Темная вода

Он сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать, чтобы отсрочить тот момент, когда она поймет, что под пуховой шалью на ней почти ничего нет и он, Чернов, теперь знает ее тайну. А еще им нужно обсудить то, что случилось на озере. Обсудить ту часть, что выпала из поля его внимания. Это тоже очень важно и тоже в каком-то смысле очень интимно. Возможно, даже более интимно, чем кровоподтеки на Нинином теле.

– Я не поднимала. – Она не возражала и не злилась. Она шагнула к сыну, погладила его по голове, а потом сказала: – Мне нужно принять душ.

Им обоим необходимо принять душ, смыть с кожи ядовитые капли Темной воды, приглушить боль и воспоминания. Вот только у Нины это были воспоминания, а у Чернова – выморочные страшные видения, которые определенно связывала с реальностью тонкая нить. Только он пока никак не мог эту нить нащупать.

– Иди, я сварю нам кофе. – Это был поступок не столько благородный, сколько расчетливый. Ему требовалось время, чтобы подумать и собраться с мыслями. А еще подготовиться к тому, каким взглядом она посмотрит на него, когда выйдет из душа.

Собраться с мыслями не получилось, стоило только Нине запереться в ванной, как завибрировал мобильный. Вадим не ошибся, когда решил, что Гришаев примется за дело прямо посреди ночи. Он был не готов к тому, что Гришаев добудет информацию так быстро. Услышанное Чернова не удивило, к чему-то подобному он был морально готов. Из колеи его выбили подробности этой истории. С подробностями теперь тоже придется разбираться. Точно так же, как и с Ниной.

– …А она исчезла той же ночью. Забрала ребенка и документы и словно сквозь землю провалилась, – рассказывал Гришаев без тени эмоций, но это не значило, что эмоций не было. Просто Гришаев так привык. – Она молодец, я тебе скажу. Следов почти не оставила. Но прятаться бесконечно не получится, даже в этом твоем медвежьем углу. Она должна это понимать. И ты тоже должен это понимать. Кстати, он ищет ее по собственной инициативе. У его босса нет к ней никаких претензий. И это хорошо, потому что, если бы были, я бы первый посоветовал вам делать ноги. Прямо сейчас. Там очень серьезные люди, Чернов. Возможно, мне удалось бы как-то договориться, что-то решить, но на это требуется время и, скорее всего, немалые деньги. Но это не бизнес, это что-то личное. Теперь я абсолютно в этом уверен. И это очень хорошо. Собственно, только это и хорошо. Я почти уверен, что она что-то слышала или что-то знает. Поговори с ней, Вадим. Если ты и дальше намерен участвовать в ее судьбе, то должен с ней поговорить, выяснить, что там на самом деле произошло.

Он намерен. Еще до конца не понимает, как будет участвовать, но решимость его крепла.

– Теперь по поводу нашего с тобой дела. – В трубке что-то зашелестело. Наверное, Гришаев сверялся со своими записями. Бумаге он доверял больше, чем электронным носителям информации. – Появились кое-какие подвижки. Все, что я нашел, я сброшу тебе на почту. Там понемногу на всех фигурантов.

За спиной послышался шорох, и Чернов, не прощаясь, вырубил связь. Гришаев не дурак, все поймет правильно.

Нина стояла в дверях. Поверх сухой домашней одежды она снова набросила шаль. На Чернова Нина смотрела настороженно, словно ждала и боялась расспросов. Вот только он не станет задавать вопросов. По крайней мере, не сейчас. Он знает, кто она. Знает, от кого она бежит. Догадывается, почему. Гришаев обещал помочь, нужно только дождаться следующего звонка. А рассвета они, похоже, уже дождались…





* * *


Он все про нее понял. Понял в тот самый момент, когда увидел следы на ее теле. Такие мерзкие, такие откровенные следы. Она как-нибудь справится, как-нибудь переживет неминуемую жалость в его взгляде. И хорошо, если это будет только жалость, а не брезгливость. Но даже с брезгливостью она сумеет справиться. Она не справится только с вопросами. Потому что никто не имеет права задавать ей вопросы о том, что с ней случилось!

