Сияние

Это фотография. Маленькой девочки.

Все дети смахивают друг на друга, и пусть я не уверена, но мне кажется, что она до жути похожа на Северин.





Канзас




Расшифровка отчётного интервью Эразмо Сент-Джона, состоявшегося в 1946 г.; собственность «Оксблад Филмз», все права защищены. Для просмотра требуется разрешение службы безопасности.



ЦИТЕРА БРАСС: Сессия третья, день второй. Арло Ковингтон, сертифицированный бухгалтер, представитель «Оксблад», приказал вашей съёмочной группе покинуть Адонис. Почему вы его не послушались?

ЭРАЗМО: Мы послушались. Мы просто… отвлеклись. Послушайте, я знаю, вы считаете нас оравой бесполезных тунеядцев из театрального кружка, но мы, все до единого, профессионалы. Мы очень быстро разобрались в ситуации. Доктор Нантакарн подготовила мобильную реанимационную палату ещё до того, как мы начали запланированные погружения. Ретта изолировала Анхиса и надела на него перчатки, чтобы он больше никого не смог заразить. Она занялась Мари, вырезала ту штуку из её ладони и забинтовала ещё до того, как Конрад и Франко убрали наш завтрак. Дала ей морфий от боли. Мари отключилась. Она спала в медицинской палатке, пока мы обсуждали, как быть с Горацием.

Венерианские колодцы с пресной водой глубоки. Чтобы пробиться сквозь слой солёной воды, надо копать и копать. У нас был направленный микрофон и маленький грузоподъёмный кран. Слишком мало. Макс сказал… он сказал, Гораций уже нашёл свою могилу. Можно было накрыть колодец, высечь сверху его имя. Это была бы красивая могила. Он пытался быть добрым. Доброта Максимо бывает омерзительной. Но я не смог так поступить. Я не мог просто взять и позволить Горацию гнить там внизу, чтобы его жевали какие-то слепые жуткие черви, или кто там живёт в подбрюшье Венеры. У меня слишком хорошее воображение. Я представил, как какой-то жуткий ночной угорь откладывает яйца в его глазницах… Я не мог оставить его там, во тьме. Он заслужил финальную сцену получше. Кроме того… он мог оказаться жив. Что если он просто сломал ногу? Обе ноги? Что если он умирал, истекая кровью на дне?

Ну так вот, единственным другим вариантом были тросы ныряльщиков. У нас остались два костюма: один для ныряльщика и один для оператора, и много дыхательных шлангов. Мы могли опустить кого-то в колодец, в точности как опускали бы с гондолы в Кадеш. Я подумал, что это надо сделать мне. Вы поглядите на меня – я очевидный выбор. Я крупный мужчина, я сильный, я мог бы вынести Горация наверх без труда. Как пожарный. Я бы всех вынес.

Но Игги зарубил эту идею на корню. «Деревенские колодцы книзу сужаются. Ты можешь там застрять, и, знаешь ведь, нам надо будет опустить тебя и вытащить тебя и тело… и Горация… наверх. У нас нет альпинистского оборудования. Ни обуви с шипами, ни крюков. Шланг может лопнуть. Мы можем тебя уронить. Ты самый тяжёлый из нас, Раз. Спуститься должен самый лёгкий».

И все повернулись к Арло.

ЦИТЕРА: Фоновый шум прекратился, пока шёл этот разговор?

ЭРАЗМО: Нет. Может быть? Я не уверен. Его сила не была неизменной. Он то возрастал, то слабел, потом снова делался мощнее. Но ритм в нём так и не появился. Если бы в нём был ритм, мы бы в конце концов перестали обращать внимание, как перестаёшь замечать шум дорожного движения поздно ночью в Титоне. Но он никогда не затихал полностью, он просто трещал и вопил, и выдавал те жуткие, неразборчивые всплески рёва.

ЦИТЕРА: И Ковингтон согласился спуститься в колодец за оператором?

ЭРАЗМО: За Горацием. Удивительное дело, но да. Все произвели одни и те же мысленные расчёты: мы не могли рисковать доктором, я бы ни за что не позволил Рин спуститься туда, Мари была в отключке, в Крисси почти шесть футов и она похожа на поджарую самку гепарда. В любом из нас веса было больше, чем в Арло. Спускаться должен был самый лёгкий. Вы его знали – худой, как жокей, и такой же невысокий. Но при этом жилистый. Наверное, спортом занимался – бухгалтеры обычно не бывают такими гибкими.

