Нож

Харри знал, что делает. Залезая в шкуру следователя, он пытался защититься от невыносимой боли, которая еще не нахлынула, но надвигалась на него, как несущийся на полной скорости товарняк. Он пытался свести тот страшный факт, что мертвая Ракель лежит на полу, к делу об убийстве, которое можно расследовать; так, бывало, он – еще до того, как начал бухать в одиночку, – бежал в ближайший бар, как только чувствовал, что боль от жизни необходимо заглушить спиртным. Он пытался выступать на арене, которая, как он думал, ему хорошо знакома. А почему бы и нет? Почему бы не предположить, что, когда ты видишь, что любовь всей твоей жизни лежит перед тобой, сломанная и бездыханная, та часть мозга, которая управляется инстинктами, производит единственный логичный и необходимый выбор. Влезть в шкуру следователя.

Потому что кое-что еще можно, даже необходимо спасти.

Харри уже знал, что не боится возмездия; наоборот, любое наказание, особенно смерть, казалось освобождением: это все равно что найти окно на сотом этаже пылающего небоскреба, когда тебя окружают языки пламени. И вне зависимости от того, был ли он в момент совершения преступления в здравом уме, в состоянии помешательства, или же все произошло случайно, он знал, что заслуживает наказания.

В отличие от Олега.

Олег не заслуживает того, чтобы вместе с матерью лишиться еще и отца, своего настоящего, хотя и неродного отца. Лишиться прекрасной истории о своей жизни, о взрослении в обществе двух очень любящих друг друга людей, истории, которая сама по себе служила доказательством существования любви, возможности ее существования. Олег сейчас сам только-только нашел себе подругу и наверняка рассматривал в перспективе возможность создания своей собственной семьи. Правда, мальчик видел, как Ракель с Харри несколько раз расставались, но еще он был главным свидетелем того, как два человека любят друг друга и желают один другому счастья. Поэтому они с Ракелью всегда находили дорогу обратно. Отнимешь у него это представление, нет, эту правду – и, черт возьми, Олег будет уничтожен. Ведь неправда, что Харри убил Ракель. Нет никаких сомнений в том, что она лежала там, на полу, а он стал причиной ее смерти, но все ассоциации и выводы, которые автоматически будут сделаны, когда выяснится, что отвергнутый супруг убил свою жену, были ложью. На самом деле все не так.

Ход событий всегда был сложнее, чем предполагалось изначально, а вот мотивы неизменно оказывались простыми и ясными. И не было у него никакого мотива, равно как и желания убить Ракель, никогда! Поэтому Олега следовало защитить от этой чудовищной лжи.

Харри насколько мог тщательно убрал за собой, избегая смотреть на труп Ракели, при этом говоря себе, что это может только поколебать его решение и что он уже видел то, что требовалось: ее здесь не было; все, что осталось, – это просто тело, оболочка, лишенная души. Харри не мог вспомнить подробности уборки, у него кружилась голова, и он безрезультатно пытался восстановить в памяти сам момент убийства, пробиться через полный мрак, покрывший отрезок времени с того момента, как он достиг определенной степени опьянения в баре «Ревность», и до того, как проснулся здесь. Что, в сущности, человек знает о самом себе? Может, Харри пришел к ней, а Ракель, стоя на кухне и беседуя с ним, этим в стельку пьяным сумасшедшим, поняла, что все-таки не сможет сделать того, на что намекала Олегу: позвать мужа обратно? Она что, прямо заявила об этом Харри? И не это ли толкнуло его на то, чтобы перейти черту? Отказ и в тот же самый момент наступившее понимание, что он уже никогда, никогда не вернет ее назад, – могло ли это резко превратить любовь в неконтролируемую ненависть?

Он не знал, не помнил.

Харри помнил только, что после пробуждения, пока он прибирался в доме, одна идея начала вырисовываться все четче. Разумеется, он с самого начала окажется основным подозреваемым. Чтобы сбить полицию с толку, чтобы спасти Олега от лжи о классическом убийстве на почве ревности, сохранить его юношескую незамаранную веру в любовь, уберечь мальчика от осознания того, что его воспитателем и примером для подражания был убийца, требовался другой человек. Громоотвод. Альтернативный виновный, тот, кого можно и нужно было распять на кресте. Не Иисус, разумеется, а грешник похуже самого Харри.

