Темная вода

Самым сложным было объяснить Темке, почему ему нельзя выходить из дома. Пришлось врать про зверя. Она не хотела еще больше пугать своего маленького сына, но, если это нужно ради его же безопасности, она напугает.

– Я его не боюсь! – В одной руке Темка держал Клюкву, а в другой сжимал деревянную лошадку, которую уже окрестил Натуськой.

– Я знаю, ты очень смелый мальчик. – Нина погладила его по голове, улыбнулась. – А вот я немножко боюсь. Но если ты будешь рядом, мне не будет страшно.

Поразительно, как легко обмануть маленького ребенка, как легко он верит словам взрослых. Нина тоже верила. Почти всю свою жизнь верила, а потом выяснилось, что ее обманывали… Больно ли ей? Да, больно! Обидно ли? Возможно. Но одно она знает точно: ложь во спасение существует. И теперь уже сама она станет врать, чтобы уберечь своего сына.

– А хочешь, Темка, я покажу тебе тайную комнату? – Она присела перед сыном на корточки, заглянула в глаза. – Это будет наш с тобой секрет!

Разумеется, Темка хотел. Разумеется, он визжал от восторга, когда старое зеркало превратилось в дверь и впустило их обоих в тайник. Там, в комнатушке размером не больше платяного шкафа, Нина тщательно все вымыла, а на пол постелила лоскутный плед. Темка тут же на него уселся. Он смотрел на Нину снизу вверх и улыбался счастливой улыбкой. Темке нравились секреты и игры. Темка не боялся тайной комнаты. Это хорошо!

Они проводили репетиции. Темка прятался в тайной комнате, а Нина делала вид, что не может его найти, делала удивленное лицо, заглядывала под кровать и в шкаф, а сама прислушивалась. Однажды она услышала приглушенное хихиканье. Или ей показалось, что услышала.

– Тема, – она заглянула в тайник, – Тема, если ты будешь смеяться, тебя могут услышать и найти. А мы же договорились, что никто-никто не должен тебя найти. Сейчас мы играем понарошку, тренируемся. Но когда станем играть по-настоящему, ты должен усвоить главные правила. Первое! – Она загнула один палец. – Ты не должен выходить из тайника, пока я тебя не позову. Или пока в доме будут другие люди.

– Дядя Вадим? – тут же спросил Тема.

Про дядю Вадима Нина старалась не думать, приучала себя к мысли, что в этой игре и в этой войне каждый сам за себя. Но Темка ждал ответа.

– Если позовет дядя Вадим или бабушка Шипичиха, можешь выйти.

– А дядя Яша? – тут же уточнил Темка.

В том, что с дядей Яшей ее сыну будет безопасно, Нина с недавних пор не была так уверена, поэтому ответила:

– Только я, дядя Вадим и бабушка Шипичиха.

Вот она и очертила узкий круг друзей. Ну, может, не совсем друзей, но точно не врагов. Сейчас, в нынешних обстоятельствах, было очень важно точно знать, кто враг, а кто друг.

– А Сущь? – Темка погладил лошадку Натуську по спине.

– А Сущь тебя никогда здесь не найдет! – сказала Нина как можно увереннее, стараясь не думать про клочья сизой шерсти, что они с Черновым видели на полу в тайной комнате. Ее ведь Сущь не нашла… – Значит, запоминаем остальные правила! – Она улыбнулась и загнула второй палец. – В тайной комнате надо вести себя очень тихо, чтобы никто не догадался, что здесь кто-то есть. Сможешь?

Темка кивнул. Нина сделала глубокий вдох, готовясь озвучить самое главное, самое тяжелое правило.

– И в-третьих, – она загнула третий палец, – ты не должен ничего бояться. Что бы ты ни услышал, что бы ты ни увидел… страшного, ты не должен бояться и выходить из тайника. Когда ты тут, – она постучала по резной раме, которая сейчас превратилась в дверной косяк, – когда ты тут, все, что происходит снаружи, происходит понарошку. Понимаешь?

Темка снова кивнул. Ему все еще нравилась эта игра.

– Хорошо. Я оставлю здесь для тебя воду и печенье. Просто так, на всякий случай. Если ты заскучаешь или вдруг проголодаешься. – Как же тяжело давались ей эти слова! Как же дико они звучали, но Темка верил. – Это… игра не продлится долго. – Она так надеялась. Сказать по правде, она надеялась, что эта игра вообще не начнется, но уповай на лучшее, а готовься к худшему.

