Сожалею о тебе

Клара кивает в такт, давая понять, что я правильно помню слова.

Не переставая гладить ее по голове, я допеваю песню до конца и понимаю, что Клара уснула.

Тихонько выбираюсь из постели и останавливаюсь, глядя на дочь. Пьяная она довольно забавно себя ведет. Я бы предпочла, чтобы подобное произошло не раньше, чем ей исполнится двадцать один год, но по крайней мере она напилась дома, где я могу о ней позаботиться.

Подоткнув одеяло, я целую Клару в висок.

— Ты меня просто сводишь с ума, дорогая, но… боже мой, как же я тебя люблю.





Глава тридцать вторая




Клара



Никогда еще в жизни так плохо себя не чувствовала.

Наверное, не следовало садиться за руль, потому как голова болит так сильно, что я едва могу держать глаза открытыми. Но мама вчера забрала телефон, а мне хотелось поговорить с Миллером. Нет, мне отчаянно нужно увидеться с ним. Я не так много помню после прихода Лекси, но зато не могу забыть произошедшее до отъезда моего парня, надеюсь, не бывшего. Мне ужасно стыдно за мои слова.

Когда я замечаю, как он паркуется, то выбираюсь из машины и иду к пикапу. Миллер выключает двигатель и открывает пассажирскую дверцу. Не знаю, злится ли он на меня, поэтому первое, что я делаю, забравшись внутрь, это обвиваю его шею руками.

— Прости меня, что вела себя как ненормальная.

— Ты не ненормальная, — отвечает он. Затем отстраняется, но только чтобы изменить положение: он смещается в центр сиденья и сажает меня на колени, и мы оказываемся лицом к лицу. — Я паршиво себя чувствовал, когда уехал от вас, но я был очень расстроен. Мне так долго хотелось быть с тобой, но наши отношения должны иметь значение сами по себе, а не быть рычагом давления на кого-то и уж тем более не быть спровоцированными кем-то.

— Я понимаю. Прости. Мне очень стыдно.

Миллер прижимает меня к груди и ласково гладит по спине.

— Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Я все понимаю, тебе пришлось через многое пройти, Клара. И последнее, чего я желаю, — чтобы ты волновалась из-за меня. Просто позволь мне быть частью всего того, что делает твою жизнь лучше.

Боже, теперь я себя чувствую настоящей сволочью. Мне невероятно повезло встретить такого понимающего парня, как он. Я целую Адамса в щеку и заглядываю ему в глаза.

— Значит, ты больше не хочешь расставаться?

— Никогда этого и не хотел. Просто был расстроен, — слегка улыбается Миллер.

— Отлично. — Я целую его ладонь. — Потому что, если такое когда-нибудь случится, мне будет очень больно. Те несколько секунд, когда я думала, что ты бросаешь меня, показались настоящим адом.

— Может, мы всегда будем вместе, — с надеждой в голосе произносит он.

— К сожалению, статистика не в нашу пользу.

— Очень жаль. — Миллер проводит большим пальцем по моей нижней губе. — Мне однозначно будет недоставать наших поцелуев.

— Точно, — соглашаюсь я. — Я ведь отлично целуюсь. Лучше у тебя никого никогда не будет. — Мои слова смешат парня, и я кладу голову ему на плечо. — Как думаешь, что может послужить причиной нашего гипотетического расставания?

— Даже не знаю, — отвечает он, подыгрывая моим блуждающим мыслям. — Но это должно быть что-то посерьезнее, чем события прошлого вечера, ведь наша связь слишком сильна.

— Это должно быть что-то поистине эпичное, — развиваю я мысль. — Например, ты будешь известным музыкантом и начнешь упиваться славой, а меня забудешь.

— Я вообще-то не умею играть на инструментах, и медведь мне на ухо наступил.

— Значит, я стану знаменитой актрисой, познакомлю тебя с одной из своих коллег, ты сочтешь ее привлекательнее меня и захочешь пощупать ее статуэтку.

— Это невозможно, людей прекраснее тебя не существует.

— Может, колонизируют Марс, — заявляю я, садясь ровнее, чтобы видеть реакцию парня, — и захочу переехать туда, а ты пожелаешь остаться.

