Темная вода

Осторожно, стараясь не издать ни звука, Нина сползла с кровати и тут же под кровать эту заглянула. Она была готова ко всему. К тому, что увидит притаившегося под кроватью Лютого, к тому, что из-под кровати высунется когтистая звериная лапа, но слабый свет фонарика высветил лишь улыбающуюся тряпичную куклу. Клюкве не нравилось спать на подушке, Клюква привыкла к укромной темноте тайника. В тайник Нина тоже заглянула и, когда не нашла там никого и ничего, наконец-то вздохнула полной грудью.

За окном, за прозрачной тюлевой завесой, тоже никого не было. Наверное, это хороший знак. Наверное, разбудил ее какой-то случайный звук, может быть, птичий крик. Нина вышла в коридор, заглянула в гостиную. Диван оказался пуст, «Дикая охота короля Стаха» лежала на полу корешком вверх. Мама всегда ругала Нину, если она оставляла так книгу. Нина бы тоже отругала Чернова, если бы нашла…

Его не было ни на кухне, ни в доме. Зато дверь, ведущая во двор, оказалась открыта. Засов тускло светился в темноте. Сработала магическая сигнализация. А Нина не сработала, обещала присмотреть за Черновым, но не присмотрела, и теперь он ушел. Хорошо, если добровольно. Плохо, если его позвали…

Нина вышла на террасу, замерла, прислушиваясь и всматриваясь. Если бы можно было раздвоиться, половину себя оставить в доме, а вторую половину отправить на поиски Чернова, она бы так и сделала. Но теперь ей приходилось выбирать. Дверь можно закрыть, пусть не на засов, но на ключ. Закрыть и не уходить далеко от дома. Да ей и не нужно далеко уходить, вот оно – озеро, плещется прямо у стен, шепчет что-то непонятное. Шепчет… Сначала шепот, а теперь песня, далекая и тихая. Хороводная. Вот какая это песня! И означать это может только одно: пока Нина топчется тут в нерешительности, навки уже водят свой смертельный хоровод. Вокруг кого водят?

Она метнулась к окну спальни, взглянула на спящего Темку, заскочила в прихожую и сдернула с крючка ключи, нащупала в углу ружье. Ружье против русалок не поможет, но Сущь может отпугнуть.

– Я быстро, – пообещала она шепотом, заперла дверь на замок и сбежала по лестнице.

На берегу не было никого. Закричать бы, позвать Чернова по имени. Но крик может разбудить Темку и привлечь внимание. Чье? Да чье угодно! У нее хватает врагов. Значит, придется молча, практически на ощупь. Да, она рванула в воду сломя голову, спасая Темку, но тогда у нее не оставалось выбора. Да и не думала она тогда ни о чем, не просчитывала. А сейчас вот подумала и просчитала. Сейчас выбор был. Черная лодка вспорола острым носом прибрежные кусты и уперлась в песчаный берег. Откуда она взялась, Нина не знала. Может, ее принесло течением, притащило к ее дому невидимым водоворотом. Может, ее забыл какой-нибудь отчаянный рыбак не из местных. Обязательно не из местных, местные не ловят рыбу на Темной воде. Не важно! Важно, что лодка есть, а на дне лодки лежит весло. Только одно, но Нина как-нибудь справится.

Лодка качнулась, когда Нина в нее шагнула. Качнулась, но удержалась на плаву. На ощупь она была мокрой и слизкой, и это наводило еще на одну догадку. Лодку не принесло течением, лодку подняло со дна озера. Какой силой подняло, Нина не желала знать, достаточно того, что она согласилась принять этот странный подарок. Да, подарок. Потому что на дне она увидела не только весло, но еще и венок. Гоголевской панночке бы такой подошел. Дурманом пахнущие луговые цветы, острые, как пики травы. Подарок. Теперь уже нет никаких сомнений. Нине казалось, что она даже знает, от кого он.

А лодка уже отплывала от берега, скользила по лунной дорожке. Нина надела венок. Нельзя отказываться от подарков. Даже от таких странных. И еще ей нужно остановить хоровод. Тот самый хоровод, который издалека кажется водоворотом. Тот самый хоровод, который вот-вот утянет на дно Чернова.