Если бы только можно было уехать! Бросить все, сгрести Темку в охапку и бежать куда глаза глядят! С некоторых пор вариант вечного бегства перестал казаться Нине таким уж страшным, появились куда более пугающие перспективы. Но Шипичиха в этом вопросе была категорична: пока не закончится русалья неделя, Темка должен оставаться у Темной воды. А русалья неделя закончится завтра, это значит, что им предстояло продержаться одну-единственную ночь. И для Нины очень важно, чтобы ее сын не заметил ни ее страха, ни ее готовности пойти до конца. Для него все эти приготовления к бою всего лишь увлекательная игра. Пусть так и остается!

А день клонился к закату. Солнце уже окунулось рыжим боком в темную воду, окрасив ее багрянцем. Очень скоро стемнеет, очень скоро начнется самая последняя русалья ночь… Нина ждала. Обходила свой дом дозором, словно это был не дом, а самая настоящая крепость. Брала в руки ружье, проверяла, заперты ли окна, проверяла знаки на засове – магическую сигнализацию, надеялась, что Чернов все-таки сдержит обещание и придет. Наверное, она бы даже ему позвонила. Переступила бы через себя, рискнула бы его жизнью ради жизни Темки, но у нее больше не было телефона, а то, что от него осталось, лежало на дне озера. Так ей показалось надежнее.

Солнце нырнуло в озеро и залегло в спячку в его темных глубинах, над водой, сплетаясь в затейливый узор с лиловыми сумерками, поплыл туман. Чернов не пришел, и Нина поняла, что надеяться она теперь может только на себя одну. Нам бы ночь простоять да день продержаться…

Она искупала и накормила Темку ужином, а потом, уже на ходу, с тревогой всматриваясь в темноту за окном, изменила правила игры.

– Темка, а давай ты сегодня будешь спать в тайной комнате! – Она из последних сил старалась, чтобы голос звучал бодро, чтобы в нем не звучало и тени тревоги. – Тренировочный сон в походных условиях! – У нее даже получилось улыбнуться. – Я постелю тебе там постель, положу подушку и одеяло. И планшет с мультиками ты тоже можешь взять. А дверь я не стану закрывать. – Она чуть было не добавила «если ты боишься», прикусила язык в последний момент. Ее сын не должен ничего бояться. А еще он не должен ничего видеть.

Темка согласился. В четыре года легко верить взрослым. Четыре года – это возраст бесстрашия. Он даже помог Нине устроить в тайной комнате наблюдательный пост. Так он это называл.

Наблюдательный пост… Когда-то, почти двадцать лет назад, это был ее наблюдательный пост. Тогда она увидела такое, что почти сразу же предпочла забыть. А теперь ей нужно вспомнить. Во что бы то ни стало вспомнить!

Темка уснул в девятом часу, в обнимку с Натуськой, Клюквой и планшетом. Нина укрыла спящего сына пледом и осторожно закрыла дверь. Из мутного отражения в антикварном зеркале на нее смотрела какая-то другая, совершенно незнакомая ей женщина. Эта женщина с полным решимости взглядом была готова идти до конца. И пойдет, если потребуется.

Нина выключила свет в спальне, на цыпочках прошла в кухню, по пути прихватив с собой ружье. Окно она занавесила еще вечером, почему-то так ей было спокойнее. Хотя спокойствие давным-давно стало для нее недостижимым состоянием. Нам бы день простоять да ночь продержаться… А еще восстановить в памяти то, что никак не удавалось вспомнить…

Юла лежала в углу, тускло поблескивая полосатым боком. Та самая юла, которую подарила Темке Шипичиха, та самая юла, с помощью которой приоткрылась дверца…

Нина села на пол, правую руку положила на приклад ружья, а левой потянулась за юлой. Та начала вращаться словно неохотно, с тихим, едва различимым жужжанием, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока разноцветные полосы на ее облупленных боках не слились в одну серую линию, пока не превратились в узкую щель приоткрытой двери…





* * *


Первые несколько часов Чернов пытался бороться, ковырял ножиком дверь, осматривал землянку изнутри, сантиметр за сантиметром, пробовал вышибить намертво вколоченный клин, вышибить дверь… Он бился в эту чертову дверь до тех пор, пока хватало сил, а потом с беспомощным рыком опустился на холодные ступени.

Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Сначала ему помогала ярость: и дышать, и бороться, и отмахиваться от увещеваний Якова. Но когда силы закончились, пришла гипоксия. Пока еще легкая, с туманом перед глазами и головокружением, но очень скоро, возможно, уже через час, все усугубится. Их смерть будет милосердной, но бессмысленной. Как же обидно! Как же глупо все вышло!