Харри смотрел в лобовое стекло, и пар от его дыхания заставлял расплываться огни города, раскинувшегося внизу.

Интересно, в тот момент он рассуждал таким образом? Или же его мозг, иллюзионист-манипулятор, просто сочинил эту историю про Олега, нашел оправдание, вместо того чтобы признать более простой мотив: скрыться с места преступления. Избежать наказания. Спрятаться где-нибудь и вытеснить все из сознания, поскольку жить с грузом подобных воспоминаний попросту невозможно, подчиниться инстинкту самосохранения, который в действительности управляет нашим мозгом и телом.

Во всяком случае, мозг Харри сделал именно это. Вытеснил воспоминания о том, как он вышел из дома, позаботившись о том, чтобы дверь осталась незапертой и нельзя было утверждать, что у убийцы имелся ключ от дома. Как сел в машину, но вдруг вспомнил, что фотоловушка сможет разоблачить его, если будет обнаружена полицией. Как содрал ее с дерева, вынул карту памяти, которую выкинул потом в один из мусорных бачков у здания спортивного клуба «Реди». Позже какой-то фрагмент всплыл из глубин подсознания. Это произошло в тот момент, когда он в состоянии глубокой сосредоточенности реконструировал вероятные пути отхода убийцы и размышлял, куда тот мог выбросить карту памяти. Ну как Харри мог подумать, что случайно отправился в то самое место, ведь существовал миллион других возможностей? Даже Кайя поразилась тогда его железной уверенности.

Но вытесненные воспоминания обернулись против него, чуть не поймав Харри в ловушку. Он без тени сомнения отдал карту памяти Бьёрну, и предпринятое им тщательное расследование, целью которого было найти другого заслуженно виновного – насильника вроде Финне, убийцу вроде Бора, заклятого врага вроде Рингдала, – взяло его в кольцо.

Размышления Харри прервал телефонный звонок.

Это была Александра.

По пути к Столе он заехал к Александре и отдал ей ватную палочку с кровью. Он не говорил, что это кровь с вероятного орудия преступления, с ножа, который он нашел среди своих собственных пластинок. По дороге Харри понял, почему засунул нож между «Rainmakers» и «Ramones». Все просто: так имя Ракели встало в алфавитный ряд.

– Нашла что-нибудь? – спросил Харри.

– Та же группа крови, что у Ракели, – сказала она. – Первая.

Самая распространенная, подумал Харри. У сорока восьми процентов населения Норвегии первая группа крови. Делать выводы, основываясь лишь на совпадении группы крови, – все равно что гадать, подбрасывая монетку. Это еще ничего не значит. И тем не менее в данный момент это обстоятельство оказалось решающим. Потому что он заранее решил – подобно Финне с его игральным кубиком – положиться на судьбу.

– Анализ ДНК не требуется, – сказал Харри. – Спасибо, и хорошего тебе дня.

Теперь у Харри оставалась лишь одна-единственная, последняя возможность, тонюсенькая ниточка, способная его спасти.



Петер Рингдал проснулся в своей постели в десять часов утра.

Его разбудил не будильник, тот был заведен на одиннадцать. Не соседская собака, не машины соседей, уезжающих на работу, не дети, идущие в школу, – все эти звуки его спящий мозг научился игнорировать. Нет, это было что-то другое. Какой-то громкий звук, похожий на крик, донесся вроде бы снизу.

Рингдал поднялся, натянул брюки и рубашку, взял пистолет, который ночью всегда клал на тумбочку возле кровати. Спускаясь вниз, он почувствовал, как голые ноги обдало порывом холодного ветра, а оказавшись в коридоре, понял причину. На полу лежали осколки стекла. Кто-то разбил окно в форме полумесяца во входной двери. Дверь в подвал была наполовину открыта, но свет не включен. Ну вот они и явились. Время настало.

Ему показалось, что человеческий крик, или что это было, донесся из гостиной. Рингдал прокрался в помещение, держа пистолет перед собой.

