Сестры

— Объясните, пожалуйста…

— Она лежала у меня на рабочем столе в кабинете, рядом с компьютером. Около двухсот страниц текста и еще четыреста — черновики и предварительные заметки. Все распечатано. Конечно, у меня есть много сохраненных копий, но бумажный вариант исчез.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Я распечатываю последние страницы каждый вечер и кладу их в одно и то же место, чтобы перечитать на следующее утро. Это первое, что я делаю, когда пью утренний кофе. В общем, разогреваюсь, как атлет…

Сервас задумался. Его мозг складывал два и два, чтобы получилось четыре: невозможно не заметить связь этой кражи с присутствием Манделя, фаната-проныры, в саду у Лангов несколькими месяцами раньше… Может быть, здесь и кроется объяснение? Кража, только совершенная из абсолютно другой алчности? Кража, которая плохо кончилась…

— Когда вы это заметили?

— Сегодня утром, когда сел за рабочий стол.

— А почему не вчера?

— Вы это серьезно? Вы правда полагаете, что я мог вчера писать?

— Прошу прощения, но я должен был задать этот вопрос, — смутился Мартен.

Он поблагодарил и отсоединился. Потом поискал номер прокуратуры. Ему на ум пришли еще две фанатки, убитые двадцать пять лет назад, и вот теперь появился еще один фанат и пересек дорогу Эрику Лангу. Судя по фотографиям, ему было около пятидесяти. Стало быть, почти его ровесник и на несколько лет старше Амбры и Алисы… Что делал Реми Мандель двадцать пять лет тому назад?





7. Четверг

Фанат




— Ты уверен, что это здесь?

— Адрес нам дали в налоговой, — ответил Венсан.

Сервас поднял голову и посмотрел на окна, заколоченные досками, на фасад в строительных лесах, весь покрытый граффити и потеками ржавчины и сырости, похожими на размазанную по лицу тушь.

— Здесь никто не живет, — сказал он, ухватившись за ручку источенной червями деревянной двери, которая выходила на узкую, как кишка, улочку де Жест в самом сердце Тулузы, в двух шагах от Плас дю Капитоль и Рю де Ром.

К его огромному удивлению, дверь с жалобным скрипом открылась. Он отступил на шаг: в этом отрезке тесной улочки с трудом могли разойтись двое. А сделай он не один, а два шага назад — и уперся бы спиной в фасад дома напротив. Теперь они с Венсаном, рискуя свернуть себе шеи, старались разглядеть окна на последнем этаже.

— Я бы сказал, что под самой крышей еще кто-то живет, — сказал Эсперандье, стукнувшись об стенку затылком. — Ставни открыты.

Они вошли в мрачный, обветшалый коридор, пропахший плесенью.

— А замок новый, — сказал Сервас, указывая на дверь, куда они только что вошли. — По углам полно мышиного дерьма, но нет ни стаканов, ни пивных бутылок: кто-то закрывает дверь на ночь.

— И на одном из почтовых ящиков обозначено имя, — заметил Эсперандье.

Сервас оглядел шеренгу выкрашенных в зеленый цвет почтовых ящиков. Все ярлычки с именами были сорваны, кроме одного, написанного синими чернилами: МАНДЕЛЬ. Мартен приподнял клапан: в ящике лежали рекламные проспекты. Они с Венсаном переглянулись. Потом оглядели деревянную лестницу, такую же шаткую и обветшалую, как и весь дом.

— Я очень удивлюсь, если тут обнаружится лифт, — заметил Эсперандье.

Ступеньки скрипели и стонали, а железные перила так шатались, что полицейские изо всех сил старались на них не опираться. Добравшись до последней площадки под самой крышей, Сервас осмотрел единственную дверь. Замок и засов. Ни глазка, ни звонка. Мартен приложил к двери ухо, услышал приглушенное бормотание телевизора и посмотрел на часы. Было десять сорок пять. Он постучал в дверь.