ЦИТЕРА: Вообще-то он занимался греблей. Был в команде «Оксблад». Каждое утро в четыре ворочал вёслами где-то в Море Дождей.

ЭРАЗМО: А-а. Понятно.

ЦИТЕРА: Вы сказали, он согласился на этот план? Вы его не принуждали?

ЭРАЗМО: Так сказали остальные? Что я на него надавил?

ЦИТЕРА: Я задала вопрос вам. Мне сложно в это поверить, мистер Сент-Джон, потому что Арло ненавидел замкнутые пространства. Он работал со счетами «Оксблад» на берегу озера в парке Усаги, чтобы не страдать в своём кабинете. И вот, по вашим словам, он с радостью согласился с планом, который подразумевал, что ему придётся прыгнуть в дыру в земле.

ЭРАЗМО: Не тратя ни секунды на споры. «Он ваша семья, – так Арло сказал. – Родных нельзя бросать в беде». Не знаю. Может, он когда-то потерял брата. Может, его мама бросила. Может, вы не так уж хорошо его знаете. Но так уж вышло, что в тот момент я ощутил к Арло Ковингтону безумную любовь. Он даже не стал канителиться. Облачился в костюм сразу же – нам пришлось затянуть его ремнями, чтобы подогнать по фигуре. Он и шлем надел, чтобы защитить голову, если вдруг упадёт. Мы соорудили перевязь для Горация из гамака и клейкой ленты, прикрепили к поясу Арло фонарь и привязали к его груди гордость и отраду Марианны. Если бы она не плавала в море морфия, сошла бы с ума. Отправить её деточку в большую чёрную дыру? Да ни в жизнь. Понимаете, она привезла с собой новёхонький прототип эдисоновского беспроводного микрофона. Чтобы испытать его в полевых условиях с полной нагрузкой.

ЦИТЕРА: То есть это был микрофон модели «Эхо-I-Ультра»?

ЭРАЗМО: Совершенно верно. Марианна не позволяла никому даже прикасаться к этой штуке. Она должна была записывать всё, что делала с микрофоном, чтобы передать записи компании, когда мы вернёмся домой. Она всё время повторяла, что он стоит дороже «Моллюска», хоть это и кажется мне чепухой – он выглядел, как маленькая жестяная коробочка для ланчей. Он был нам нужен. Что если случится беда? Мы бы с радостью гуляли по Белому Пиону с зонтиками и песней в сердце, но если речь пошла о прогулке внутрь Венеры… мы не могли допустить, чтобы у Арло не было ни единого способа сказать нам, что что-то пошло не так. Мы прикрепили «Эхо» к его груди клейкой лентой и настроили полевое радио на семьдесят шесть мегагерц, его частоту. Я выкрутил звук до максимума и взмолился небесам, чтобы мы расслышали Арло сквозь белый шум.

ЦИТЕРА: В котором часу мистер Ковингтон начал спуск?

ЭРАЗМО: По-моему, примерно в 11:00. Стояла липкая жара; воздух как будто совсем не двигался. Мы помогли Арло доковылять до центра городка, где располагался колодец. Он стоял там, как герой комиксов, посреди руин, всех этих изуродованных, искалеченных домов, с водолазным шлемом под мышкой, словно Отважный Барракуда из того старого мультфильма «Каприкорн», «Арахнид против Семи морей». Он нам улыбнулся – и я знал, что его терзает ужас, так что ему наверняка было очень нелегко одарить нас этой улыбкой, похожей на вспышку сверхновой. Он просто пытался нам сказать, что всё будет хорошо.

«Эй, – сказал Арло. – Ну так вот, есть мамаша-змея и маленькая змейка, и змейка говорит: „Мамусик, мы ядовитые?“ И мама отвечает: „Да, сладенькая моя, а почему ты спрашиваешь?“ И змейка такая: „Потому что я сейчас язык прикусила!“»

Не бог весть какая шутка. Но мы смеялись, как будто он был звездой Карнеги-холла.