Он подохнет в этом подземном склепе, а Нина с Темычем останутся совсем одни. Конечно, Гришаев не бросит их в беде. Если он обещал разобраться с Нининой проблемой, то разберется. Главное, чтобы она смогла дожить до этого светлого момента. Если бы Чернов был рядом, ее шансы увеличились бы в разы, но он, безответственный идиот, подыхает от гипоксии перед на века сколоченной дверью. Молодцы партизаны, знали свое дело…

Голова кружилась все сильнее, чтобы не потерять сознание, Чернов окликнул Якова. Пусть не молчит, пусть говорит, вспоминает, как оно было во времена его юности. Пусть рассказывает про свою Алену, про то, как сильно ее любил. Главное, разговаривать, делать хоть что-нибудь.

Яков не отозвался. Мелькнула мысль, что уснул, вот только не уснул, а отключился. Смерть Якова точно станет милосердной. Чернов спустился по ступеням. От гипоксии его шатало из стороны в сторону, как пьяного, и, чтобы не свалиться, приходилось держаться за склизкие стены. Яков сидел на лавке, уронив голову на стол. Рядом лежали его «авиаторы», совершенно бесполезные в этом царстве вечной тьмы.

– Яков! – Чернов посветил ему в лицо и, не дождавшись ответа, попытался нащупать пульс. Пульс был. Пока еще был.

Возвращаться обратно к двери не было ни сил, ни желания. Чернов улегся на топчан. Закрыл глаза. Наверное, сначала наступит забытье, череда картинок и образов из прожитой жизни. Это если по правилам, если так, как обещают эзотерики и те, кто прошел этот путь не до самого конца. Ну и пусть! Кино перед смертью – это не самый плохой вариант. Он готов. Еще бы стук не мешал… Нет, не стук – тихий скрежет, словно бы железом по стеклу…

…Вадик открыл глаза, осмотрелся. Комната залита лунным светом. В свете этом все кажется незнакомым и призрачным. Простыня мокрая от пота, а подушка – от слез. Он плакал перед сном. Возможно, он даже плакал во сне. Днем получалось держаться. Он старался, как мог, чтобы не расстраивать бабушку. Его мутило от тошнотворного запаха сердечных капель, который за эти дни словно бы въелся в стены дома, ему хотелось выть в голос, но он держался. У бабушки он остался один. Единственный родной человек после исчезновения мамы…

Не стоило просыпаться. Не надо было вспоминать. Хотя бы несколько часов в беспамятстве и бесчувствии. Но он проснулся и вспомнил. И слезы тут же хлынули из глаз. А в окно снова постучались…

Она стояла с той стороны – белая тень на черном фоне. Стояла и смотрела прямо на Вадика черными-черными, незнакомыми глазами. Мама…

Он кубарем скатился с кровати. Наверное, даже со счастливым визгом. Ну и пусть глаза не такие! Пусть! Главное, что мама вернулась! Никто не верил, что она вернется, шептались за его спиной, смущенно отводили взгляды и тут же замолкали в его присутствии. И только Вадик продолжал надеяться.

– Мама… – Он прижался ладонями к холодному, словно инеем тронутому стеклу. – Мамочка!

– Вадик. – Она улыбалась ему с той стороны, улыбалась не весело, а грустно. На ее шее было ожерелье из цветов, желтых озерных кувшинок, а с длинных волос стекала вода. – Вадик, сыночек… Впусти меня…

Конечно, он впустит! Он так соскучился! Он устал быть взрослым! Ему нужна его мама!

Шпингалет на оконной раме заржавел и не хотел поддаваться, а Вадим от радости совсем растерялся, позабыл, что мама может войти через дверь, что ей совсем не нужно стоять вот так в темноте, прижимаясь к ледяному стеклу ладонями, царапая это стекло длинными ногтями. Тогда ему думалось, что всего лишь ногтями… Он пытался открыть окно, а она пела. Пела незнакомую, похожую на колыбельную песню. Тихо, ласково и… нетерпеливо.

У него почти получилось справиться с защелкой, когда за спиной скрипнули половицы и такой же скрипучий бабушкин голос сказал:

– Уходи, Женечка…

Бабушка положила теплые ладони Вадику на плечи, и только тогда он понял, как сильно замерз.

– Бабушка, посмотри, мама вернулась! – Он не оборачивался, боялся, что стоит ему отвести взгляд, и мама исчезнет, отступит в темноту и с темнотой этой сольется. – Бабушка, помоги мне открыть окно!

Он все еще тянулся к шпингалету, когда бабушкины пальцы на его плечах сжались, причиняя боль.

