Сияние

ЦИТЕРА: И это у нас второе декабря, первый день настоящих съёмок. День, когда Северин вступила в контакт с мальчиком.

ЭРАЗМО: С Анхисом.

ЦИТЕРА: Вы же знаете, это не его имя.

ЭРАЗМО: Оно его вот уже год. Достаточно долгий срок, чтобы прилипло.

ЦИТЕРА: Вы хотите узнать, как его зовут на самом деле?

ЭРАЗМО: [изумлённое фырканье] Вообще-то, да. Хочу.

ЦИТЕРА: Туран Кефус.

ЭРАЗМО: [долгая пауза] Имя «Анхис» ему нравится.

ЦИТЕРА: Расскажите мне о ваших первых впечатлениях о нём.

ЭРАЗМО: Я ведь уже рассказывал… Мы провели почти всё утро, устанавливая камеры и осветительное оборудование. Мы с Горацием определили зону покрытия. Оборудование Мари начало капризничать из-за влажности – она здорово отстала от графика. Мы все были заняты… потому что стоило один раз на него взглянуть, и ты уже не мог остановиться.

ЦИТЕРА: Он ходил кругами?

ЭРАЗМО: Вы видели запись. Но в реальной жизни это было… это было просто ужасно. Бедный мальчик. Прошло столько лет, но он всё ещё выглядел ребёнком. Как на тех фотографиях, собранных нами, где Адонис изображался до… события. До катастрофы. Это была по-настоящему необъяснимая вещь. Северин всё твердила, что его кто-то подкармливает. Но я не знаю. Время от времени он как будто… мигал. Исчезал на мгновение, словно где-то закрывались шторки объектива. А потом возвращался так быстро, что ты говорил себе – ерунда, это ведь ты сам моргнул, кретин. Пока мы не посмотрели отснятый материал.

Меня накрыло. Затошнило. Я почувствовал себя так, словно бежал со всех ног и врезался прямо в кирпичную стену. Мы пересекли космос, чтобы его увидеть, и он был в точности такой, как в байках. В точности, как на фотографиях. Не было никакой новой информации. Все преувеличивают, все приукрашивают. Но Анхис был такой странный, что превзойти это оказалось невозможно.

ЦИТЕРА: В котором часу Северин вошла с ним в контакт?

ЭРАЗМО: Думаю, примерно в 13:00. Свет был безупречный; свет на Венере всегда безупречный. Макс считал, ей не надо к нему прикасаться. Он сказал: «Сперва просто попытайся поговорить. Мы же никуда не спешим». И доктор Нантакарн что-то сказала про жертв травмы и о том, что их реакцию на человеческое прикосновение невозможно предсказать. Я, по правде говоря, не слушал. Ринни совершенно точно собиралась обнять этого пацана, спорить было бессмысленно. Ринни не очень-то любила, когда её саму обнимали, но отлично умела обнимать других. Ей нравилось запускать процесс как таковой. Когда она была моложе, то говорила, что с помощью обнимашек можно исправить всё, если подгадать правильный момент и делать это умеючи. А она своё дело знала. Знала назубок.

Позже она уточнила это заявление: «почти всё».

Но она и впрямь попыталась сперва поговорить с ним. Не помню, что она сказала. Какую-то общую утешительную дребедень. Она умела утешать того, кто в этом нуждался. Нуждался в ней. Непросто, если у вас был плохой день, вы потеряли часы или что-то в этом духе. Для маленьких трагедий у неё жалости было в обрез. Но если вас угораздило повстречаться с большой, Ринни спешила на помощь со своими поцелуями. [прочищает горло] Ну так вот. Она сказала какую-то милую ерунду, приступила к обнимашкам, и тут ад разверзся.

ЦИТЕРА: Какой конкретно ад?

ЭРАЗМО: Чёртов пацан завопил как резаный. Я на миг подумал, что сейчас он опять мигнёт и ускользнёт от Северин, но она удержала его на месте. Она его держала, пока он вопил, трясся и впивался в неё ногтями. Как та девушка из сказки. Которая держала Там Лина, пока все злые фейри не промаршировали мимо. Как её звали?

ЦИТЕРА: Дженет.