Он сразу понял, что никто не кричал, что разбудивший его звук был произведен ножкой кресла, скребущей о паркет. Одно из тяжелых кресел было передвинуто и развернуто спинкой к нему, а лицом к панорамному окну в сад, где стояла скульптура в виде спутника. Петер рассчитывал, что сидевший в кресле человек не мог слышать его шагов, но, конечно, вполне возможно, незваный гость специально поставил кресло таким образом, чтобы видеть отражение входящего в оконном стекле, при этом оставаясь невидимым для него. Петер Рингдал прицелился в спинку кресла. Две пули на уровне копчика, две выше. Соседи услышат выстрелы. Да и от трупа сложно избавиться незаметно. А еще сложнее будет объяснить, зачем он это сделал. Правда, можно сказать полиции, что он стрелял в целях самообороны, увидев разбитое стекло, и что ему раньше угрожали убийством.

Он сильнее прижал палец к курку.

Почему это так трудно? Он ведь даже не видел лица человека, сидящего в кресле. Надо представить, что там никого нет, это только шляпа.

– Там никого нет, это только шляпа, – прошептал хриплый голос ему в ухо. – А вот к твоему затылку приставлен настоящий пистолет. Так что опусти свой и стой спокойно, или же я выпущу вполне настоящую пулю и разнесу твой мозг, который сейчас советую использовать себе во благо.

Не поворачиваясь, Петер Рингдал выпустил из руки пистолет, и тот с грохотом упал на паркет.

– Что тебе надо, Холе?

– Хочу получить ответы на следующие вопросы: почему отпечатки твоих пальцев обнаружились на стакане в посудомоечной машине Ракели? Почему ее шарф лежит в твоем комоде? И кто эта женщина?

Петер Рингдал уставился на черно-белую фотографию, которую человек, стоявший сзади, держал перед его глазами. На снимок из кабинета в подвале. На изображение женщины, которую он, Петер Рингдал, изуродовал и убил. А потом положил в ледяной багажник автомобиля и сфотографировал.





Глава 37





Петер Рингдал обескураженно смотрел сквозь лобовое стекло автомобиля прямо в снежную метель. Он почти ничего не видел, но все равно надавил на газ. Здесь, в горах, движения субботним вечером, да еще в такую погоду, почти не было.

Он выехал из Тронхейма два часа назад и из сообщений по радио понял, что его машина одной из последних проехала в Доврские горы по трассе Е6, прежде чем ее закрыли из-за ненастья.

В Тронхейме у него был забронирован номер в гостинице, но остаться он никак не мог, сама мысль о банкете казалась невыносимой. Почему? Да потому, что он неудачник и только что проиграл финал чемпионата Норвегии по дзюдо в полулегкой весовой категории. И ладно бы проиграл действительно сильному сопернику, так нет, черт побери, он, считай, сам по-глупому подставил себе подножку. До конца поединка оставалось несколько секунд, и Петер вел в счете: две оценки «юко» против одной «кока», надо было только удержать преимущество. И ведь он контролировал ситуацию, правда! Но потом размечтался о том, как, став чемпионом, будет давать интервью, прикинул, что бы сказать такого остроумного, расслабился на долю секунды и внезапно почувствовал, что летит на пол. Он, правда, упал на меньшую часть спины, так что его сопернику присудили «вадза-ари», а не высшую оценку «иппон», однако, поскольку на этом поединок и закончился, это все равно означало победу.

Петер с силой ударил по рулю.

Потом, в раздевалке, он открыл купленную на свои деньги бутылку шампанского. Кто-то отпустил комментарий по этому поводу, а он ответил, что раз уж в кои-то веки финал чемпионата передают по телевидению в субботу вечером, а не в воскресенье утром, то это надо отметить, так что какого черта? Он умудрился заглотить больше половины бутылки, до того как в раздевалку вошел тренер, отнял у него шампанское и сказал, что очень сожалеет, что Петер нажирается после каждого поединка, вне зависимости от того, проигрывает он или выигрывает. А он тогда ответил, что также сожалеет, что ему достался наставник, который не сумел сделать из него чемпиона. Тут тренер начал нести какой-то философский бред: дескать, само слово «дзюдо» в переводе означает «гибкий путь» и Петеру следует научиться проявлять гибкость – поддаваться сопернику, дать ему приблизиться к себе, а также воспринимать проигрыш со смирением, не думать, будто он самый лучший, помнить о том, что он еще всего два года назад выступал за юниоров и что высокомерие – синоним поражения. А Петер ответил, что все дзюдо – одно сплошное притворство и нечего тут рассуждать о смирении! Соперника надо обмануть, продемонстрировав ему слабость и податливость, заманить в ловушку, а потом безжалостно ударить, как прекрасное распустившееся хищное растение, как лживую проститутку. Это отвратительный, насквозь фальшивый спорт. И Петер вылетел из раздевалки с криками, что на тренировке его больше не увидят. Сколько раз он уже прежде так поступал?