Теперь она видела больше. Теперь она видела почти так же ясно, как днем. Навки – белолицые, черноглазые, голодные. Волосы как водоросли, извивающиеся нечеловеческие тела, тихая песня. Хороводная. Глаза Чернова широко открыты, но он ничего не видит. Или видит что-то свое, что-то нездешнее, вымороченное. Потому что он улыбается тем, кто сжимает и сжимает круг, кто тянется к нему гибкими телами, кто стонет от вожделения и нечеловеческого голода.

А лодка замерла: ни вперед, ни назад. Словно зацепилась за дно невидимым якорем. Только не зацепилась. Лодку держат белые когтистые руки, и черноглазые русалки смотрят на Нину из воды.

– Прими эту жертву. – Голоса в голове, десятки голосов: – Стань одной из нас. Стань лучшей из нас.

Лодка раскачивается. Нет, ее раскачивают когтистые руки. Как колыбель.

– Отпустите его. – Собственный голос кажется ей незнакомым. – Я сказала, отпустите его немедленно!

И от голоса ее по темной воде идет мелкая рябь, как от ветра. И навки, те, что держали лодку, бросаются врассыпную, но не уплывают далеко. И остальные не размыкают круг, не прекращают водить свой смертельный хоровод.

– Ты нужна нам. Не противься. Прими дар…

Лодка снова плывет, и кольцо белых рук размыкается перед ней, впускает в центр хоровода, к неподвижному, зачарованному мужчине.

Мужчина красив. Пелена морока разгладила напряженную морщинку на его лбу, а навки расчесали мокрые волосы костяными гребнями. У него мощная шея и широкие плечи. Она видит, как перекатываются мышцы под загорелой кожей. Она почти чувствует, как вонзаются ее когти в его горячую плоть. Кровь вкусная, сладкая, как сама жизнь. Мужчина поделится с ней и первым, и вторым. С радостью поделится. А в ее власти сделать так, чтобы он умер счастливым. Она видит серебряные нити морока, что оплетают его тончайшей паутиной. Она и сама может сплести такую паутину. Нет, не такую! Ее морок будет куда сильнее, куда красивее и беспощаднее. Ей лишь нужно убить мужчину. Вот этим костяным ножом, еще одним навьим подарком…

– …Мы вплетем в твои косы цветки папоротника… Мы знаем, где он расцветет…

– …Ты узнаешь, как весело качаться на ветвях деревьев, зачерпывая в ладони лунный свет…

– …Мы покажем тебе другую сторону… Научим играть в прятки и водить хороводы…

– …Мы научим тебя петь песни… Никто-никто, ни один мужчина не сможет тебе отказать…

– …Когда тот человек придет за тобой, ты будешь готова… Подумай… Только представь, какое это наслаждение – искупаться в крови врага… Он будет умирать и видеть сны… И только ты станешь хозяйкой его снов…

– …Подумай… Прими наши дары…

И ей уже хочется, чтобы враг ее нашел. И она уже знает, какой сон он увидит перед смертью. Она даже знает, как он умрет… Ей только и нужно не противиться, принять дары. Одна ничтожная жизнь в обмен на жизнь вечную…

– …Это не жизнь, девочка. – Тонкие полупрозрачные руки качают лодку. Туда-сюда. Как колыбель. Но кто качает, не разобрать. Эта женщина… нет, не женщина, а навка, умеет плести такой морок, сквозь который ей не пробиться.

– …Не обижай его… – Вторая навка, серебристый силуэт в серебряном мареве тумана. – Не смей его обижать!

И лодка кренится, словно бы кто-то взбирается в нее из воды. Еще одна сотканная из морока тень. Третья…

– Красивый венок, девочка. Отдай его мне…

Нина проводит рукой по поникшим головкам луговых цветов. Красивый. Только очень колючий. Пальцы ранятся об острые шипы, и капли крови падают в темную воду, прожигая дыры и в тумане, и в мороке. На мгновение, всего на долю секунды Нина видит. Видит, но не может удержать это видение. А навки бросаются врассыпную, словно бы ее кровь для них страшнее серной кислоты. Остаются только две кутающиеся в туман тени. Бесстрашные. И полупрозрачная рука почти ласково касается Нининых волос.

– Сильная… Наверное, даже сильнее нас всех… – Голос тоже ласковый, его хочется слушать, ему хочется доверять.

– Ты должна уйти! – Уже не шепот, но крик. И прикосновения больше не ласковые. Сильная рука толкает Нину в воду, с головой окунает в туманное марево.