– Садись, – сказал Чернов, словно это Нина находилась у него в гостях, а не наоборот. – Садись, я сварил нам кофе. Светает. – Он посмотрел в окно. Там, снаружи, и вправду уже клубился рассветный туман. Еще темный и плотный, но светлеющий с каждой минутой. В тумане этом Нина тоже видела серебряные нити морока. Они были тонкие и затейливые, как ловчая сеть, наброшенная поверх озера. Если потянуть за одну из этих нитей, можно почувствовать вибрацию, почувствовать тех, кто сплел морок. Но она не станет тянуть за нити. И смотреть в глаза Чернову она тоже не станет. Вместо этого она сядет за стол, зажмет в озябших ладонях горячую чашку, дождется, когда кофе остынет, и выпьет его одним большим глотком. Как виски. Наверное, виски был бы лучше, но в ее доме, в ее новом старом доме, не водится алкоголь.

– Спасибо, – сказал Чернов.

Она не стала спрашивать, за что он ее благодарит, лишь молча кивнула в ответ. Когда рассеется туман, он уйдет. Скорее всего, теперь уже навсегда. И причиной его ухода будут не кровоподтеки на ее теле, не ее прошлое, а здравый смысл. Ему опасно оставаться у Темной воды. Кажется, любому нормальному человеку опасно. Навий морок усиливается с каждым днем, и невидимые ловчие сети раскидываются все дальше. Рано или поздно в них попадется еще одна жертва. И Нина не может допустить, чтобы этой жертвой стал Чернов.

– Ты должен уйти, – сказала она глухо и осторожно подула на свой кофе.

– Уйду, – пообещал Чернов, и в сердце тут же вонзился острый шип. Такой же острый, как луговые травы в ее навьем венке. – Вот ты накормишь меня завтраком, расскажешь, что мы делали ночью на озере, и я пойду.

Он не понимает. Даже не догадывается, в какой он опасности. Не догадывается, что за разрушительная сила просыпается в Темной воде. Вот-вот проснется. Нина тоже не понимает, но чувствует. Каждой клеточкой своего тела ощущает те перемены, что происходят здесь и сейчас. Она отказалась от кровавого дара, не стала одной из них, но минувшая ночь не прошла для нее бесследно. Темная вода приняла ее в свои неласковые объятья точно так же, как до этого приняла ее маленького сына. Темная вода признала их своими и оставила на них свою невидимую печать. Как ни странно, это озеро – для них место силы. Какой именно силы – другой вопрос. Искать на него ответ Нине не хотелось. Слишком на многие вопросы ей еще предстояло найти ответы, но одно она знала наверняка. Она готова. Если не на сто процентов, то на семьдесят готова к тому, чтобы встретиться лицом к лицу со своими детскими воспоминаниями. Теми самыми, которые мама и Шипичиха решили запереть за маленькой, украшенной заговоренными узорами дверцей. И если Шипичиха не отдаст ей сегодня ключ от этой дверцы, она взломает ее сама. Вышибет к чертовой матери! Как она может защитить своего сына, не зная о себе всей правды, не понимая, как можно управляться со своей силой?!

– Они не все одинаковые. – Голос Чернова пробивался к Нине, словно бы из-за той самой невидимой дверцы, он звучал глухо и встревоженно.

– Кто? – Все-таки она подняла на него глаза, и во взгляде его черных глаз не увидела ни жалости, ни брезгливости, ни осуждения – одну лишь решительную сосредоточенность.

– Русалки. Они не все одинаковые, если ты понимаешь, о чем я.

Она понимала, но предпочитала услышать его версию.

– Некоторые из них чуть более… – Чернов задумался.

– Человечные, – подсказала Нина.

– Да. – Теперь в его взгляде появилось удивление. – Да, более человечные. Мне даже показалось, что одна из них меня пощадила. – Он замолчал. Удивление превратилось в изумление, словно бы он только что сделал для себя какое-то очень важное открытие.

– Они человечные до тех пор, пока не попробуют крови, пока не замарают душу убийством. – Откуда пришло к ней это знание? Может быть, оттуда же, откуда пришло к Чернову и его собственное открытие.