ЭРАЗМО: [скрипит стул] Быстро же вы. В других обстоятельствах я бы счёл вас интересной персоной, Цит. Дженет. Она его держала, как Дженет, и в это же самое время звук начался опять, но он взревел – совсем не как накануне ночью. Он был громким, как оркестр марширующих музыкантов. И на этот раз абсолютно механическим. Шум машин и голоса. Мы сперва их не расслышали. Мы и близко не разбирали слов в той мешанине атмосферных помех – скачущая, щёлкающая, скрежещущая обратная связь, закольцованная сама на себя, с перекорёженным сверху донизу тембром. Но где-то там, среди всего этого, мы слышали… голоса. Мы все были здорово потрясены – это была та разновидность потрясения, когда ты чувствуешь восторг, прилив жизненных сил и такое дьявольское любопытство, что готов землю рыть в поисках ответа.

ЦИТЕРА: Мы можем уделить несколько секунд руке мальчика?

ЭРАЗМО: [громкий вздох] Столько времени прошло, а я всё ещё не знаю, что и говорить про его руку. Она была отвратительна, вот что я скажу. Я не разглядел её как следует, не сразу. Он продолжал орать, запрокинув голову. Глаза у него были совершенно безумные. Я однажды видел, как лошадь испугалась фейерверка. Когда гаучо её наконец-то догнали, она лежала в луже собственного пота, от паники утратив способность стоять на четырёх ногах. И её глаза, её бедные глаза – в точности как у Анхиса, – так и вертелись в орбитах.

Анхис протянул руку – ту самую руку – к Северин, как будто собираясь её ударить, но она не отпрянула. Я ею так гордился. Сам бы дёрнулся от такого. Я мог думать лишь об одном: «У него рот на ладони». Но это был не рот. Позже он позволил нам осматривать эту штуку сколько угодно. В перчатках и масках, заметьте. Мы не тыкали туда перстами. У него на ладони была дыра, которая не зарастала, или не могла зарасти, или не должна была зарастать, и из неё торчали жуткие извивающиеся ошмётки плоти, похожие на маленькие щупальца, но очень тонкие. Шелковистые. Влажные. Зеленовато-бронзовые. И живые: они двигались сами по себе, тянулись из него. Северин твердила ему, что это пустяки и всё будет лучше не придумаешь. Подарила ему своё самое совершенное Лицо № 124: «Любящая мать». Вместо того чтобы её ударить, он коснулся её щеки своей изувеченной рукой. Это был такой нежный жест, такой… взрослый. И когда он к ней прикоснулся, всё стихло. Он перестал кричать, атмосферные помехи прекратились, и он позволил Северин взять себя на руки. Она унесла его прочь от Мемориала, после чего Маргарета провела осмотр, пока Ринни баюкала его на коленях.

Три следующих дня Анхис спал в нашей палатке. Мы пытались разговорить его, но он молчал. Просто цеплялся за Рин, словно она заменила ему то, вокруг чего следовало ходить кругами. Мы сидели у костра и пели мальчишке все песни, какие только могли вспомнить. Максимо взял его на прогулку и тарахтел без остановки, надеясь, что он, как и положено примату, начнёт подражать большим обезьянам.

ЦИТЕРА: Если можно, вернёмся чуточку назад: какие шаги вы предприняли, чтобы отыскать источник атмосферных помех? Доктор Нантакарн не предположила, что вы все страдаете галлюцинациями? Похоже, вы не отказывали себе в наркотиках и алкоголе…

ЭРАЗМО: О, я вас умоляю. Не надо вот этой снисходительности. Ретта тоже слышала те звуки. Как и Айлин, а ведь ни та ни другая не приняли ни капли каких-нибудь даже самых слабых… веществ. Мы сделали то, что можно было от нас ожидать – разбери-ка это звуковое оборудование, сынок! Влезь в эти эдисоновы потроха. Но всё было в порядке. Марианна всё время повторяла: «Отлично, отлично».

ЦИТЕРА: Остаток ночи прошёл без инцидентов?

ЭРАЗМО: В разумной степени. Мы решили не давить на Анхиса. Он спал как мёртвый. За завтраком на следующее утро…

ЦИТЕРА: То есть третьего декабря?