Петер вошел в поворот, огни машины осветили обочины, метра на полтора занесенные снегом, – и это в конце марта. Снег лежал так близко к проезжей части, что казалось, Петер едет по очень узкому туннелю.

Он выехал на прямой участок дороги, поддал газу, больше от злости, чем от спешки. Потому что на банкете он планировал подкатить к Тине. Она тоже поглядывала на него с интересом, Петер это знал. Но светловолосая красотка выиграла золото в легком весе, а чемпионка Норвегии не станет трахаться с лузером, особенно с таким, что на полголовы ниже ее ростом, и она, возможно, думает, что легко смогла бы уложить его на мат. Вот так нынче работает эволюция.

Снег прекратился как по мановению волшебной палочки, и теперь дорога, тянувшаяся между заметенными обочинами, словно длинная черная карандашная линия на белом листе бумаги, купалась в лунном свете. Может, он попал в «глаз» урагана? Нет, блин, это же не тропический ураган, а норвежский, у него нет глаз, только зубы.

Петер посмотрел на спидометр. Он чувствовал, как нарастает усталость: от долгой поездки на машине в Тронхейм после вчерашних занятий в бизнес-школе, от сегодняшних поединков, от выпитого шампанского. Черт, а ведь он придумал несколько действительно смешных шуток, он собирался сказать в интервью, что… Ну и дела!

На дороге стояла она. Тина. Прямо перед ним в свете передних фар: длинные светлые волосы распущены, а над головой мерцает красная звезда. Девушка размахивала руками, словно приветствуя его. Все-таки она его хотела! Петер улыбнулся. Улыбался он до тех пор, пока не понял, что картина существует не в его воображении, и тогда мозг скомандовал ноге нажать на педаль тормоза. Это не Тина, подумал он, этого просто не может быть, Тина на банкете и прямо сейчас танцует с одним из победителей, наверняка полусреднего веса. А нога жала на педаль, потому что ему не померещилось: посреди пустынной дороги, посреди Доврских гор, посреди ночной темноты действительно стояла девушка с красной звездой над головой, настоящая живая девушка со светлыми волосами.

А потом его машина сбила эту девушку.

Раздалось два удара, один из них о крышу, и она исчезла. Это произошло очень быстро. Петер мог возложить вину за случившееся на погодные условия, сказать, что все было не так. Но вот чего он никак не мог отрицать, так это количество алкоголя в крови – его нетрудно измерить в промилле. Он сел за руль пьяным. Он сделал выбор, и в результате погиб человек. Нет, даже не так: он убил человека. Петер Рингдал несколько раз повторил это себе, неизвестно почему: «Я убил человека». А ведь тест на алкоголь непременно сделают, это обычная процедура при автомобильных авариях, повлекших телесные повреждения.

И снова его мозг принялся за расчеты и никак не мог остановиться.

Решив задачу до конца, Петер поднялся и оглядел пустынное, продуваемое ветрами высокогорное плато. Его удивило, насколько все вокруг казалось чужим, а ведь этот пейзаж выглядел совершенно иначе, когда он накануне ехал в противоположном направлении. Сейчас это больше походило на пустыню в какой-то далекой стране, пустыню вроде бы совершенно безлюдную, хотя на самом деле враги могли прятаться в любом месте.

