Темная вода

– Ты прогнала мою маму, – проговорил Вадик злым шепотом. – Она хотела ко мне, а ты ее прогнала!

В этот момент он ненавидел весь белый свет: и этих старух, и эту девчонку с косичками, и эту лохматую псину. Как же он их ненавидел!

– Я говорила с ней. – Старуха скрестила на груди сухие, похожие на ветки мертвого дерева руки. – Она не хочет уходить. Не может оставить его одного.

Бабушка всхлипнула, хватка ее ослабла, а дыхание сделалось тяжелым и свистящим.

– Она снова придет, да?

Пусть бы пришла! Почему в бабушкином голосе столько страха, когда речь идет о его маме?!

– Она придет. Она станет приходить раз за разом, пока не сорвется. – Лицо ведьмы было суровым. – А он, – она ткнула в Вадика крючковатым пальцем, – впустит ее в дом.

– Я буду следить, я не позволю. – Кажется, бабушка плакала. Пусть плачет, она виновата! Она не разрешает Вадику видеться с мамой!

– Ты не уследишь. Когда-нибудь ты не уследишь, и тогда все… – Ведьма покачала головой. – Ты потеряешь их обоих. Хочешь ты для них и для себя такой доли?

Вадик не увидел, скорее почувствовал, как бабушка покачала головой.

– У нее есть в запасе один год до следующей русальей недели, год надежды для нее и год мучений для вас двоих. Больше года не могла устоять ни одна из них. Поверь, я знаю, о чем говорю.

А Вадик не знал, не понимал ни слова из сказанного ведьмой. Не хотел понимать, но продолжал слушать.

– Они всегда приходят к тем, кого любили при жизни. И она придет за ним. – Ведьма снова ткнула в него пальцем. – Не этой ночью, так следующей. Не следующей, так через год. А через год у нее уже не будет пути назад, закроются для нее все дороги, не приплывет лодка.

– Что делать? – спросила бабушка едва различимым шепотом. – Что же мне делать?

– Мальчик должен уехать. Уехать и больше не возвращаться.

Они говорили о нем так, словно его не было рядом, словно он являлся вещью, а не живым человеком. Это добавляло боли, хотя Вадику казалось, что больнее уже не может быть.

– У него никого нет.

– У него есть отец. Позвони ему, пусть вспомнит о родительском долге.

– Я никуда не поеду! – закричал Вадик так громко, что девочка с косичками вздрогнула и посмотрела на него с удивлением, а собака предупреждающе зарычала. – Я хочу к своей маме!

– Я позвоню, но мне все равно понадобится время, чтобы его убедить, – сказала бабушка тихо. В ее голосе ему послышалась вдруг непоколебимая решимость.

Вадик все понял. Его предали. Сначала предала мама, когда ушла и оставила его одного. А теперь и бабушка, когда решила отдать его какому-то незнакомому мужику, отцу, которого он никогда в жизни не видел. Вадик снова закричал, вырвался из бабушкиных объятий, бросился к лестнице, вон с террасы, но старая ведьма заступила ему дорогу. Кажется, даже с места не сдвинулась, а оказалась прямо у него на пути.

– Стой, – приказала она неожиданно ласково и так же ласково погладила по голове. – Стой, Вадик, не шевелись.

И он остановился, замер как вкопанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А ведьма подошла к самому краю террасы, тому, что нависал прямо над водой, перегнулась через перила, сказала, ни на кого не глядя:

– Я придержу ее на неделю. – Из складок юбки она достала нож с костяной рукоятью, серая псина тихо завыла. – Только на неделю. На большее, боюсь, моих сил сейчас не хватит.

Вадик не заметил, как это случилось, увидел лишь солнечный блик на ноже, а потом лезвие окрасилось алым. Это ведьма вспорола себе ладонь. Злая, сумасшедшая старуха, которая хочет отнять у него маму! Наверное, Вадик снова закричал бы, но у него не получилось. У него получалось только стоять и смотреть, как с растопыренных пальцев стекают капли крови. Стекают и падают в воду. А тонкие губы шепчут что-то неразборчивое, злое. Конечно, злое! Ведьмы не могут быть добрыми! Не осталось в его мире добрых людей…

Его плетью висящей вдоль тела руки коснулось что-то теплое. Девчонка с косичками больше не играла с собакой, она подошла к Вадику и взяла его за руку. Если бы не взяла, он бы, наверное, сошел с ума. Во всяком случае, так ему тогда казалось. И руку вырывать из ее ладошки ему не хотелось, наоборот, он сжал ее крепко, изо всех сил, наверное, даже до боли, но девчонка даже не поморщилась. Она очень внимательно смотрела на Вадика снизу вверх, и в ее потемневших глазах один за другим зажигались яркие огоньки.

