Серьга Артемиды

— Ну, человечество в целом меня действительно не интересует.

— Оно и видно. Тебе даже этого несчастного Василия не жаль. Тебе просто хочется, чтоб все побыстрее закончилось. Вернее даже не так! Чтобы твое участие побыстрее закончилось.

— Василия мне не жаль вообще, — согласился Герман. — И тебе не советую изображать мать Терезу. Быть милосердной без лицемерия сложно.

— Мой муж сильно пил. И умер от белой горячки.

— Я уже догадался. Ты рыдать была готова у одра этого недоумка! Совершенно ясно, что тебе близки его страдания. Я только спрашиваю у себя, при чем тут я. И получается, ни при чем. Изображать святость мне скучно. И я не очень понимаю, зачем.

— А я изображаю святость? — тихо спросила Тонечка.

— Еще как! Смотреть противно. Все, давай, пока.

Тонечка проводила глазами его машину.

…Почему он решил, что она «изображает»? Она делала то, что привыкла, — пыталась помочь, хотя чем тут поможешь?.. Сколько раз за свои сорок лет она приносила воду, подносила стакан к клацающим зубам, впихивала таблетки, заставляла глотать, клала на лоб пакет со льдом, ждала «Скорую», умоляла бездушных врачей сделать «хоть что-нибудь»!

Ей и в голову не приходило, что она «изображает святость»!

Иногда, сильно устав, она упрекала себя, но не в «святости», а в слабости!.. Она настолько слабый человек, что не имеет сил сбросить тягло, зажить, задышать, начать делать то, что хочется!.. Она изо всех сил делала то, что «должна». Может, именно это Герман и назвал лицемерием?

Впрочем, это был слишком сложный разговор с собой, чтобы вести его у подъезда многоэтажки по Песчаному проезду, тринадцать!..

Некоторое время она соображала, где здесь может быть метро, а потом пустилась в путь.

Жена Василия Филиппова работала в самом центре. Громадное серое здание, кажется, начала прошлого века, подковой нависало над крошечной площадью с памятником в середине. Тонечка, родившаяся и выросшая в Москве, понятия не имела, кому тут памятник, подошла и посмотрела. Оказалось Урицкому!.. Она ничего не могла припомнить об этом человеке — кажется, он был пламенный революционер, — и решила потом непременно почитать.

Секретарша Германа с некоторым недоумением продиктовала ей телефон Зои Евгеньевны Филипповой, и сама Зоя Евгеньевна недоумевала, когда Тонечка позвонила и напросилась на встречу. Но отступить она не могла.

Назло Герману не станет она отступать!..

Никакого пропуска не было в бюро пропусков, пришлось снова звонить, представляться, напоминать, что она приехала «поговорить о Василии» и что это «очень важно», впитывать холодное недоумение, льющееся из телефонной трубки прямо в ухо.

Зоя Евгеньевна служила в роскошной юридической конторе на четвертом этаже. Паркеты, ковры, многозначительная тишина — здесь люди заняты важными делами! — на стенах портреты знаменитых адвокатов и присяжных поверенных, смешанный вкусный запах кофе, духов и озона от копировальных машин. Должно быть, супруга режиссера большой специалист, если работает в таком прекрасном месте!

За письменным столом — дерево, сукно, бронзовый прибор и дорогущий маленький компьютер, все самое настоящее, — сидела девушка в строгом деловом костюме и очках. Она набирала текст, ухоженные пальцы двигались словно сами по себе, почти незаметно — высший пилотаж.

Тонечка сказала, что она к Зое Евгеньевне. Девушка приветливо предложила ей присесть — вон кресла.

Тонечка вздохнула, ей стало неловко.

…Прав Герман! Она явилась к постороннему человеку — зачем?! У этого человека вон какая жизнь, а Тонечкино глупое и ненужное сочувствие испортит эту самую жизнь!

Впрочем, смерть всегда портит жизнь…

— Это вы мне звонили?

Тонечка неловко повернулась и поднялась, тоже неловко.

— Я Зоя Филиппова, — продолжала ровным голосом молодая и прекрасная красавица. — Вы что-то хотите мне сказать?

— Если можно, не здесь, — умоляющим голосом попросила Тонечка. — Это недолго, извините меня.

Красавица хмыкнула, пожала плечами и сказала:

— Пойдемте.

Тонечка поплелась за ней.

У красавицы были совершенные ноги, совершенная спина, совершенная талия. Волосы как из рекламы шампуня, у людей не бывает таких волос, как в рекламе!..

Может, секретарша ошиблась, и красавица никакая не жена покойного режиссера Филиппова — псевдоним Ваня Сусанин! — а, например, одна из подруг великого продюсера?

На подругу великого продюсера красавица была похожа, а на жену режиссера Филиппова — нет.

В просторном кабинете было словно еще тише, глуше. Мебель дорогая и добротная, очень современная, странная, ломаных линий. Таких интерьеров не показывали ни в каком кино — слишком дорого и непонятно «простому зрителю», как сказал бы Герман.

— Вот сюда, — и красавица показала, куда именно Тонечке разрешено поместиться. — Что вам нужно?

— Я была с вашим мужем, когда он… сегодня утром он…

— Помер, — сказала красавица, рассматривая ее. — Я знаю. Вам нужны деньги?

— Почему деньги? — смешалась Тонечка.


— Вы его любовница и вам нужны деньги? Вам он тоже обещал?

— Я сценарист, — сказала Тонечка, изо всех сил жалея, что впуталась в такую ерунду. — И я была утром в квартире Василия. Он умер у меня на глазах.

— Какая потеря, — проговорила красавица. — Он обещал вам денег и вы пришли за ними?

Тонечка почесала голову, темные очки свалились на пол, она полезла их поднимать. Когда она вынырнула из-под стола, щеки у нее были пунцовыми.

— Зоя Евгеньевна, — начала она. — Я просто сценарист, а не любовница вашего мужа. Я его едва знаю. Он как-то должен был снимать фильм по моему сценарию, но что-то там не срослось. Сегодня утром мы с Александром Германом, продюсером, приехали к вашему мужу, и он умер у нас на глазах. Деньги мне не нужны.

— Зачем вы меня разыскали?

Тонечка помолчала.

— Чтобы спросить у вас, может, вы знаете, кто к нему в последнее время приходил.

— Зачем вам это? Для сценария?

— Он говорил, что его непременно убьют.

— Василий только и делал, что нес ахинею.

— Да, но сегодня утром он умер.

— Логично, — неожиданно заключила Зоя. — Вы хотите вести следствие?

Тонечка еще немного помолчала.

— Моя дочь нашла тело актрисы Дольчиковой. Дольчикова погибла во время приемных экзаменов в театральном институте.

— Я читала в новостях.

— На следующий день я встретила на работе вашего мужа. Он был пьян, плакал и кричал, что Свету убили и его тоже убьют. Я хочу выяснить, как связаны две смерти — вашего мужа и Дольчиковой.

— Беспокоитесь за дочь?

— Да, — просто сказала Тонечка.

— Понятно.

…Если без лицемерия, пронеслось в голове у Тонечки, то все просто и понятно.

Зоя встала, подошла к столу и нажала кнопку на телефонном аппарате.

— Наташ, сделайте нам чаю, — попросила она задумчиво. — Или вам кофе?

— Лучше кофе.

Зоя вернулась на свое место напротив Тонечки, села боком и стала рассматривать весеннее небо за окном.

— Не знаю, говорил вам Саша Герман или нет, но мы с Василием много лет не живем вместе. Считать его подружек я давно перестала, кто там к нему ходил, когда, зачем! Понятия не имею.

— Но он вам все время звонил, — утвердительно сказала Тонечка.

Зоя перевела взгляд на нее.

— Откуда вы знаете, если с ним не жили?

— Я слышала, — объяснила Тонечка. — В буфете. Он плакал и кричал, что должен вам позвонить, вы что-нибудь придумаете.

— Ах, слышали!..

Дверь распахнулась без стука, и девушка из приемной внесла поднос с чашками и чайником. Еще, кажется, были конфеты. Тонечке очень хотелось есть.

Должно быть, есть конфеты в этом кабинете не полагается, и держат их исключительно для посетителей, но она съест! Возьмет и съест… две! Она же и впрямь посетитель!

Голодный.

— Он звонил, это правда, — сказала Зоя, когда за секретаршей закрылась дверь. — Мы разошлись, но он был абсолютно уверен, что его проблемы как были, так и остались моими. Он не хотел ничем заниматься, кроме… творчества. Никогда.

Тонечка слушала очень внимательно.

— И вы решали его проблемы?