Семь камней

– Я… – Находчивость совершенно покинула ее, и она уныло сказала правду: – Положила их на место.

Он заморгал. Посмотрел на открытый ящик с ключом в замке.

– Вы… э-э… вы видели меня, – сказала она и нашла достаточно слюны, чтобы сглотнуть. – То есть видели меня возле ящика. Э-э… не так ли?

– Я… – Маленькая складка образовалась между его темных бровей, глубокая, словно разрез на листе бумаги. – Я видел. – Он отпустил ее плечо и просто стоял, глядя на нее. – Как, – медленно проговорил он, – как к вам попали мои письма, могу я спросить?

Сердце все еще грохотало в ее ушах, но кровь уже успокаивалась. Она снова сглотнула. У нее не было выбора.

– Мистер Твелвтрис, – сказала она. – Он… он действительно просил меня украсть письма. Я… не стала бы этого делать для него.

– Вы не стали бы, – повторил он, медленно подняв бровь. Теперь он смотрел на нее как на экзотическое насекомое, которое он обнаружил ползущим по его хризантемам. Он вопросительно кивнул на ящик: – Почему?

– Вы мне понравились, – выпалила она. – Когда мы… встретились в саду принцессы.

– Неужели. – Слабая краска поползла по его щекам, к нему вернулась его чопорность.

– Да. – Она смело встретила его взгляд. – Я видела, что мистер Твелвтрис не любит вас.

– Это мягко сказано, – фыркнул он. – Так что вы ответили, когда он попросил украсть мои письма? Почему он решил, что вы подходящая персона для такого заказа? Вы профессионально крадете вещи?

– Ну, не так часто, – ответила она, пытаясь взять себя в руки. – Мы… я… собираю информацию, которая может быть полезной. Просто… знаете… наблюдения, вопросы. Сплетни на раутах и приемах, все такое.

– Мы? – повторил он, подняв уже обе брови. – С кем вы этим занимаетесь, могу я спросить?

– Просто мы с моим отцом, – торопливо ответила она, чтобы он не вспомнил про трубочистов. – Это… семейное предприятие, скажем так.

– Семейное, – повторил он с легким недоверием. – Ладно… отложим это в сторону, но, если вы отказались от денег Эдуарда Твелвтриса, как к вам вообще попали мои письма?

Она доверила свою душу Богу, в которого не слишком верила, и рискнула.

– Кто-то другой украл их для него, – сказала она с предельной искренностью. – Но я случайно оказалась у… у него дома и нашла их. Я… узнала ваше имя. Я не читала их, – поспешно добавила она. – Как только увидела, что они личные.

Он снова побелел. Несомненно представил, как Эдуард Твелвтрис с жадностью совал нос в его самые больные раны.

– Но я… я знала, что они существуют, потому что мистер Твелвтрис сообщил мне о них. Вот я… забрала их назад.

Она дышала немного свободнее. Ей было гораздо легче лгать, чем говорить ему правду.

– Вы забрали их, – проговорил он, заморгал, потом строго посмотрел на нее. – И потом решили явиться в мой дом и положить их. Зачем?

– Я подумала, что вам… возможно, они понадобятся, – пискнула она и почувствовала, как запылали ее щеки. О боже, он поймет, что я их читала!

– Очень любезно с вашей стороны, – сухо отозвался он. – Почему вы тогда не прислали их мне анонимно, если намеревались лишь вернуть их?

Она прерывисто вздохнула и сказала ему правду, хотя и знала, что он не поверит:

– Я не хотела, чтобы вам было больно. А вам было бы больно при мысли о том, что их кто-то читал.

– Что-что? – недоверчиво переспросил он.

– Доказать? – прошептала она. Ее рука взлетела в воздух против ее воли и коснулась его лица. – Ваша светлость?

– Что? – с недоумением спросил он. – Что доказать?

Она вообще не могла думать ни о чем, просто приподнялась на цыпочках, положив руки ему на плечи, и поцеловала его. Нежно. Но не остановилась на этом, и ее тело потянулось к нему – а его к ней – с медленным упорством растений, тянущихся к солнцу.

Через несколько мгновений она уже стояла на коленях на коврике возле камина и лихорадочно развязывала в складках юбок бесчисленные ленты, мундир Хэла – она с испугом и восторгом поймала себя на том, что мысленно называла его Хэлом – ударился о пол, застучав пуговицами, эполетами и золотым шитьем, а Хэл уже рвал пуговицы на жилете, бормоча что-то на латыни.

– Что? – спросила она, уловив слово «безумный». – Кто безумный?

– Вы, конечно, – сказал он, замерев на мгновение и взглянув на нее. – Может, еще передумаете? Потому что у вас есть на это десять секунд.

– Это займет у меня больше времени, чем добраться до моего проклятого валика!

Пробормотав «irrumabo», он поспешно встал на колени, порылся в ее юбках и нашел завязки валика. Не потрудился их развязывать, просто дернул, оборвал тесемки, вытащил из-под одежды валик, будто огромную сосиску, и швырнул на одно из кресел. Потом сбросил камзол и толкнул Минни на спину.

– Что означает «irrumabo»? – спросила она, глядя на висевшие над головой хрустальные подвески канделябра.

– Я тоже, – проговорил он, тяжело дыша. Его руки, очень холодные, держали ее за ягодицы.

– Вы тоже что? – То, что было у него между бедрами, показалось ей очень горячим, даже сквозь молескиновые бриджи.


