и Конфетка все запомнил, получил точнейшую информацию. Даже более точную, чем ему требовалась, чтобы использовать свой дар. Открыл мышеловку и позволил Томасу уйти.

Поднялся с кресла-качалки.

«Нарисовал» интернат «Сиело Виста», каким он отпечатался в памяти Томаса.

«Нарисовал» комнату Томаса на первом этаже, в северном крыле, северо-западном углу.

Темнота, миллиарды горячих искр, вращающихся в пространстве, скорость.





* * *


Поскольку Джулии не терпелось поскорее поставить точку, в доме они пробыли только пятнадцать минут, необходимых для того, чтобы зашвырнуть в дорожную сумку туалетные принадлежности и смену одежды. У «Макдоналдса» на Чэпмен-авеню в Орандже она свернула к окошку обслуживания автомобилистов, взяла два биг-мака, две порции картофеля фри и две диет-колы. Прежде чем они добрались до Коста-Меса-фриуэй, пока Бобби доставал пакетики с горчицей и открывал контейнеры с биг-маками, Джулия установила на зеркале заднего обзора детектор радаров, подсоединила его через прикуриватель на приборном щитке «Тойоты» к системе электроснабжения, включила. Бобби никогда раньше не ел на высокой скорости, а разогналась Джулия до восьмидесяти пяти миль в час, поэтому еще добивал картофель фри, когда они уже подъезжали к съезду на Футхилл-фриуэй, к востоку от Лос-Анджелеса. Пусть «час пик» остался позади, автомобилей на трассе все-таки хватало, и движение на такой скорости требовало частого перемещения с полосы на полосу и соответственно крепких нервов.

— Если мы и дальше будем ехать так быстро, у меня не будет шанса умереть от холестерина в этом биг-маке.

— Ли говорит, что холестерин не убивает.


— Он так говорит?

— Он говорит, что мы будем жить вечно, и холестерин может лишь чуть быстрее переместить нас из этой жизни в последующую. То же самое будет, если я слечу с дороги и мы пару-тройку раз перевернемся.

— Я не думаю, что такое случится, — покачал головой он. — Ты — лучший водитель, с которым меня сводила жизнь.

— Спасибо, Бобби. А ты — лучший пассажир.

— Вот о чем я только думаю…

— О чем?

— Если мы действительно не умираем, только переходим из одной жизни в другую и не нужно ни о чем волноваться, почему я должен пить диет-колу?





* * *


Томас перекатился к краю кровати, поднялся.

— Дерек, иди, уходи, он идет!

Дерек смотрел на говорящую лошадь в телевизоре и не слышал Томаса.

Телевизор стоял посреди комнаты, между кроватями, и к тому времени, когда Томас добрался до Дерека и схватил его за руку, в комнате раздался забавный звук, забавный не в смысле ха-ха, а забавный в смысле странный, словно кто-то свистел и при этом не свистел. Подул также ветер, двумя порывами, не теплый и не холодный, но Томас задрожал, когда воздух обдувал его.

Поднимая Дерека с кресла, Томас сказал:

— Плохой идет, тебе нужно уйти, быстро, как я и говорил, немедленно!

Дерек тупо посмотрел на него, потом улыбнулся, предположив, что Томас хочет быть таким же забавным, как «Три комика». Он забыл об обещании, которое дал Томасу. Забыл о том, что ему может грозить опасность.

Снова забавно-странный свист. Снова ветер.

Подтолкнув Дерека к двери, Томас крикнул:

— Беги!

Свист прекратился, ветер стих, и внезапно, из ниоткуда, в комнате появился Плохой. Между ними и открытой дверью.

Это был человек, о чем Томас уже знал, но и нечто большее, чем обычный человек. То была тьма в образе человеческом, словно часть ночи прошла сквозь окно, и не потому, что он был в черной футболке и черных джинсах. Внутри он тоже был черным, это Томас понял с первого взгляда.

Дерек испугался. Теперь, увидев Плохого, он и сам, без подсказки Томаса, понимал, что это Плохой. Не понимал он другого: бежать уже поздно — и двинулся на Плохого, возможно, надеясь протиснуться мимо него. Должно быть, об этом он и подумал, потому что даже Дерек не мог быть настолько туп, чтобы пытаться сбить Плохого с ног, таким тот был громадным.

Плохой схватил Дерека и поднял, прежде чем тот начал протискиваться, оторвал от пола, словно он весил не больше подушки. Дерек закричал, и Плохой швырнул его в стену с такой силой, что крик оборвался, а фотографии отца, матери и брата Дерека упали со стены, не с той, о которую ударился Дерек, а с другой, противоположной, у которой стояла его кровать.

Плохой был таким быстрым. В этом и заключалось самое ужасное, в его быстроте. Он швырнул Дерека об стену, рот Дерека открылся, но ни звука не сорвалось с губ, и тут же Плохой вновь подхватил Дерека и швырнул второй раз, еще сильнее, хотя первого вполне хватило бы для любого. И глаза Дерека стали какими-то странными. А Плохой схватил его снова и бросил на рабочий стол. Стол задрожал, Томас решил, что он сейчас развалится, но не развалился. Голова Дерека свешивалась через край, вниз, так что Томас смотрел на перевернутую голову Дерека, он часто-часто моргал, рот открылся широко, но с губ по-прежнему не слетало ни звука. Томас оторвал взгляд от лица Дерека, поверх тела Дерека поднял глаза на Плохого, который смотрел на него и улыбался, словно все это была шутка, забавная, в смысле ха-ха, хотя ничего забавного здесь не было, совершенно ничего. Потом он взял с края стола ножницы, те самые, которыми пользовался Томас, когда составлял стихотворения из картинок. Они чуть не упали на пол, когда Плохой бросил Дерека на рабочий стол. Плохой вонзил ножницы в Дерека, брызнула кровь, вонзил в бедного Дерека, который мог причинить вред только себе, потому что просто не знал, как причинить вред кому-то еще. А Плохой вытащил ножницы и снова вонзил их в Дерека, в другом месте, и снова брызнула кровь. А потом вонзил еще дважды. И теперь кровь текла не только из четырех дыр в груди и животе, но и изо рта и носа. Плохой поднял Дерека со стола, ножницы остались торчать в животе, и отшвырнул, как подушку. Нет, отшвырнул, как мешок с мусором. Так забрасывали мешки с мусором люди из компании «Санта нейшн» в грузовик компании, на котором приезжали. Дерек приземлился на кровать, спиной на кровать, с торчащими из живота ножницами, больше не шевельнулся и отправился в Нехорошее место. В этом Томас не сомневался. И самое ужасное состояло в том, что произошло это очень быстро, так быстро, что Томас не успел даже подумать о том, как это предотвратить.

Из коридора донеслись шаги, бежали люди.

Томас закричал, зовя на помощь.

Пит, один из санитаров, появился в дверном проеме. Увидел лежащего на кровати Дерека, в крови, с торчащими из него ножницами. Испугался, повернулся к Плохому, начал:

— Ты кто…

Плохой схватил его за шею, и Пит издал такой звук, будто в горле у него что-то застряло. Двумя руками уцепился за руку Плохого, которая казалась больше, чем обе руки Пита, но не смог заставить Плохого разжать пальцы. Плохой поднял его за шею, второй рукой взялся за брючный ремень и выбросил через дверь в коридор. Пит врезался в медицинскую сестру, которая как раз подбегала к двери, они оба повалились на пол в коридоре, медсестра тут же завопила от боли.

И все это произошло за несколько секунд. Слишком быстро.

Плохой с треском захлопнул дверь, увидел, что она не запирается на замок, а потом сделал что-то самое забавное, забавно-странное, забавно-пугающее. Протянул руки к двери, и синий огонь вырвался из его ладоней, как несиний вырывается из фонаря. Искры полетели от петель, ручки, углов двери. Все металлическое задымилось и стало мягким, как масло, каким оно становится, если положить его в горячее пюре. Это была Пожарная дверь. Они говорили, что дверь нужно держать закрытой, если увидишь огонь в коридоре, и оставаться в комнате. Дверь и называли Пожарной, потому что огонь не мог проникнуть через нее, и Томас никак не мог понять, почему они не называют ее дверь-через-которую-не-может-проникнуть-огонь, но ни разу не спросил. Пожарную дверь изготовили из металла, гореть она не могла, а теперь таяла по углам, и так же таял металлический короб, в котором стояла дверь, они слились, растаяли друг в друге, и теперь, похоже, никто не мог пройти через эту дверь.

Люди в коридоре забарабанили по двери, пытались ее открыть, но не могли, звали Томаса и Дерека. Томас узнавал некоторые голоса, знал, кому они принадлежат, хотел крикнуть, что ему срочно нужна помощь, он попал в беду, но не мог выдавить из себя ни звука, совсем как бедный Дерек.

Плохой погасил синий огонь. Повернулся и посмотрел на Томаса. Улыбнулся ему. Неприятной улыбкой. Спросил:

— Томас?

Томас удивился тому, что может стоять, так он был испуган. Привалился к стене у окна, подумал, что, может, стоит повернуть шпингалет, поднять окно и вылезти наружу, как они делали во время учебной тревоги. Но знал, что для этого он недостаточно быстр, куда там, такого быстрого, как Плохой, он не видел никогда в жизни.

А Плохой приблизился к нему на шаг, другой.