С той стороны раздались шаги. Звук телевизора еще приглушили, засов вытащили из паза, и дверь приоткрылась. На них смотрели два больших бегающих глаза.

— Да?

— Реми Мандель?

— Э…

— Можно войти? — спросил Сервас, приложив удостоверение к щели в двери.

Мандель, видимо, старался найти такой ответ, чтобы оставить полицейских на лестничной площадке, но не нашел и, нехотя подвинувшись, пропустил. Шагнув через порог, Сервас сразу же зажал нос: в ноздри ударил затхлый запах кошачьей мочи, плесени, едкого пота и еще с полдюжины запахов, опознать которые он не смог. Эта адская смесь мало чем отличалась от вони из помойного ведра, куда целую неделю кидали огрызки, очистки и счищали с тарелок остатки мяса и рыбы. На окнах висели зеленые гардины, в комнате царил зеленоватый полумрак и беспорядок. Фанат Эрика Ланга был ростом около двух метров, и Сервас поднял на дылду глаза.

— Вы догадываетесь, почему мы здесь?

Сгорбившись, Мандель отрицательно помотал головой. Он производил очень любопытное впечатление: напоминал ребенка, который слишком быстро вырос и слишком рано состарился. Как и на фото из Фейсбука, его пышная седая шевелюра над выпуклым высоким лбом походила на облако сладкой ваты. Молочно-белую кожу щек сплошь покрывала короткая и жесткая седая щетина, похожая на колючки или на воткнутые в пластилин зубочистки, а маленький рот алел, как спелая ягода.

— Такой фанат, как вы, я думаю, в курсе, что случилось с Эриком Лангом?


Мандель провел кончиком языка по растрескавшимся губам. Большие, глубоко посаженные глаза быстро забегали под коричневатыми веками, и он покачал головой. За все время он пока не произнес ни слова.

— Вы немой, господин Мандель?

Великан прокашлялся.

— М-м-м… Нет…

— Нет — это значит, вы не в курсе?

— М-м-м-м… да, я в курсе и… м-м-м… нет, я… я не немой.

Одну часть комнаты занимал футон[22], другую — маленькая кухонька. Под облупившимся наклонным потолком Сервас заметил пустые пивные бутылки, на кухонном столике громоздились стопки грязных тарелок. На полу внахлест лежали разномастные ковры, а на футоне бесформенной кучей валялась одежда вперемешку с иллюстрированными журналами. Похоже, ложась спать, Мандель даже не удосуживался разгрести постель от хлама, под которым она была погребена. Зеленоватый полумрак комнаты подрагивал вместе с тусклым светом телеэкрана. Шла лента новостей, и голоса журналистов сливались в какое-то инфразвуковое жужжание. Мартен вдруг почувствовал, как что-то потерлось о его ноги, и опустил глаза. Кот. Та самая страхолюдина, что они видели на фотографии в Фейсбуке. Его тигровая шкурка в рыжую, белую и черную полоску, была вся в проплешинах, как выношенный плюш, морда приплюснутая, как у боксера, один глаз закрылся, а другой был подернут полупрозрачной пленкой. Он терся о ноги и громко мурлыкал, точнее, тарахтел, как двухтактный двигатель, и Мартен вдруг подумал, что в кошачьем уродстве есть нечто неотразимо привлекательное.

Когда он поднял голову, его очень удивил взгляд Манделя.

— Но… м-м-м… откуда вы знаете, что я фанат Эрика Ланга?

Сервас пристально посмотрел на него.

— А что? Разве вы не его фанат?

— Да, но…

— Именно поэтому мы и здесь, Реми, — сказал он и увидел, как побледнел Мандель, и его глаза вдруг покрылись такой же прозрачной пленкой, что и кошачьи.

— Мартен, — сказал Венсан, который, пока они говорили, успел подойти к шкафу, встроенному в стенку между кухней и футоном, и открыть его.

— Не прикасайтесь! — крикнул Мандель.