ЭРАЗМО: Конечно. Какая разница? За завтраком я предложил ему яйца – он тогда ещё не ел твёрдую пищу, но я всё равно на всякий случай приготовил ему порцию. Макс сводил его на прогулку по пляжу чуть раньше, и мальчик казался почти весёлым. Я предложил ему яичницу, он открыл рот – и оттуда полились атмосферные помехи, но сквозь помехи мы услышали кое-что ещё.

Марианна. Она кричала.

Это было всего лишь совпадение; он не создавал звук. Тот шёл отовсюду – с неба, от Кадеша, – но Анхис открыл рот как раз в такой момент, чтобы всё выглядело так, будто он ключ ко всему. Крик Марианны был ясным как солнечный свет, и мы знали, что это именно её голос. Мари психанула. Вы должны понять, она бы не стала проходить унизительную процедуру сертификации для работы с эдисоновским оборудованием, если бы не обладала абсолютным слухом и не любила микшер, который носила на поясе, словно ребёнка. Она заорала в унисон с самой собой, зажав уши ладонями, вопя громче второго голоса среди помех, который мы ещё не опознали – он был исковерканным, искажённым и сопровождался большим количеством аудиоблевотины. С того момента он не замолкал.

Понимаете, мы тогда не поняли, что он говорил. После всего мы с Кристабель проиграли запись Марианны в студии «Моллюска» и очистили её. Лишь тогда мы услышали настоящие слова.

ЦИТЕРА: И какими они были?

ЭРАЗМО: «Теперь власть чар моих пропала, а силы собственной мне мало» [74].

Билли Шекспир, дорогая моя. «Буря». Но тогда мы слышали только рёв. Рёв и мерзкий, пронзительный визг. Это больше не останавливалось. Никто не мог спать из-за невидимого хаоса помех, слушая ошмётки голосов, долетающие ниоткуда. Мари это просто поглотило без остатка. Она провела утро, колотя по вискам, чтобы всё стихло. Стонала, раскачивалась взад-вперёд, прижимая микшер к груди.


ЦИТЕРА: Альфрик ударила мальчика, верно?

ЭРАЗМО: Это не имеет совершенно никакого отношения к делу. Да, она дала ему пощёчину в день, когда я предложил ему тарелку яичницы, и он включил нам адский громкоговоритель. Когда всё выглядело так, словно звук исходит из него, она попыталась его заткнуть.

ЦИТЕРА: Это был единственный случай, когда она вступила в физический контакт с ним?

ЭРАЗМО: Я не знаю. Может, нет. Наверное.

ЦИТЕРА: Варела сказал, что ночью второго декабря он поссорился с Северин.

ЭРАЗМО: Думаю, ночью второго декабря поссорились все со всеми.

ЦИТЕРА: Вы знаете, о чём они спорили?

ЭРАЗМО: Она сказала, это пустяк. У них с Варелой что-то было в молодости – ну, в совсем ранней юности. И потому они не могли просто поругаться из-за того, какой желатиновый светофильтр использовать, всё всегда шло по сценарию «фильтр неправильный, и ты разбил(а) мне сердце миллион лет назад». Я обычно отключался от их ругани. Но с Мари по-прежнему всё было очень плохо, и атмосферные помехи то прирастали, то утихали, как волны, накатывая на нас снова и снова, и не прекращались, никак не прекращались. Макс беспокоился из-за Северин. Может, в этом всё дело.

ЦИТЕРА: До применения силы дошло?

ЭРАЗМО: Она бы мне рассказала. Я бы припечатал его физиономией к дереву так, чтобы он остался жить на Венере. И ей нравилось его лицо.

Мы все были на грани. Ночевали в том городе-призраке, посреди разрушенных домов, руин и горя, помехи пилили нам уши каждую минуту каждого часа, и солнце не восходило и не заходило, и этот бедный беспомощный пацан с чудовищем в руке… К четырём утра я хотел выбраться из собственной кожи и вернуться в море беспозвоночных. Я бы с восторгом что-нибудь ударил. Что угодно.

Вы хотите знать, насколько всё было плохо? Словами этого не передать. Той ночью, после восьми или девяти часов шоу ужасов, разыгравшегося вокруг нас, Северин свернулась клубочком рядом со мной и положила мои руки поверх своего тела. Она пряталась внутри меня. И знаете, что она сказала?

ЦИТЕРА: Что?

ЭРАЗМО: Мисс Северин Ламартин Анк сказала: «Малыш, мне так страшно».