Как она могла подумать, что кому-то можно доверять! Как она могла подумать, что нежити можно доверять!

От злости, от холодной нестерпимой ярости вода вокруг вскипает миллиардами пузырьков. Рука слепо нашаривает на голове венок, отшвыривает его далеко-далеко.

– Хотела? Забирай!!!

Венок ловят на лету с тихим издевательским смехом.

– Глупая… Такая же глупая, как все мы… Ничем не лучше… Ничем не сильнее…


Обидные слова, но Нине не обидно. Вместе с венком уходит морок. Она и не знала, не замечала, как его тонкая вуаль укутывала ее, словно подвенечная фата. И костяной гребень в волосах тоже не замечала. А теперь всей кожей чувствует его острые зубья. Гребень летит вслед за венком, и мир становится прежним. Уже не искаженным – навьим, а самым обычным – человеческим. И в мире этом, в самом его центре, парит мужчина. Его глаза широко открыты, но он все еще видит морочные сны.

– Не смейте! Даже не приближайтесь! – кричит Нина в темноту, и ответом ей становится затухающий вдали смех. – Он мой!

Она по-прежнему видит тонкие нити морока. Они вплетаются в мокрые волосы Чернова, серебряными узорами обвивают плечи и запястья. Теперь она знает, как их порвать. Шипичиха делала все не так, примитивно и грубо. Потому что Шипичиха знала про навий морок, но не видела нити. А она видит и понимает, как с ними поступить.

Если бы у нее были когти, черные русалочьи когти, стало бы проще, но она справится и так, порвет нити морока голыми руками. Они обжигают, как крапива, и зло вибрируют от ее прикосновений, но поддаются, рвутся одна за другой с тонким звенящим звуком.

– Просыпайся. – Его щеки колючие из-за щетины и холодные, как у мертвеца. – Просыпайся! – И изо рта не вырывается ни облачка. Это потому, что он не дышит. В его вымороченном мире не нужно дышать. – Просыпайся!!!

И губы тоже холодные, равнодушные и каменно-твердые. Целовать его все равно что целовать надгробие, но она не отступится. Она отбила его у стаи голодных навок и не позволит умереть. Больше никто не умрет! Вот только где взять сил? И тепла. Тепло она отдала Чернову полностью, все до последней капли. Обидно будет, если не получится…

– …Обалдеть! – Голос в ушах и горячие ладони на ее ледяных плечах. – Страсти-то какие!

Получилось. Хреновая из нее ведьма, и в русалки ее не взяли, но ведь получилось же. Вот только сил совсем не осталось. И холодно…

– Эй, Нина! – В его голосе тревога и удивление. Удивления пока больше, но скоро все изменится. – Нина, открой глаза!

Открывает. Через силу. Нет, из последних сил. Морока больше нет. Морока нет, а Чернов вот он, рядышком, живой и здоровый. Это хорошо. Теперь его очередь…





* * *


Кто бы думал, что может быть сначала так холодно, а потом так горячо. Горячо и приятно. В глобальном смысле приятно! Давно Чернову не снились эротические сны. С подросткового возраста, кажется. А тут надо же: не просто эротика, а Нина в русалочьем обличье. Глазищи черные, волосы длинные, губы синие, как у утопленницы. Вот на этом вся эротика и закончилась – на синих, как у утопленницы, губах. Это уже потом Чернов провел рекогносцировку и обнаружил себя и Нину на середине озера, а тогда, в первый момент, он испугался. Сначала за себя, потому что решил, что теперь она навсегда останется вот такой… русалкой. А потом за нее, когда понял, что дело дрянь и она вот-вот уйдет под воду. Не изящной русалкой уйдет, а бесчувственной колодой.

Наверное, он бы запаниковал, если бы в спину не ткнулось что-то твердое. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это лодка. И сил хватило, чтобы забраться в лодку самому и затащить Нину. С единственным веслом он тоже управился. Она ведь как-то управилась, когда приплыла спасать его из цепких русалочьих когтей. А то, что не обошлось без русалок, без их пресловутого морока, Чернов даже не сомневался. Поманили, он и пошел. Как бычок на веревочке. А Нина, стало быть, отправилась следом. И, по всему видать, у нее получилось его вытащить. Боевая девчонка! Вот только на том ее боевые таланты и закончились. А с талантами и силы. Целовала она его, похоже, на прощание. Похоже, нравился он ей как мужчина.

Мысли были суматошные и глупые. Чернов отмахивался от них веслом, греб упрямо и остервенело, звал Нину по имени. Он звал, а она молчала…

Он ведь планировал не спать всю ночь. У него впервые за все время появился план. План и информация. Фотографии своих родных эта дуреха хранила в паспорте. Чернов рассмотрел не только фотографии, но и паспортные данные. Вот оно – недостающее звено, информация, которой так не хватало Гришаеву. Она была так шокирована его догадкой, которая, положа руку на сердце, являлась не догадкой, а твердой убежденностью, что не заметила его интереса к ее паспорту. Потом-то она, конечно, забрала и спрятала паспорт, но Чернов нашел. Прятать она не умела. Или просто доверяла ему чуть больше, чем остальным?

Но сначала он наткнулся на разбитый мобильный. Не случайно разбитый, а намеренно, уничтоженный вместе с сим-картой. Сунулся выбросить в мусорное ведро сметенные со стола крошки и нашел. Не нужно быть особо умным и догадливым, чтобы понять, что все это значит. Хватило наблюдательности и жизненного опыта. Нина от кого-то убегала, и, похоже, этот кто-то вышел на ее след.

Вадим долго ждал, пока она уснет, прислушивался к тишине, а потом на цыпочках вошел в ее спальню. Паспорт обнаружился в рюкзаке. Такая беспечность.

Первым делом Чернов изучил адрес прописки, вторым проверил наличие штампа о браке. Штампа не было. Штампа не было, а Темыч был. Собственно, штамп в паспорте ровным счетом ничего не значил. Гражданским браком нынче никого не удивишь, как и внебрачным ребенком. Чернова интересовало другое. От кого она бежала? На вопрос «почему» он получил ответ, когда увидел кровоподтеки на ее теле.

Интересно, тот урод, Нинин сожитель, избивал только ее или и Темыча тоже? Темыч не выглядит напуганным и зашуганным, значит, Нина принимала удар на себя.

Рассуждая над этим, разглядывая паспорт, Чернов злился. Даже на себя самого, хотя он-то точно не был виноват в сложностях Нининой личной жизни. Или его злил сам факт существования у Нины личной жизни?

– Все сложно, – сказал он шепотом, надул губы и закатил глаза к потолку. Так в приснопамятные времена делала его сердечная подружка. Слишком юная для такого матерого дядьки, как он, и, наверное, все-таки глупая, коль уж банальное «все сложно» сопровождала вот этим всем… Сердечная подружка задержалась в его сердце недолго, Чернов вовремя одумался и так же вовремя вспомнил про седину, беса и ребро. Он был еще вполне себе молодым, вообще не седым, но ребра его едва не пострадали от беса. Нинины ребра тоже пострадали… От мысли этой кровь отхлынула от лица, а кулаки налились свинцовой тяжестью.

Гришаеву он звонил из кладовки и зловещим шепотом диктовал паспортные данные Нины. А Гришаев таким же зловещим шепотом ответил, что достаточно было прислать фото паспорта, и отключился. Чернов не обиделся. Собственно, разбуженный посреди ночи Гришаев тоже не обиделся, просто он не любил тратить время на лишние разговоры. Он свяжется с Черновым сам, когда добудет всю необходимую информацию. А добывать станет прямо сейчас, посреди ночи.

…Когда лодка зарылась острым носом в прибрежные заросли, Вадим перебросил через плечо ружье – она отправилась на его спасение с ружьем! – подхватил Нину на руки, выбрался на берег. Дверь была заперта, но ключ Чернов нашарил в кармане мокрых Нининых джинсов. Войдя в дом, он первым делом уложил ее в гостиной на ту самую тахту, которая уже дважды служила ему самому ночным пристанищем. Нина была без сознания, но дышала спокойно и размеренно. В груди у нее не клокотала темная озерная вода. Собственно, сейчас главное, что она вообще дышала.

Убедившись, что прямо сейчас Нине ничто не угрожает, Чернов на цыпочках вышел из гостиной, заглянул в спальню проверить, как там Темыч. Мальчик спал в обнимку с деревянной лошадкой, и тряпичная кукла со смешным именем Клюква лежала на Нининой подушке. Картинка была бы почти умиротворяющей, если бы не мокрые следы на половицах. Мокрые звериные следы. Ружье все еще висело у Чернова за плечом, и, вскидывая его, он мельком поразился своим рефлексам. Есть еще порох… А потом он поразился другому. Звериные следы таяли на глазах. Не высыхали, а просто исчезали, словно их и не было.

Первым делом Чернов проверил тайник, потом заглянул под кровать, убедился, что окно заперто изнутри. Вторым обошел весь дом, обшарил все самые потаенные его закоулки. Если та тварь и забралась в дом, то уже исчезла. Каким образом, ему еще предстояло разобраться. Но сначала требовалось разобраться с Ниной.

Раздевал он ее без малейшего сомнения и даже почти безо всяких задних мыслей. Просто ее одежда оказалась насквозь мокрая, одежду следовало снять, а Нину укрыть чем-нибудь сухим и теплым. В желтом свете торшера синяки на ее ребрах и животе казались почти черными. Захотелось кого-нибудь убить, придушить на месте того урода, который способен сотворить такое с женщиной. С Ниной сотворить. Но сейчас нельзя. И раздевать ее полностью тоже никак нельзя, не после того, что он увидел в желтом свете торшера. Чернов оставил на Нине белье и футболку, осмотрелся вокруг, заметил пуховую шаль. Шаль была большая и с виду теплая, в сложившихся обстоятельствах она запросто сойдет за одеяло.

Шаль легла на неподвижное Нинино тело серым саваном. Это в первое мгновение подумалось, что саваном, наверное, от пережитого стресса. Но почти сразу же стало ясно, что никакой это не саван, да и Нина больше не походила на покойницу. Словно в подтверждение этому, она открыла глаза. Зеленые ведьмовские глаза. Сначала в них не было никаких болотных огней, а потом они стали загораться один за другим. Это хорошо. Это правильно.

– Ты как? – спросил Чернов шепотом и натянул шаль ей до самого подбородка.

– Темка! – Оказывается, даже кричать можно шепотом. Вот так она и кричала, одновременно испуганно и осторожно, боясь разбудить сына.

– Спит, с ним все в порядке. – Про исчезающие следы Чернов решил не рассказывать. Хватит на сегодня чертовщины и стрессов. – Так как ты?

Наверное, она ему не поверила или решила удостовериться лично, потому что сползла с тахты и, пошатываясь, волоча за собой шаль, как мантию, побрела в спальню. Чернов пошел следом, в любой момент готовый подхватить ее в случае падения. Но она не упала, она замерла, вцепившись обеими руками в дверной косяк, глядя то на спящего сына, то на лежащую на подушке Клюкву.

– Она была под кроватью, – сказала едва слышным шепотом. – Когда я проснулась посреди ночи, кукла лежала под кроватью.

Значит, Нина тоже заглядывала под кровать и наверняка в тайник. А еще в шкаф и бог весть куда еще, чтобы убедиться, что в ее доме нет чужаков. И вот с такими мыслями и такими страхами ей теперь жить все то время, пока она решит оставаться у Темной воды. Возможно, всю оставшуюся жизнь жить. Ему было знакомо это чувство, что-то подобное он испытывал давным-давно. Это было что-то темное, потаенное, глубоко погребенное под ворохом взрослых воспоминание. Оно почти забылось, но все равно маячило где-то на самой периферии сознания. Чернову даже подумалось, что стоит ему остаться у Черной воды вместе с Ниной и Темычем, и это потаенное может выйти на свет божий. Вот только хочет ли он? Готов ли он к тому, что может вспомнить?

…Принимая решение построить на берегу озера летний дом, Чернов был полон насмешливой решимости. Его не пугали истории про русалок, его пугали совсем другие истории. Вернее сказать, не пугали, а… занимали, вызывали острый интерес и не менее острое желание разобраться. А теперь вот получалось, что русалки – это вовсе не страшные сказки. Получалось, что русалки существуют как вид. Может быть, в этом мире, а может, в параллельном. Но здесь, у Темной воды, грань между мирами так тонка, что иногда стирается вовсе. Стирается сама и стирает мокрые звериные следы на полу Нининой спальни. Версия эта была одновременно сумасшедшей и… практичной. Она объясняла если не все, то многое. А с остальным, с необъяснимым, он разберется. Ему лишь нужно немного времени.

– Наверное, ты ее подняла и положила обратно.