Он подъехал поближе к девушке задним ходом, вынул из сумки свой белый костюм дзюдоиста и разложил его на заднем сиденье. Затем Петер попробовал поднять ее, но не сумел. Он чуть-чуть не выиграл чемпионат Норвегии по дзюдо, однако хрупкая девушка выскальзывала из его захвата. В конце концов он отволок ее к себе в машину и запихал на заднее сиденье. Он включил печку на полную мощность и подъехал к ее автомобилю. «Мазда». Ключ торчал в зажигании. Он достал веревку, вытащил «мазду» из сугроба и припарковал у занесенной снегом обочины в правильном месте, так чтобы другие водители вовремя ее увидели и успели затормозить. Потом он сел в свой автомобиль, развернулся и направился в сторону Тронхейма. Через два километра он подъехал к ответвлению дороги, которое, скорее всего, вело к одному из загородных домов, хорошо видных на плато в хорошую погоду. Петер проехал по этой дороге метров десять и остановился, дальше не стал двигаться, побоявшись застрять в снегу. Он снял куртку и свитер, потому что начал потеть в струях горячего воздуха из печки. Петер посмотрел на часы. Прошло три часа с тех пор, как он выпил почти всю бутылку шампанского крепостью в двенадцать градусов. Он произвел расчеты, в которых поднаторел за последние годы. Алкоголь в граммах делим на собственный вес, умножаем на 0,7. Минус количество часов, умноженных на 0,15. Он пришел к выводу, что в полной безопасности будет только через три часа.

Снова пошел снег. Плотная пелена стеной окружила машину со всех сторон. Миновал еще час. По главной дороге на черепашьей скорости проехала какая-то машина. Интересно, откуда она здесь, ведь, судя по сообщениям радио, Е6 все еще была закрыта.

Петер нашел номер телефона экстренной помощи, который он наберет, когда придет время, когда его организм переработает алкоголь. Он бросил взгляд в зеркало. Разве человек в момент смерти не испражняется? Но в машине ничем не пахло. Может быть, она сходила в туалет прямо перед тем, как отправиться в горы? Повезло ей, повезло ему. Он зевнул. И заснул.

Когда он проснулся, погода была все такой же, а темнота за окном непроглядной.

Петер посмотрел на часы: он проспал полтора часа. Он набрал номер:

– Меня зовут Петер Рингдал, я хочу сообщить об аварии в Доврских горах.

Полицейские сказали, что приедут, как только смогут.

Петер подождал еще немного. Даже если они поедут со стороны Домбоса, дорога займет минимум час. Тогда он переместил труп в багажник и выехал на главную дорогу. Припарковался там и стал ждать. Прошел час. Он открыл сумку и достал фотоаппарат «Никон», который выиграл на турнире в Японии, вышел в непогоду и открыл крышку багажника. Внутри вполне хватало места для маленького тела. Он делал снимки каждый раз, когда ветер немного утихал и в белой пелене появлялся просвет. Петер позаботился о том, чтобы в кадр попали ее часы, которые, как ни странно, не пострадали. А потом он снова захлопнул крышку багажника.

Зачем он сфотографировал девушку?

Чтобы доказать, что она долго пролежала в багажнике, а не в салоне? Или же тому была другая причина, мысль, которую он до сих пор не сумел расшифровать, некое доныне не осознанное ощущение?

Когда он разглядел мигающий свет, маяком горевший на крыше снегоуборочной машины, то полностью отключил печку. Петер понадеялся, что верно решил уравнение – как в отношении себя, так и в отношении ее.



За снегоуборщиком ехали полицейский автомобиль и «скорая помощь». Сотрудники «скорой» мгновенно определили, что девушка в багажнике мертва.

– Смотрите, – сказал Петер, положив руку на лоб девушки. – В ней еще есть немного тепла.

Он заметил, какой взгляд бросила на него женщина-полицейский.

После того как в машине «скорой помощи» у него взяли на анализ кровь, Петера попросили сесть на заднее сиденье полицейского автомобиля.

Он объяснил, как девушка внезапно выскочила прямо из снежного вихря и буквально натолкнулась на его автомобиль.

– Скорее, это вы натолкнулись на нее, – сказала женщина-полицейский, делая в своем блокноте записи.

Петер рассказал о знаке аварийной остановки, о машине, застрявшей в сугробе, о том, что он переставил ее, чтобы никто другой в нее случайно не въехал.

Пожилой полицейский одобрительно кивнул:

– Хорошо, что в такой ситуации ты смог подумать и о других, мой мальчик.

Петер почувствовал что-то в горле. Он попытался прокашляться, но потом понял, что это подступили рыдания. И он проглотил их.

– Трассу Е6 закрыли шесть часов назад, – сказала женщина-полицейский. – Если вы позвонили нам сразу после того, как наехали на девушку, то потратили довольно много времени, чтобы добраться сюда от шлагбаума.