ЦИТЕРА: Что вы ей ответили?

ЭРАЗМО: Что я должен был сказать, по-вашему? Сказал, что обычно говорят. Сказал, что люблю её прямо в челюсть. Что это просто какие-то неполадки в оборудовании Мари: «Ты же знаешь, какой капризной бывает вся эта эдисонова хрень, не переживай, спи, я с тобой. Я никуда не уйду, любовь моя». Мы спели Анхису «Помолимся у реки» [75]. Мы с Рин всегда красиво пели вместе. Мы ему спели, и он уставился на нас, и его глаза больше не казались глазами до смерти перепуганной лошади.

Той ночью я проснулся поздно. Рин и малец ещё спали. Похрапывали и посапывали. Я надел штаны и вышел к колодцу – полагаю, в тех условиях это было что-то вроде гостиничного вестибюля, не так ли? Если бы в Адонисе осталась гостиница. Я знал, что найду там Горация. Я неспешно подошёл к нему. Атмосферные помехи шипели как безумные. Я изобразил, что держу бокал со сладкой «розовой леди» и поднимаю его, словно собираясь сказать тост в честь моего кузена. Но он не пошевелился. Он глядел прямо в колодец.

«Эй, приятель, – сказал я. – Ты у нас теперь сомнамбула?»

Ничего. Я схватил его за плечо – чуть грубо, но эта чушь меня встревожила. Я заорал, перекрикивая помехи: «Гораций, проснись!»

Он проснулся. Повернулся ко мне с улыбкой. Он был так похож на моего отца. Я увидел шрам от дротика, который бросил в него так много лет назад. А потом он прыгнул в колодец.

[долгая пауза. Скрежет ногтей по столешнице.]

Было очень глубоко. Я слышал, как он упал.

ЦИТЕРА: У Горация Сент-Джона до того уже проявлялись суицидальные наклонности? У вас есть предположения, почему он покончил с собой?

ЭРАЗМО: [сбивчивое дыхание] Прекратите. Мне не нравится, что вы называете его полным именем. Он был просто Гораций. Я его любил. Гораций был на шестнадцать месяцев старше меня, наши отцы были братьями. Мама Горация продавала шляпы в Городе Кузнечика. Гораций никому не позволял называть его Асом [76], и Господь свидетель, я пробовал. Гораций любил печь. Такого, как он, трудно заподозрить в подобном увлечении, но он готовил праздничные торты, которые выглядели, как рай в глазури. Если выстроить в ряд всех людей, с которыми я когда-то встречался, он был бы последним из тех, кого я назвал бы способными на самоубийство.

ЦИТЕРА: А когда остальные узнали?

ЭРАЗМО: [тихий плач] Они узнали не сразу. Потому что Марианна проснулась с одним из этих… ртов на ладони, которой она ударила мальчика, и начала кричать, и это был тот самый крик, который мы слышали сквозь помехи несколько часов назад. Так что я орал во всё горло, что Гораций мёртв, и у меня чуть глаза на лоб не вылезли, но они всё поняли лишь через некоторое время.

ЦИТЕРА: Я понимаю, это трудно. Но я должна спросить ради страховки – какова была реакция мистера Ковингтона на случившееся?

ЭРАЗМО: Арло? О, он сказал, что съёмки закончены и мы возвращаемся на станцию Белый Пион, как только упакуют оборудование.





Ох уж эти скандальные звёзды!




«Все по местам!», 4 мая 1924 г.

Колонка № 431: Человек-на-луне



Приветствую и свидетельствую своё почтение, кошечки и котята, дорогие и дражайшие, галактические яблоки моего всевидящего глаза! Что у меня в карманах для вас на этой неделе? Немного секса, немного декаданса, шепотка недозволенного «к-делу-не-относится», толика юношеского озорства? А КАК ЖЕ.

В прошлую субботу ваш покорный слуга обзавёлся приглашением на то, что безусловно запомнят как вечеринку столетия или, по крайней мере, недели: торжество в честь завершения новейшей ленты Перси Анка «Похищение Прозерпины»! Не спрашивайте, чего мне стоило завладеть этим приглашением (естественно, серебряная гравировка на чёрной бумаге – наш дружище Анк деталей не упускает!), ибо я никогда об этом не расскажу.