ЦИТЕРА: Северин что-то из этого сняла?

ЭРАЗМО: [смеётся] Шутите? Конечно, сняла. Северин и Крисси установили две камеры, одну для наших лиц, а другую – для общего плана. Сцена вышла изумительная. Если бы всё сложилось иначе, думаю, мы бы прямо сейчас уплетали закуски на фуршете перед вручением награды Академии, а не эти, откровенно говоря, ужасные печенья и эту гадость, маскирующуюся под чай. Даже после всего, в монтажной, мы с Крисси думали, что видим нечто иное. Осколки Адониса отбрасывают густые, резкие тени, колодец в центре кадра, Арло выдаёт свой фокус в духе Отважного Барракуды, дыхательные шланги и тросы для ныряния крепко обвязаны вокруг его груди, а потом идёт панорама, охватывающая Максимо, Сантьяго, Конрада, Франко и Северин. Все мы напряжённо наклонились к каменной стене колодца, как будто собрались играть с ним в перетягивание каната.

Арло протестировал микрофон «Эхо». Радио с треском включилось. «Добрый вечер, дамы и господа! Подсаживайтесь ближе, налейте себе чашечку чего-нибудь вкусного и откиньтесь на спинку кресла в ожидании очередного эпизода любимой в Солнечной системе истории о приключениях, романтике и интригах – „Сколько миль до того, как Арло расплющит свою тощую задницу о камни?“ Ладненько, я пошёл! Не забудьте загадать желание!»

Я отвернулся, когда он спрыгнул. Я уже один раз такое видел.

Как только голос Арло на радиоволне со слова «желание» перешёл в вой, помехи грянули со всей силой, превратившись в обычное неразборчивое шипение, а потом из белого шума прорвался голос. На этот раз мы все отлично расслышали сказанное: «Где-то светит солнце, но здесь никак не закончится дождь…»

Это были голоса Марианны и Кристабель. Они пели «Милую я бросил под дождём» в точности так же, как это было в первую ночь в отеле «Вальдорф» на станции Белый Пион. Но звук шёл отовсюду, перепутанный и затянутый в узлы лентами помех, прямо с неба, из деревьев, из грязи и воды.

ЦИТЕРА: Как Оссина отреагировала на это?


ЭРАЗМО: Как и все мы: перепугалась до потери сознания. Но в наших руках была жизнь Арло – если бы мы утратили самообладание, он бы упал. Звук был такой громкий! Нам всем хотелось лишь прижать ладони к ушам. Мы чередовались, чтобы остальные всё же продолжали медленно выпускать трос. Арло выходил на связь примерно каждые десять метров. И между тем как его слабый голос раздавался из полевого радио, из моря белого шума начали выныривать другие голоса, словно… словно клетки для омаров с чудовищами внутри.

«Десять метров! Ничего не вижу, кроме кирпичей. И весьма любопытной плесени».

И вслед за этим выплыл голос Макса: «Один Бог знает, что она может знать; мой ум подавлен, и не верят очи…» [82]

«Двадцать метров! Вы представляете себе, что чувствовали ребята, которым пришлось копать этот колодец? Ох, до чего же я люблю налоги, кредиторскую задолженность и центральное отопление». Потом голос Северин донёсся из сумерек: «Когда-то по ночам я любила смотреть на небо и мечтать о Солнечной системе».

«Пятьдесят с чем-то, всё в порядке! Я больше не буду говорить, сколько метров прошёл. Становится трудно понять. Я считал кирпичи, но теперь их нет, и, наверное, я всё равно запутался. Не то чтобы у меня была рулетка. Я просто буду говорить. Должно быть, уже не очень долго». Баритон Максимо, потрескивая и шипя, пропел: «Я сказал моей малышке, что на Венере не бывает дождей, я сказал моей малышке, что небо там розовое, как поцелуй…» – «Итак… как заставить пса прекратить рыть землю в саду? Отобрать у него лопату». Голос маленькой девочки обрушился на наши барабанные перепонки с небес: «Они все рассказывают историю мне…» – «Как зовётся четырёхсотфунтовая горилла? Сэр. Или как она сама захочет.