Морок… Тонкое, изящно сплетенное кружево, не позволяющее разглядеть деталей… Те навки… те женщины словно невидимыми нитями удерживали ее от непоправимого шага, когда ей – страшно об этом вспоминать! – когда ей так хотелось стать одной из них, стать сильнее и опаснее любой из них. Почему они не позволили? Почему остановили? Уж не потому ли, что все еще оставались в большей степени женщинами, чем русалками?

– Откуда ты знаешь? – спросил Чернов, одним махом выпивая свой кофе.

– Знаю. – Нина пожала плечами. – Мне кажется, я даже знаю, как помочь тем из них, кому еще можно помочь.

…Знает? Или помнит?

Помнит рыхлое и сырое рассветное марево… Помнит, как теплая вода ласково лижет босые ноги… Бабушка запретила ей выходить из дома, но она ослушалась. Ей было интересно.

Мамина пуховая шаль оказалась ей велика и волочилась по земле. Чтобы не замочить шаль в воде, пришлось оставить ее на берегу, и теперь тепло было только босым ногам, а затылок словно холодной рукой ерошил ветер. Бабушка с кем-то разговаривала. В тумане Нина могла слышать только ее сердитый голос, но ничего не видела.

– Ты должна уйти! Ты и так уже задержалась дольше положенного. Скоро даже я не смогу тебе помочь.

Наверное, та, с кем спорила бабушка, ей что-то ответила, только Нина не сумела расслышать, зато бабушкин голос она слышала отчетливо.

– А я говорю, так нельзя! Никому от этого хорошо не будет. Слышишь ты меня, девка? Никому!


И снова тихий шепот в ответ, такой тихий, что его не разобрать из-за плеска воды.

– Если захочешь отомстить, все потеряешь. Это я тебе говорю, а уж я-то знаю. Душегуба твоего расплата все равно настигнет, а если ты шепнешь мне, кто это был, так и от людского суда он не уйдет. А там уж и божий суд, девочка. Ты скажи мне, шепни на ухо одно-единственное словечко и ступай. Я тебе помогу. Переведу на ту сторону. Ты не бойся, больно не будет…

И снова тишина пополам с неразличимым шепотом, а потом злой бабушкин вскрик:

– Не смей! Даже думать об том не смей! Никому ты здесь больше помочь не сумеешь. А навредить можешь легко. Знаешь, кому в первую очередь навредишь, когда обернешься окончательно? Тем, кого больше всего любила при жизни. Хочешь ты для них такой доли? Отвечай! Да не прячься за мороком, знаю я все ваши уловки. В глаза мне смотри и отвечай!

Бабушка всегда была доброй. Даже когда Нина разбрасывала свои игрушки, она никогда ее не ругала, а ту невидимую тетю ругала. Захотелось обратно в дом, забраться в теплую мамину постель, укрыться одеялом с головой, прижать к себе Клюкву и все забыть. Но какая-то невидимая сила заставляла ее оставаться на месте, тянуть шею в попытке услышать что-то очень важное.

– Семь дней у тебя осталось, девочка. – Теперь в бабушкином голосе не было злости – одна только усталость. – Как закончится русалья неделя, никто тебе помочь не сумеет. Даже я. Если ты к тому времени не решишься, если будешь цепляться за то, что больше уже не твое, перекинешься в одну из них. Кыш! Я кому сказала, кыш! Ишь подслушивать они удумали!

Туман закачался из стороны в сторону, как будто это бабушка раскачивала его взмахом рук. Нина почти видела этот жест. Так бабушка отгоняла на озеро утку с утятами и говорила точно так же – кыш!

– …А если перекинешься, – продолжила бабушка прерванный разговор, – то не жди от меня пощады. Если не я, так Нина тебя достанет. Поверь, у нее сил поболей, чем у меня будет. Нина! Эй, слышишь меня, Нина? А ну-ка ступай в дом, пока я тебя навкам не отдала!

