Непобедимое солнце. Книга 1

— Она откроет дверь, — ответил Фрэнк. — Она откроет дверь, и солнце ей улыбнется. И в комнату влетит ослепительная бабочка. Как в митреуме на галльской улице… Она приведет того, кого вы ищете.

— Как? — спросила Со. — Как она это сделает?

— Как искать, она знает. Ей нужны будут маски.

Когда Со вступила в наш разговор, мне показалось, что Фрэнк стал куда-то удаляться — хотя в чем именно это выражалось, я не знала.

— Фрэнк, — спросила я, — что мне делать?

— Они тебе скажут, — ответил Фрэнк. — Не пытайся сбросить эту ношу. Иначе умрешь так же глупо, как я. Камень тебя видит.

— Ты меня пугаешь, — сказала я жалобно. — Какую ношу? Какой камень?

— Ты все узнаешь.

— Когда?

— Маска Солнца расскажет про себя сама.

Мальчик замолчал. Он молчал в этот раз очень долго, и я поняла, что Фрэнка рядом больше нет.

Тим сделал турку знак, и тот перерезал горло второй овце. Кровь стекла в ложбинку камня, исчезла, но мальчик молчал. А потом он открыл глаза — и сказал что-то по-турецки.

— Все, — перевел Тим. — Больше никто не придет.

Эмодзи_красивой_блондинки_с_опаской_выходящей_из_пещеры_где_только_что_происходило_нечто_мрачное_оккультное_и_скорей_всего_незаконное. png





На обратном пути Тим сел на заднее сиденье рядом со мной и поднял стекло. Видимо, целью было помешать мне говорить с Со, сидевшей впереди.

Мои вопросы оставались без ответа — Тим повторял одно и то же:

— Дома. Обсудим дома.

Машина затормозила у причала. Мы вышли, Тим крепко взял меня за руку и повел за собой на яхту — словно папа нашкодившую дочку. Со отстала, и я поняла, что у нас будет разговор один на один.

В офисе он посадил меня на стул, а сам уселся на стол, свесив с него ноги. Мне почему-то пришло в голову, что именно так вел себя Клинтон в овальном офисе, когда Моника Левински делала ему metoo (помнится, когда Фрэнк впервые обозначил эту процедуру таким образом, я брезгливо поморщилась — и вот, пожалуйста, уже повторяю сама). Действительно, Клинтон наверняка сидел на президентском столе, раздвинув ноги. А как еще?

И все остальные президенты с тех пор глядят в отпечаток клинтоновской попы и решают судьбы мира. Наверняка это как-то на мире сказывается, но вот как?

Мне нравилось, что я могу отвлекаться на подобные мысли после всего пережитого. Значит, у меня устойчивая психика. И жизнь продолжается несмотря ни на что.

— Ну как, — спросил Тим, — убедилась? Я бы такого не придумал. А уж этот турецкий мальчик тем более. Он даже по-английски почти не говорит.

— Что такое «солдатор»? — спросила я.

— Это латинский каламбур.

— В чем его смысл?

— Есть латинское слово «saltator», танцор. Оно от слова «salta» — «скакать». Со специально просила объяснить тебе, что древние укры здесь ни при чем — надеюсь, ты понимаешь, что она имела в виду, потому что сам я не…

Я кивнула.

— Одна античная секта, — продолжал Тим, — писала слово «saltator» через «о» — так что получалось «soltator», «солнце» и «танцор», слившиеся в одно целое. По-английски можно сказать «sundancer».

— А какое отношение это имеет к Фрэнку и Каракалле?

— Никакого. Каракалла умер на пути к Луне, прямо как советский космонавт. Он был уверен, что солнечное божество — это он сам. Просто по императорскому праву. Но он ошибался.

— Теперь я в курсе, — сказала я.

— Но самое интересное началось потом. Ты знаешь, что случилось после смерти Каракаллы?

— Нет, — ответила я. — Я слабо разбираюсь в истории.

— Когда Каракаллу убили, императором стал префект преторианцев Макрин — историки считают, что это он организовал заговор и подослал убийцу. Но Макрина не любили солдаты, которым он сократил раздутое Каракаллой жалование. У Каракаллы официально не было детей, и династия Северов оказалась прерванной. Но вскоре после смерти императора среди солдат Третьего Галльского легиона, расквартированного в Сирии, стали ходить слухи о бастарде Каракаллы. Это был мальчик, живший в Эмесе и выполнявший функции высшего жреца солнечного бога Элагабала.

— Эмеса? — спросила я. — Я уже слышала это слово.


— Сейчас там сирийский Хомс. В то время Эмеса была цивилизованным эллинским городом, очень важным центром Римской империи, и никакого варварского налета на всем этом для тогдашнего римлянина не было. Мальчика звали Варий Авит, ему было четырнадцать лет, и он действительно был родственником Каракаллы по линии матери. Смерть Каракаллы просто расчистила ему дорогу.

— Четырнадцать лет? — удивилась я. — Разве можно в таком возрасте быть высшим жрецом?

— Ты проецируешь наше сегодняшнее понимание на восточную древность, — ответил Тим. — «Высший жрец» означало тогда не «административный глава культа, которого возят в черном лимузине за то, что он лоббирует политику правящей олигархии перед верующими, ссылаясь на свои связи среди небесных человечков», а «наиболее близкий к богу». Маленький Варий танцевал для бога Солнца. Такова была главная функция жреца. Это происходило в главном храме Эмесы — и танцы Вария Авита могли видеть люди, не имевшие отношения к культу. В том числе римские солдаты…

— Он и был soltator? — догадалась я. — Тот, про кого говорила Со?