— Я бы продолжал любить тебя даже с другой планеты, — качает он головой. Я замолкаю. А Миллер повторяет: — Я буду любить тебя всегда.

Я понимаю, что он шутит, но все равно поддразниваю:

— Ты что, признался мне в любви?

Он пожимает плечами с застенчивой улыбкой на губах.


— Иногда мне кажется, что так и есть. Не уверен, что все серьезно, ведь мы встречаемся совсем недавно, да и спорим слишком часто, но я испытываю сильные чувства. Например, покалывание под кожей, которое не дает спать по ночам.

— Может, это просто синдром беспокойных ног?

— Не-а, — с улыбкой качает головой Миллер.

— Это может стать причиной нашего расставания: ты слишком рано признался мне в любви.

— Думаешь, еще слишком рано? А я считаю, момент как раз идеальный. — Он наклоняется и нежно целует меня в щеку. — Я три года тебя ждал. Если признание в любви помешает нам быть вместе, то тогда ты мне даже не нравишься. На самом деле я тебя почти ненавижу.

— Я тоже тебя ненавижу, — улыбаюсь я.

— Серьезно, я считаю, что мы не расстанемся. Никогда. — Миллер переплетает наши пальцы и тоже улыбается.

— Но разбитое сердце закаляет характер, помни об этом.

— Влюбленность тоже этому способствует.

Какое правильное наблюдение. Оно настолько правильное, что я целую Миллера в награду, правда довольно целомудренно, потому что после вчерашнего рот мне лучше не раскрывать.

— Вчера мы с Лекси здорово напились. У меня до сих пор похмелье, так что я, пожалуй, вернусь домой. Моя головная боль размером с Род-Айленд.

— Кстати, этот островок довольно маленький, — отмечает бойфренд.

— Значит, размером с Небраску.

— Ну тогда ты точно обязана лечь в постель.

Я чмокаю его в щеку.

— В следующий раз, когда мы увидимся, я поцелую тебя как следует. Но ночь я провела в обнимку с унитазом, расставаясь с ужином.

— Когда увидимся?

Я лишь пожимаю плечами:

— Завтра я буду в школе, но накажут меня наверняка надолго.

— Спасибо, что приехала ради встречи со мной. — Миллер заправляет выбившийся локон мне за ухо и крепко обнимает.

— А тебе спасибо, что терпишь мои выходки.

Когда мы оба выбираемся из пикапа, парень еще раз обнимает меня на прощание. Меня очень утешает этот жест, и на обратном пути я размышляю про объятия. Миллера, папины, Джонаса. Они все очень приятные.

Но если быть до конца откровенной, то они теряются по сравнению с лаской матери. Я не слишком хорошо помню вчерашний вечер, но в голове всплывает то, как она помогала, пока меня тошнило в туалете, а потом как лежала рядом и пела какую-то песню Twenty One Pilots.

А еще я отчетливо помню, как она поцеловала меня в висок и сказала, что любит. Хотя мне исполнилось семнадцать, мамина забота приносит ничуть не меньшее утешение, чем в детстве.

Я проснулась утром под одеялом, прижимая к груди любимую подушку. Несмотря на головную боль, несмотря на гнев, это открытие заставило меня улыбнуться.

Интересно, смогу ли я отделить ярость от любви? Мне бы не хотелось, чтобы мамины поступки касательно Джонаса повлияли на мое отношение к ней. Она моя мать. И я не хочу ее ненавидеть. Но что, если я никогда не смогу ее простить?

Но почему я решила, что действия Джонаса и мамы расстроили бы папу и тетю Дженни? Может, они были бы счастливы или вообще каким-то образом сами повлияли на события сверху?

Что, если я со своим гневом вмешиваюсь в высший план?

В голове крутится множество вопросов, на большинство из которых я никогда не получу ответы. И от этого боль становится еще сильнее.

Когда я наконец добираюсь до дома, мать сидит на диване с ноутбуком. Наверное, рассылает резюме. Она поднимает на меня взгляд, когда я закрываю за собой дверь.

— Ты в порядке?

Я киваю:

— Мне казалось, что я в состоянии пойти сегодня на занятия, но я ошиблась. У меня ужасная небрасковая головная боль. — Я указываю в сторону спальни. — Пойду лягу.





Глава тридцать третья