– Я оглушила их на неделю, отбила нюх. – Голос ведьмы теперь звучал словно бы издалека. – Ты должна управиться за это время, увезти мальчика из Загорин.

Он хотел сказать, что никуда не уедет, что они не имеют права, но снова не смог.

– Ему я тоже помогу. – Ведьма подошла вплотную, встала напротив. Рука ее больше не кровоточила, рана затягивалась прямо на глазах. – Нина, иди в дом, – велела она и снова достала нож с костяной рукоятью. – Смотри сюда, Вадим, – сказала она требовательно. – Посмотри, что здесь нарисовано.

Символы… Глупые и непонятные символы. Они вспыхивали один за другим, как до этого вспыхивали огоньки в глазах девочки с косичками. Если смотреть на них долго, то можно понять…

– …Вот и все. – Голос был скрипучий и незнакомый. – Открывай глаза, Вадим!

Он открыл, хоть и не хотелось. Ему снился такой интересный сон про зеленые огоньки и яркие символы, а теперь приходится просыпаться.

Перед ним стояла незнакомая старуха с суровым лицом, за ее спиной маячила бабушка. У бабушки были красные от слез глаза. Почему она плакала? Что они делают на запретном озере?

– Тебе снились кошмары, – сказала старуха, глядя куда-то поверх его головы. – Больше они тебя не побеспокоят.

Она ничего не понимает в его снах, но спорить с ней не нужно. Не нужно спорить и расстраивать бабушку, бабушке, после того как пропала мама, и без того тяжело. Проще согласиться и для пущей верности кивнуть. А еще украдкой осмотреться.

Залитая солнцем дощатая терраса, одним своим краем нависающая прямо над водой! Здорово! Он бы тоже хотел жить в таком доме с такой террасой. Когда-нибудь он вырастет и построит себе похожий дом, а пока нужно соглашаться со старухой.

На террасе чего-то не хватало. Чего-то или кого-то. Вадик не мог вспомнить, но в груди почему-то родилось саднящее, как старая рана, чувство потери. Наверное, это потому, что мама ушла и не вернулась…

– Мало времени. Очень мало времени, – сказала старуха, а потом вдруг схватила Вадима за плечи, встряхнула с невиданной силой и рявкнула: – Очнись, парень! Кажется, там кто-то есть…




…Солнечный день разом ухнул в темноту, которую подсветил невыносимо яркий луч света. Над Черновым нависал Яков, тряс за плечи. Совсем не так крепко, как показалось, совсем не с такой силой. У Якова почти не осталось сил. Впрочем, как и у него самого…

– Там кто-то есть, – сказал Яков сбивающимся, свистящим шепотом. – Кто-то ходит вокруг землянки.

Соображать и двигаться пока не получалось. То ли от слишком страшных воспоминаний. То ли от слишком густого воздуха. От того, что от воздуха осталось… Чернов закрыл глаза, борясь с дурнотой и прислушиваясь.

Шаги… Тяжелые, быстрые, словно тот, кто был снаружи, особо не таился. Чернов глянул на часы. Половина двенадцатого ночи. Вернулся Лютый? Или это какой-то случайный заблудившийся в ночи путник?

– Эй!!! – из последних сил заорал Яков. – Эй, люди! Мы здесь!!!

Вот только не люди… Снаружи был не человек.