Тим кивнул.

— Мальчик был хорош собой, и танец его так действовал на солдат, что в конце концов они привели его в лагерь Третьего Галльского, нарядили в одежды, которые носил маленький Каракалла, и представили армии как его сына. Он походил на убитого императора, потому что был близким родичем его матери. Кроме того, он действительно мог быть его сыном, на этот счет полной ясности нет. Римские императоры ни в чем себе не отказывали…

— Я догадываюсь.

— Это было примерно через год после смерти Каракаллы, которого солдаты, в отличие от римских историков и сенаторов, очень любили. Мальчик станцевал перед солдатами, они привели его в лагерь и уже на рассвете провозгласили властелином огромной империи… Говорили, что в его танце была какая-то удивительная сила. Все отряды, посланные на усмирение бунта узурпатором Макрином, переходили на его сторону сразу.

— Похоже, — сказала я, — плясать этот парень умел.

— Вот, ты уже начинаешь понимать, как в древности делались дела. Но дело было не только в танце. Мальчик танцевал не где попало, а перед священным черным камнем.

— Вы же сказали, что он был жрецом Солнца.

— Да. Но солнечное божество Эмесы было связано с коническим черным камнем — главной храмовой святыней. Став императором, Элагабал — нового императора прозвали в честь его бога, как Каракаллу в честь его накидки — стал возить эту святыню за собой.

— Черный камень? — переспросила я.

— Да, — ответил Тим. — Так называемый «бет эль».

— Что это?

— Переводится как «дом бога». Так называли камни, обычно метеоритной природы, которым поклонялись в древности. Большую их часть уничтожили христиане. Некоторые, впрочем, до сих пор в деле. Например, черный камень Каабы. Правда, по официальной версии мусульмане ему не поклоняются. Для них это просто напоминание о пророке.

— А черный камень Каабы и черный камень Элагабала связаны между собой?

— Элагабал жил за четыре века до возникновения ислама. Но его «бет эль» определенно обладал серьезной магической силой. Он помог никому не известному мальчишке из Сирии за год стать римским императором. Это как если бы у вас в России какого-нибудь пятнадцатилетнего блогера из Екатеринбурга вдруг посадили на кремлевский трон.

— Скажите, — спросила я, — а Карры, где убили Каракаллу, и эта Эмеса — они далеко друг от друга?

— Нет. И я вполне допускаю, что лунное божество из Карр нашло свою солнечную половину в новом императоре… Может быть, оно помогло этому мальчугану.

— А они встретились? Богиня Луны и Элагабал?

— Не знаю, — ответил Тим. — В хрониках ничего не говорится по этому поводу. Став императором, Элагабал уехал сначала в Никомедию, а потом в Рим. И привез в столицу империи черный камень, перед которым танцевал. Есть монеты, где… Сейчас…

Тим слез со стола, обошел его, открыл верхний ящик и протянул мне тусклый желтый кружок размером с десятирублевую монету.

— Вот этот ауреус отчеканен в правление Элагабала.

— Золото? — спросила я, разглядывая монету.

— Да, — ответил Тим. — Вес семь с половиной граммов. Не такая уж нумизматическая редкость. Их штамповали главным образом в Никомедии и вообще в Азии. Можно купить тысяч за десять долларов…

На одной стороне монеты был профиль симпатичного молодого человека в венке. На другой — колесница, везущая что-то треугольное. Вокруг колесницы в воздухе висели совершенно четкие грибочки-псилоцибы — очень трудно было при всем желании принять их за что-то другое. На колеснице стоял треугольный камень, а под колесами было выбито единственное слово, которое я смогла прочесть:

ELAGABAL



— А что написано над колесницей?

— Sancto deo soli, — ответил Тим. — Священное божество Солнца, которому посвящена монета. Поэтому дательный падеж. И некоторые слова обрезаны — на монетах часто так делали. Нумизматы называют эту монету «Aureus Sol Invictus». Ты знаешь, что такое «Sol Invictus»?

Я вспомнила Фрэнка в маске Солнца, потом Ахмета Гекчена — и пожала плечами, ощутив легкий холодок внутри.

— Непобедимое Солнце?

— Именно. Нумизматы немного путают. Культ Непобедимого Солнца распространился в Риме гораздо позже культа Элагабала и был популярен в основном среди солдат. Это конец третьего века, император Аврелиан. Практически то же, что культ Митры. Просто другое название. А эпоха Элагабала — это начало третьего века. Выражение «Sol Invictus» существовало и тогда, но не было таким распространенным. Оно указывало на тайну, известную только посвященным.

Я несколько секунд колебалась, сказать про разговор с Ахметом Гекченом или нет — и решила на всякий случай этого не делать. Меня же не спрашивали. Но если спросят, подумала я, скажу…

— С другой стороны, — продолжал Тим, — нумизматы не так уж неправы. Элагабал говорил, что его черный камень — одновременно и Солнце, и Юпитер. Этот юный император был, если угодно, римским Эхнатоном. Только он не отверг остальных богов, а как бы попытался соединить их всех в одном.

Я поглядела на монету еще раз.

— А почему вокруг колесницы грибы? Это был психоделический культ?