Или это будет новый хит „Плантагенет Пикчерз“, я прав? [83] Как чудесно. Я могу просто притвориться, что вы все смеётесь. Намного легче, когда на тебя косо смотрит только грязь. О-о, тут улитка. Типа того. Она ядовито-розовая. И с ножками. Из этого, наверное, можно соорудить шутку. Как называется улитка с ножками?» – «Изыди, обманщик! Знай, с первым лучом зари я стану женой доктора Груэла!»

ЦИТЕРА: Даже по меркам Арло, это ужасная концовка для шутки.

ЭРАЗМО: Концовка была «Ползулюск». Тоже не блестяще. Нет, полевое радио начало терять связь с Арло, и другие трансляции как будто просачивались сквозь то, что он говорил. Семьдесят шесть мегагерц – всего лишь частота, причём популярная. Мы ничего на ней не ловили после того, как прибыли в Адонис, и не думали, что забитые частоты окажутся проблемой. Но микрофон «Эхо» повёл себя не очень-то хорошо после того, как Арло спустился ниже… ну, не знаю. Как я уже сказал, он перестал нам говорить о пройденном пути после пятидесяти метров.

ЦИТЕРА: Не может такого быть, чтобы вы всё запомнили так хорошо.

ЭРАЗМО: Но я запомнил. Мы всё засняли и записали звук. Я всё прослушал где-то тысячу раз по пути домой. До того, как Макс отправился в свой маленький крестовый поход. Я всё помню так хорошо, словно читаю надпись вон на той стене.

Шланг закончился на ста восьмидесяти метрах, плюс-минус. Арло прокричал: «Не переживайте! Думаю, я могу спрыгнуть отсюда, если отсоединю шланг!» – «Знай же, что это не госпиталь, но мой корабль!» – «…заберусь обратно, привязав Горация; до дна тут совсем недалеко».

Мы все орали, чтобы он не отсоединялся, но он не мог нас слышать, я уверен, что не мог. Мы сами с трудом себя слышали. Мы услышали, как он спрыгнул, охнул и отряхнулся. Сказал: «Тут довольно сухо. Я думал, это колодец? Здесь лужи, и всё. Может, есть какой-то донный затвор? Но, Раз… Я не вижу Горация. Я буду искать! Тут столько места! Какие-то рисунки на стенах. Похоже на перья и решётки для игры в крестики-нолики, и, я не знаю, что-то вроде лошадей. Или раковины улиток. Прямо как в тех пещерах во Франции. Я почти не вижу потолок. В Адонисе был резервуар для воды? Если и нет, их песенка всё равно была спета. Здесь сухо как в склепе. Ни капли воды. Господи, это место просто длится и длится, прямо как Канзас…»

«Что такое Канзас?» – заорала Северин сквозь невыносимый шум. Отвратительные помехи выхватили это слово из радиотрансляции и швырнули по-над Кадешем, прямо в тусклые золотые облака. Оно взорвалось тихонько, словно фейерверк в соседнем городе.

«Канзас, Канзас, Канзас».



Из личного киноархива Персиваля Альфреда Анка

[Объектив прикрывает чёрная тряпка. Требование «отключить эту проклятую штуковину» было заявлено и проигнорировано, и всё же тряпка придаёт Кларе безобидный вид. По комнате движутся смутные тени. Виден силуэт сидящей шестнадцатилетней СЕВЕРИН, чьи волосы больше никогда не будут такими длинными.]



ПЕРСИВАЛЬ АНК

Это ради твоего же блага, мой бегемотик.



СЕВЕРИН

Не называй меня так. В этом доме стены покрыты ложью, а не обоями. Не надо приклеивать новый слой. Они не выдержат тяжести.



ПЕРСИВАЛЬ

Ада сказала, ты можешь пожить у неё, пока всё не утихомирится. Мы уедем после Новогоднего парада. Если предпочитаешь квартиру в городе, наверное, можно что-нибудь устроить…



СЕВЕРИН

А как же Мэри?



ПЕРСИВАЛЬ

Мэри в этом году снимает собственный фильм.



СЕВЕРИН

[начинает плакать] Почему? Папа, я хочу остаться здесь. Это мой дом. Разве ты меня не любишь?



ПЕРСИВАЛЬ