— Успокойтесь, Реми, — отчеканил Сервас, разглядывая платье первопричастницы, приколотое кнопками к задней стенке шкафа над конструкцией, очень напоминавшей алтарь. Над низким книжным шкафом возвышались две больших свечи в подсвечниках и висели фотографии в рамках.

Он тоже подошел к шкафу-алтарю, Мандель не отставал от него ни на шаг. На фото они были сняты вместе с Лангом; оба пожимали друг другу руки на книжных салонах, на фестивалях, в книжных магазинах. Оба они за эти годы постарели, но, хотя писатель и был старше, создавалось впечатление, что его фанат старел гораздо быстрее. Между ними угадывалась некоторая фамильярность — та, что возникает, когда автор уже привык каждый год встречать своего самого преданного фаната и признателен ему за эту преданность. И Сервасу подумалось, что писатели со своими книгами входят в круг близких друзей каждого дома. Для некоторых читателей такой писатель невольно становится новым членом семьи, американским дядюшкой, давнишним другом, который, если карьера писателя длится многие десятилетия, прочно входит в их жизнь. К задней стенке шкафа, вместе с платьем, были приколоты кнопками пожелтевшие, все в трещинах, вырезки из газет. Одна из них особенно привлекла внимание Мартена, поскольку в то время он читал и перечитывал ее: «ДЕЛО ПЕРВОПРИЧАСТНИЦ: С ЭРИКА ЛАНГА СНЯТЫ ВСЕ ПОДОЗРЕНИЯ». Статья напечатана в 1993-м в «Ла депеш».

Сервас разглядывал белое платье. Сверху на гвозде висел деревянный крестик на кожаном шнурке. Интересно, давно ли в хибаре Манделя появился этот реликварий?

— Вы давно здесь живете?

Мандель бросил на него подозрительный взгляд.

— Совсем недавно. Здесь жили мои родители, потом мать после смерти отца, а теперь моя очередь…

— Судя по всему, вы последний из жильцов, кто остался в доме?

Фанат Ланга заморгал глазами.

— Владелец продал его инвесторам, которые два года назад хотели построить здесь отель класса люкс. Все жильцы получили уведомление о прекращении договора найма и уехали. Все, кроме меня. Я всегда здесь жил и всегда исправно платил за жилье, и мои родители тоже. Но дело передали в суд, и я получил распоряжение о выселении. Как только кончится зимняя передышка, они вышвырнут меня на улицу.

Эсперандье наклонился над книжным шкафом и принялся перебирать книги. Сервас заметил, что это очень нервирует Манделя. Глаза его быстро моргали и перебегали с Серваса на его заместителя.

— Вы давно его фанат?

— С первого романа…

— С «Первопричастницы»?

Мандель краем глаза наблюдал за Эсперандье.

— Нет, нет, этот третий. Первым был «Лошадь без головы», потом «Треугольник», и только затем «Первопричастница».

Эти книги вышли уже больше тридцати лет назад, а Мандель все еще говорил о них с таким волнением, словно они только что напечатаны.

— А сколько всего вышло романов?

— Двадцать семь под псевдонимом Эрик Ланг и четыре романа ужасов — под настоящим именем: Шандор Ланг.

— А какие ваши самые любимые? — спросил Сервас, почувствовав, что эта тема позволила Манделю немного расслабиться.

— Трудно сказать. Я их все люблю. Конечно же, «Первопричастница». Может быть, «Восковой траур» и «Черные кувшинки»…

Сервас уловил в поле зрения какое-то движение. Эсперандье выпрямился.

— Мартен, иди-ка взгляни.

Он подошел. Венсан держал в руках толстую картонную папку. Когда он открыл ее, Сервас наклонился пониже и вгляделся. В полумраке, да еще при его дальнозоркости, буквы расплывались. Он достал очки и прочел наверху первой страницы: «Глава 1». Под первой была объемистая пачка страниц. Они нашли рукопись Эрика Ланга.