– Я безумный, – ответил он, словно это было очевидно, а может, так оно и было, подумала она.

– О, – добавил он, поднимая глаза от ширинки на бриджах, – «irrumabo» значит «трахать».

Через три секунды он, удивительно горячий, был уже пугающе близко и…

– Господи! – воскликнул он и застыл, глядя на нее круглыми от шока глазами.

Ей было ужасно больно, и она тоже застыла, еле дыша. Она почувствовала, что он хотел уйти, и схватила его за бедра, останавливая. Он был тугой и теплый, надежный якорь от боли и ужаса.

– Я сказала, что докажу, – прошептала она и потянула его изо всех сил к себе, выгнув спину. Она тихонько взвизгнула, когда он прошел конец пути, и он схватил ее и удерживал, чтобы она не двигалась.

Они лежали лицом к лицу, глядя друг на друга и хватая воздух, словно рыбы, выброшенные на берег. Его сердце стучало словно молот, и она чувствовала это рукой, которую держала на его спине.

Он сглотнул.

– Ты доказала, – проговорил он наконец. – Вот только что… Что ты хотела доказать?

Из-за ее тугого корсета и под тяжестью его тела ей не хватало воздуха, чтобы засмеяться, но она сумела улыбнуться.

– Что я не хотела причинить тебе боль.

– О. – Его дыхание становилось медленнее, глубже. «Он не хрипит», – подумала она.

– Я тоже не хотел – не собирался – делать тебе больно, – ласково сказал он. На мгновение она увидела, как он колебался: не выйти ли? Но потом на его лице снова появилось решительное выражение, он наклонился и поцеловал ее. Медленно.

– Это не так больно, – заверила она, когда он остановился.

– Mendatrix. Что значит «лгунья». Надо ли мне…

– Нет, не надо, – твердо заявила она. После первого шока ее мозг снова работал четко. – Больше этого никогда не повторится, значит, я вроде бы должна наслаждаться – если такая вещь возможна, – добавила она с легким сомнением.

Он тоже не засмеялся, и его улыбка была еле заметна – но она была и в его глазах. Их огонь обжигал ей кожу.

– Да, возможно, – сказал он. – Дай я докажу тебе это.





Через некоторое время…


Он подал ей руку, и она, как в тумане, взяла ее. Его холодные пальцы крепко переплелись с ее пальцами.

Он повел ее к задней лестнице, а там отпустил ее руку – лестница была слишком узкая, чтобы они могли идти рядом – и стал спускаться впереди нее, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что она не упала и не исчезла. Он казался таким же ошеломленным, как и она.

На лестнице слышался шум кухни – гремели кастрюли, перекликались голоса, звякала посуда, иногда что-то билось, и звучали проклятья. Запах жареного мяса ударил Минни в ноздри вместе с порывом теплого воздуха, и она вдруг поняла, что страшно проголодалась.

Он снова взял ее за руку и повел прочь от запахов еды по голому, тускло освещенному коридору в другой, с полом, выстланным брезентом, который заглушал их шаги. Оттуда они вышли в широкий коридор, где в бронзовых бра горели свечи, заливая все ярким, ровным светом, а на полу лежал голубой с золотом турецкий ковер. Слуги мелькали мимо них словно призраки – опустив глаза, они несли подносы, кувшины, бутылки, салфетки.

Минни шла словно в беззвучном сне где-то между любопытством и кошмаром, когда не знаешь, куда идешь и что там впереди, но не можешь не идти.

Внезапно Хэл остановился и посмотрел на нее, словно обнаружил, что она шла в его сне, – и, возможно, так оно и было, подумала она. Он слегка дотронулся до ее плеча, дав знак подождать, а сам исчез за углом.

Он ушел, а ее опьяненные чувства начали пробуждаться. Она слышала музыку, смех, голоса. Чувствовала сильный запах горячего пунша и вина. Она ничего не пила, кроме того первого бокала шампанского, но теперь показалась себе ужасно пьяной. Она медленно разжала и сжала пальцы, до сих пор ощущая прикосновение его руки, твердой и холодной.

Тут он появился снова, и это было как удар в грудь. Он принес ее накидку, помог одеться и, словно продолжая свои хлопоты, обнял ее и страстно поцеловал. Отпустил, отдышался и проделал это снова.

– Ты… – начала она, но тут же замолкла, не зная, что сказать.

– Я знаю, – ответил он, словно и вправду знал, и, поддерживая ее под локоть, повел куда-то на холодный воздух, под дождь – но она больше не замечала ничего вокруг. Потом он посадил ее в элегантный кэб.

– Где ты живешь? – спросил он почти нормальным голосом.

– В Саутворке, – ответила она. Привычный инстинкт не позволил ей сообщить ее настоящий адрес. – Бертрам-стрит, двадцать два, – добавила она, сочиняя на ходу.

Хэл кивнул. Его лицо в ночном мраке казалось белым, а глаза темными. Он вздохнул, и Минни увидела его шею, мокрую от дождя и блестевшую при свете фонарей. Он не надел ни шейного платка, ни камзола, и был в рубашке с расстегнутым воротом и в красном мундире.

Он взял ее за руку.

– Я заеду к тебе завтра, – сказал он. – Посмотрю, как ты себя чувствуешь.

Она не ответила. Он повернул ее руку и поцеловал ладонь. Потом дверца захлопнулась, и кэб затрясся по мокрым булыжникам. Минни ехала, крепко сжав руку и бережно храня в ней теплое дыхание Хэла.