– Вадик, отойди от окна, – велела она глухим, незнакомым голосом. – Отойди, внучок. Это не мама…

– Да как же не мама? – Он злился, пытался вырваться, но бабушка держала крепко. Он и подумать не мог, что в ней еще осталась такая сила. – Это же мама! Неужели ты не видишь?!

– Женечка… – Бабушка встала между ним и окном, своим грузным телом отгородив его от мамы. – Доченька, уходи. Христом богом тебя молю, не трогай его!

– Он мой сын! – От маминого крика зазвенели хрустальные бокалы в буфете. – Дай мне войти! Пусти меня к моему сыну!!!

Вадик вырвался, юркнув под беспомощно раскинутые бабушкины руки, кинулся к окну, прижался к стеклу ладонями и носом, как маленький.

– Мамочка, что с тобой? – Он уже начал понимать. Осознание чего-то страшного и непоправимого просачивалось в него, как просачивалась сквозь щели в подоконнике холодная озерная вода. А по маминым щекам, белым как мел, текли слезы. Или это тоже была озерная вода? Тонкие, полупрозрачные руки потянулись к ожерелью из кувшинок, сминая, кромсая лепестки, расцарапывая черными когтями белую шею. Там, под ожерельем из кувшинок, виднелся рубец, багровый, страшный рубец, как у висельника… Вадик зажмурился.

– Женя! Ты пугаешь его, Женя! Ты пугаешь своего мальчика!

Если бы не бабушкин крик, он бы, наверное, потерял сознание, но крик этот помог ему устоять, удержаться на ногах, смотреть и запоминать.

Черноты в маминых глазах на мгновение стало чуть меньше. И черных когтей больше не было, и страшного рубца на белой шее. Мама замерла, глядя на него одновременно с тоской и нежностью, а потом отступила от окна и растворилась в темноте. Теперь уже закричал он, страшным, нечеловеческим криком закричал и бросился к двери, чтобы догнать, чтобы остановить.

Бабушка его не пустила, обхватила сзади, крепко-крепко прижала к себе, зашептала на ухо что-то успокаивающее. Она не отпускала его от себя до рассвета, а утром, когда Вадик уже почти обессилел от слез и крика, велела:

– Одевайся!

Она привела его к запретному озеру. Темная вода – так его называли все загоринские мальчишки. Никому из них не разрешалось ходить к Темной воде, потому что здесь жила ведьма. Вот к ведьме бабушка его и привела…

Дом оказался светлым и уютным, совсем нестрашным. На просторной террасе, прямо на досках, в обнимку с огромной собакой сидела девочка. Она была еще совсем маленькая, при обычных обстоятельствах Вадик даже не обратил бы на такую мелюзгу внимания, но после минувшей ночи мир казался ему болезненно ярким и болезненно острым. Таким острым, что об него можно легко порезаться. На девочке было красное платье в белый горох, точно такое же, как на кукле, что лежала тут же на полу. Ее светлые волосы были заплетены в две смешные тонкие косички, а глаза казались зелеными-зелеными, как приозерная трава. Она смотрела на Вадика очень внимательно, смотрела и молчала. Он тоже молчал. Он больше не хотел разговаривать. Он хотел обратно в свою комнату. Там бы он дождался ночи, дождался маму…

Собака тоже смотрела на них с бабушкой очень внимательно, переминалась с лапы на лапу, со стуком била по деревянным доскам длинным, в шишках репея хвостом. Собака нравилась Вадику куда больше девчонки с косичками. Понравилась бы… если бы прошлая ночь не перевернула всю его жизнь с ног на голову.

– Здравствуй, Нина, – сказала бабушка. Она снова защищала Вадика своим телом. Только на сей раз не от мамы, а от собаки. – Где Силична?

Девочка с косичками ничего не ответила, Вадику показалось, что она даже не поняла вопроса. Мелюзга! Что с нее взять? Но им не потребовался ее ответ, дверь дома открылась, и на террасу вышла старуха. Она была старше его бабушки. Старше, ниже ростом, суровее. Словно бы мимоходом старуха погладила по голове сначала девочку, потом собаку, и Вадик подумал, что, если она попробует погладить и его тоже, он закричит, заорет во все горло.

Она не стала, даже не глянула в его сторону. Она смотрела только на бабушку.

– Что? – спросила вместо приветствия. – Она приходила?

– Сегодня ночью. – Бабушка положила ладони Вадику на плечи, и вес их показался ему неподъемным. – Стучалась в окно, просилась, чтобы впустили. Чтобы он впустил. – Пальцы на плечах сжались, превращаясь в тиски. – Я едва успела.