Она знала. Все это время бабушка знала, что Нина здесь, прячется в тумане и подслушивает. Навкам она ее не отдаст, но наказать сумеет. Бабушка у нее добрая, но строгая, куда строже, чем мама. Нина испуганно вздрогнула, сделала глубокий вдох, обернулась и едва не вскрикнула, когда в прорехах тумана увидела черную тень с огненно-красными глазами…

– …Эй, ты как? – Ее плеча коснулась горячая ладонь, и Нина снова едва не закричала. – Ты вообще здесь?

Чернов нависал над ней, перегнувшись через стол, смотрел внимательно и немного опасливо. За нее боялся? Или ее?

Нина решительно встала из-за стола. Так решительно, что Чернову даже пришлось отшатнуться.

– Побудь здесь, – попросила она. Нет, не попросила – приказала. – Я скоро вернусь, а ты присмотри за Темой.

Надо было сказать «пожалуйста», но она не стала, тонкие нити морока становились прозрачнее с каждой минутой, ей нужно спешить.

Символы на засове светились ровным светом. Это хорошо. Это значит, что Чернов и ее сын в безопасности. Нина отодвинула засов, решительно переступила порог и закрыла за собой дверь.

У Темной воды туман сделался густым, почти таким же густым, как в ее видении. Или в воспоминании… Нина всмотрелась в ускользающие узоры морока, нашла нужную нить, потянула. Эта нить была ярче остальных, она мерно пульсировала, словно в такт невидимому сердцу.

– Иди сюда, – позвала Нина шепотом. – Не бойся. Я просто хочу поговорить.

Она не была уверена, что та, кому адресован этот зов, придет. Но бабушка говорила, что Нина сильная. Надо доверять и бабушке, и своей силе.

Из тумана показалась рука. Тонкая девичья рука с черными серпами когтей. Она слепо шарила перед собой, словно нащупывая путь, и Нина бесстрашно потянулась к ней навстречу. Рука была холодной, неживой, черные когти легонько черкнули Нину по коже, но не до крови, не оставили следов.

– Я пришла. – Навка вышла из тумана полностью, встала напротив Нины. – Зачем звала?

– Чтобы помочь. Я способна тебе помочь. Ты ведь знаешь?

– Теперь знаю. – Мертвая зябко поежилась, и тяжелые капли сорвались с ее мокрых волос, прожигая в тумане дыры. – Ты могла бы стать одной из нас. – Синюшные губы расползлись в усмешке.

– Но не стала.

– Не стала. Теперь ты одна из них, из тех, кто остался на берегу.

– Я одна из тех, кто способен тебе помочь.

– Да. – Навка кивнула. – Можешь. – Во взгляде ее мелькнула и тут же исчезла надежда.

– И я помогу, но ты должна мне рассказать… – Туман с каждым мгновением не только сгущался, но и наливался могильным холодом. Ничего, она выдержит! – Ты должна рассказать мне, кто тебя убил.

Наверное, не держи Нина навку за руку, та бы вырвалась, растворилась в тумане, ушла под воду. Но Нина держала крепко, изо всех сил.

– Мне нужно знать, – сказала ласково. – И тебе это тоже нужно. Ты его видела? Ты знаешь, кто сделал с тобой такое?

На синюшной шее навки появилась и тут же закровоточила страшная рваная рана, мертвая прикрыла ее второй рукой, словно стесняясь.

– Знаю, – ответила так тихо, что никто кроме Нины ее бы не расслышал. – Я знаю, кто меня убил.

– Тогда расскажи, и я тебя отпущу. Нет, не отпущу, я провожу тебя. Хочешь?

Она хотела. В ней боролись совершенно разные чувства: боль, голод, ярость и надежда. Но она точно хотела освободиться.

– Я скажу… – Она поманила Нину когтистым пальцем, – шепну на ухо.

Страх обдал ледяным холодом. Нельзя подходить к нежити так близко, нельзя подставлять под удар шею.

– Не бойся. – Навка улыбнулась почти человеческой улыбкой. – Я не смогу причинить зло такой, как ты. Даже если захочу.

И она не обманывала. В ее голосе Нине чудилось сожаление. Мертвой бы хотелось, но она не могла.

Нина сделала решительный шаг навстречу, велела: