Песок вечности

– Какой картинкой?

– Ну, тем «многослойным тортом», помнишь?

– Помню.

Макс задумался, и некоторое время они сидели молча, размышляя. Да и как-то говорить не хотелось, сказывалась усталость.

– Что ты молчишь? – спросила Аня.

– Выполняю полученную директиву, мозгую, – ответил Макс с раздражением. – В свете твоих ценных указаний.

– Не выделывайся, Макс! Сейчас не до выпендрежа.

– Я не выделываюсь! Я осуществляю мыслительный процесс. Сейчас выдам подробное объяснение, с обоснованием и всем, чем положено. Айн момент!

– Возьми себя в руки!

– Да я только тем и занимаюсь, что беру себя в руки. Я вообще себя из них не выпускаю. Руки уже устали себя держать, а я тяжелый. Утомился. Может человек расслабиться после всех этих встрясок?

– Ну конечно! Хлебнул винца – «и сразу мир совсем не тот».

– А ты его не пила, что ли? Можно подумать, нам предложили напитки в ассортименте! Что дали, то и пил.

– Ага! А то бы ты выбрал минералку, да? Как бы не так!

– Ну да! Ты бы хотела, чтобы я не пил ничего крепче клюквенного морса!

– Да, было бы очень хорошо!

– Тогда тебе нужен кто-нибудь старый и больной. Желательно при смерти. Который пьет только лекарства.

– Мне нужен? Сто-оп! Хватит!

– Ну конечно! Уже стоп! А кто начал претензии предъявлять?

– Правда, хватит, Макс. Давно не ругались? Нам сейчас только этого недоставало! Давай оба сделаем два шага назад от барьера и успокоимся. И действительно подумаем, что могло произойти? Может, от наших действий что-то зависит?

– Ну, не знаю. – Макс сбавил тон. – Вряд ли. Хотя кто его знает? – Он в задумчивости потер нос.

– У тебя есть предположения? – спросила Аня, видя, что у Макса явно крутится в голове какое-то объяснение.

– Видишь ли, – неуверенно начал он, – возникает такое впечатление… Непроизвольно, понимаешь?

– Да-да, говори!

– Ну короче, у меня есть гипотеза.

– Гипотеза? Даже так?

– Началось все с барсука, – смущенно продолжил Макс. – Понимаешь?

– Не понимаю. При чем тут зоология?

– Да не зоология! – Макс раздраженно махнул рукой. – Помнишь ту барсучью нору?

– Неужели ты думаешь, я ее когда-нибудь сумею забыть!

– И как ты потеряла браслет, помнишь?

– Это так необходимо – мне об этом напоминать? – с обидой в голосе спросила Аня.

– Да не в том дело! – досадливо поморщился Макс. – Важен сам факт, что мы его там потеряли. Он остался в 1244 году. Так ведь?

Аня начала улавливать ход мыслей Макса.

– Ну хорошо, – сказала она, – допустим. И дальше?

– Ты думаешь, что потеряла его в провале, так? Но ведь это не наверняка. Это предположение. А что, если он как-то слетел у тебя с руки уже в норе?

– Допустимо. И что это меняет? Ты думаешь, что барсук играет с браслетом?

– Ну да, что-нибудь в этом роде. Почему нет? Ведь браслет, как выяснилось, был исправен! Сигнал ведь он дал!

– И барсук теперь забавляется, нажимая на кнопку? Ты это серьезно?!


– Может, случайно?

– Случайно на нее не очень-то нажмешь, она утоплена в корпусе. Что-то сильно интеллектуальное четвероногое у тебя получается.

– А что, если двуногое? – медленно произнес Макс. – Ведь такое возможно!

– Может быть. Не знаю, как там насчет барсука, но «Белка» нам бы сейчас очень помогла.

– Ты имеешь в виду Сержа?

– Да. В конце концов, Серж нас хватится и, наверное, что-то предпримет. Нам бы сутки продержаться, а там…

Аня не договорила. Ее качнуло, и она приложила руку ко лбу.

– Что случилось? – встревоженно спросил Макс. – Анюша, тебе плохо?

– Голова кружится.

– Может, от вина?

– Нет, это не вино. Это – то самое…

– Ёшкин кот! – пробормотал Макс. – Похоже, опять начинается!

Аню мутило, к горлу подступила тошнота. У нее возникло ощущение, что ее качает, как на морской волне. Сердцебиение стало учащенным. Она увидела, как Макс побледнел и скривился, а потом разомкнул губы и стал дышать ртом, неровно и натужно. «Значит, и его пробрало, – подумала Аня. – Что-то в этот раз слишком сильно. Боже, куда нас забросит теперь? И когда это кончится? Ведь должно же это когда-нибудь кончиться?! Или нет?»

Через пару минут послышался уже знакомый гул – очень низкий, на грани восприятия, и Аня сразу же почувствовала, как ее охватывает панический страх. Она ясно ощутила, как встают волосы голове, а сердце сжимается от ужаса. Живот скрутило, мышцы рук и ног мелко задрожали. В этот момент она поняла, что значит выражение «поджилки трясутся», – это оказалась совсем не метафора. Она вспомнила, как читала когда-то давно про то, что инфразвук вызывает беспричинный страх и порождает массовую панику, и что такие эксперименты ставил какой-то эксцентричный американский ученый. Аня подумала, что слышит сейчас, вероятно, только самую верхнюю составляющую этого звука, а основная часть его лежит ниже порога ее восприятия, в области инфразвука. Возникало такое впечатление, что так звучит само время, которое, подобно волнам, накатывает на берег вечности.

– А ты как думаешь? – спросила Аня Макса, после того как поделилась с ним своими мыслями и впечатлениями.

– Были такие эксперименты, – кивнул Макс. – Их проводил Вуд. Насчет инфразвука ты, наверное, права: очень похоже. Мне тоже как-то не по себе, в голове гул.

– Гул? – перебила Аня.

– Да, как будто голоса. Низкие, страшные. И думать трудно. Хочется вскочить и куда-нибудь бежать не останавливаясь, без оглядки. И еще… Опа! Смотри!

Смотреть было на что! Подвал в доме Бертрана сначала позеленел, а затем стал менять краски, переливаясь всеми, хотелось сказать, цветами радуги. Но цветов радуги всего лишь семь, а тут были минимум десятки цветов и оттенков. Причем они были локализованы в разных местах изображения. Как будто настраивали какую-то немыслимую телевизионную панель. Затем все задрожало и стало трястись в лихорадочном темпе. Картинка пошла пузырями с радужно переливающимися стенками, сначала мелкими, а потом все более и более крупными. Это было похоже на наезд телекамеры или компьютерный зум. Аня зачарованно смотрела на это, забыв обо всем.

– Слушай, – произнес Макс, – я не могу отделаться от впечатления, что идет наводка на резкость. Понимаешь?

– Наводка на… Погоди, это как?

– Ну, как наводят на резкость фотообъектив. Или повышают увеличение микроскопа. Понятно?

– То есть? Как это выглядит?

– Ты что, никогда микроскоп не видела?

– Видела в гимназии, и еще в детстве, в России, в школе. На биологии что-то в них рассматривали. Это было при царе Горохе.

– Ох, гуманитарии!

– Но я поняла. Ты хочешь сказать…

Договорить она не успела. В этот момент то, что Макс назвал «наводкой», закончилось, и все пространство заполонил один-единственный огромный пузырь, стенки которого переливались разными цветами. Изображение стало как бы наползать на него, оболочка разошлась и размазалась. Гул усилился. Контуры предметов, находящихся в подвале Бертрана, и самого подвала, все время смутно видимые на втором плане, задрожали.

Анина сумочка, стоявшая рядом на скамье, приобрела какой-то призрачный вид. Аня судорожно схватила ее, должно быть, в последний момент, потому что буквально через несколько секунд все потеряло свои нормальные очертания, исказилось и скрутилось, а затем стало вращаться, как если бы кто-то перемешивал ложкой сахар в кофе. На некий миг Аня почувствовала, что ее обдало жаром, словно она прошла сквозь стену плотного горячего воздуха, после чего все вокруг вновь обрело свои обычные формы и цвета и стало выглядеть нормально. Они с Максом опять оказались в том же самом подвале.

Нет! Не в том же самом! От прежнего подвала дома Бертрана остались только сводчатый потолок и форма помещения, да еще, пожалуй, расположение двери. Все остальное было другим.

Вместо каменного пола, мощенного керамическими плитками, на котором по центру стоял большой дубовый стол, обрамленный скамьями, теперь был пол дощатый, и никаких скамей не наблюдалось, а Аня с Максом оказались сидящими непосредственно на полу. В углу стоял стальной сейф, выкрашенный в зеленый цвет.

А стол… стол был. Но другой, совершенно не похожий на тот, с химическими сосудами и нехитрой снедью. Это был письменный стол, покрытый зеленым сукном, и стоял он у стены, той, что была ближе к двери. На нем имелись: электрическая лампа с зеленым абажуром, громоздкий письменный прибор, в карандашнице которого торчало несколько аккуратно отточенных карандашей, большой черный телефонный аппарат с белым наборным диском, и…

Вид еще одного предмета, стоявшего на столе, заставил сердце Ани сжаться, а руки и ноги похолодеть. Это была бронзовая статуэтка, изображавшая орла, распростершего крылья и держащего в когтях венок со свастикой. И наконец, не оставляя уже никаких сомнений в характере того места и времени, куда они попали, на стене прямо напротив, там, где у Бертрана находились полки с книгами, висел портрет того самого человека с усиками и челкой, который когда-то в венском музее так заинтересовался Копьем Лонгина. Ане казалось, что Гитлер смотрит прямо ей в глаза, буравя пронизывающим взглядом. Под портретом красовалась табличка с изречением фюрера: «Тот, кто хочет спасти целый народ, тот может мыслить только героически».

Она взглянула на Макса. Медленно поднимаясь с пола, он смотрел в противоположную сторону, и Аня заметила, как он побледнел. Что он там увидел? Аня обратила взгляд туда же.

Да, в подвале было и кое-что еще, то, от чего у нее засосало под ложечкой. Метрах в двух от стола, но прямо напротив него стоял жесткий стул, который был повернут к столу и намертво привинчен к полу. А чуть дальше, недалеко от той стены, где у Бертрана стоял сундук, в сводчатый потолок был вделан крюк, и на стоявшей рядом табуретке лежала кожаная плеть.

– Боже мой, Макс, – прошептала Аня, – похоже, что мы в 1944 году!

Макс выхватил из кармана айфон и посмотрел на год, который тот указывал.