Человек не станет скакать по крыше землянки, мягко пружиня четырьмя лапами по толстой моховой подушке, царапая когтями почти столетние бревна. Человеческое горло никогда не сможет породить такой жуткий, до костей вымораживающий звук…

– Тихо, – велел Чернов шепотом. – Это не…

Яков все понял сам. В бледном свете экрана мобильника лицо его казалось похожим на погребальную маску: такое же белое, с причудливой и страшной игрой света и тени. Никто не придет их спасать. Все гораздо хуже. Это Сущь, огнеглазый зверь, вышел на охоту. Пришел по их следам по их души…

Бревенчатые стены землянки содрогнулись сначала от рыка, а потом от удара. В наступившей следом тишине вдруг раздался странный хлопок, словно выбило пробку из бутылки шампанского. Только не пробку из бутылки, а деревянный клин из вентиляционного окошка.

Если бы Чернову сказали, что воздух можно пить жадными и ненасытными глотками, он бы не поверил. Чтобы поверить в такое, надо сначала почти умереть от удушья, а потом почуять тончайшее дуновение, податься ему навстречу всем своим обессилевшим телом, сделать глоток еще не свежего, но уже воздуха.

Они дышали и ни о чем не думали. Возвращение жизни было таким прохладно-упоительным, что они даже перестали бояться, потянулись к вентиляционному окошку, как тянутся к солнцу слабые ростки. Тянулись бы и дальше, помогая друг другу взгромоздиться на лавку, чтобы стать поближе к бревенчатому потолку, если бы слабый лунный свет вдруг снова не померк. В слуховое оконце протиснулась когтистая лапа, слепо зашарила в темноте. Так кот пытается сунуть лапу в мышиную нору, чтобы поймать зазевавшуюся мышь.

Его реакции и сил хватило, чтобы дернуть Якова на себя, подальше от лапы. Тот с тихим стоном упал на земляной пол и завозился в темноте. Чернов знал, что он делает. Яков ищет ружье. Уже нашел. Заряжает…

А лапа исчезла, и в оконце снова хлынул свежий воздух, только их уже не обмануть. Сущь, огнеглазый зверь, не откажется так легко от добычи. Сущь не откажется, а они не сдадутся.

Долго, очень долго ничего не происходило. В наступившей тишине они слышали свое сбивчивое дыхание, слышали шум ветра и крики ночных птиц. Кажется, они даже начали видеть звезды в узкой прорехе окна. Целый хоровод холодных белых звезд. И в самом центре этого хоровода то вспыхивала, то гасла кроваво-красная звезда. Сущь, огнеглазый зверь, смотрел на них сверху, изучал.

– Стреляй, – сказал Чернов одними только губами.

В темноте он скорее почувствовал, чем увидел, как Яков вскинул ружье. Сущь, огнеглазый зверь, тоже почувствовал. За мгновение до того, как прозвучал выстрел…





* * *


Если день казался бесконечным, то ночь наступила внезапно, рухнула черной птицей на землю, раскинула крылья, закрывая небо. Нина, кажется, тоже рухнула, потому что обнаружила себя на полу в кухне. Рядом лежали юла и ружье. Первая уже бесполезная, второе жизненно необходимое.

Она вспомнила! Вспомнила все в малейших подробностях. Потайная дверца ее памяти теперь была открыта нараспашку. Поток страшных воспоминаний сорвал ее с петель и сшиб Нину с ног. Ей требовалось время, чтобы привыкнуть и смириться с тем, что она узнала. Нет, с тем, что она вспомнила! Вот только времени у нее не осталось. За ней и Темкой придут сегодня ночью. И если она не предпримет меры, если не впустит в себя то, чему противилась все это время, то история двадцатилетней давности повторится. Кое-что уже повторилось. Не здесь, а за тысячу километров от Темной воды.



…Тогда Нина думала лишь об одном: чтобы не закричать и криком своим не напугать играющего в детской комнате Темку. Темка ни о чем не должен знать. Он не должен слышать и уж тем более видеть того, что с ней делали…

…Ей казалось, что жизнь изменится, стоит ей только уйти от Игоря. Да, тяжело. Да, денег будет не хватать. Но она как-нибудь справится. Как-нибудь научится жить по-новому, потому что жить по-старому она больше не могла.

Они не были расписаны. Игорь никогда не предлагал, а Нина не настаивала. Ей и так было хорошо. Первые три года: год до рождения Темки и два года после. А потом выяснилось, что Темка особенный, не такой, как все, и никогда таким, как все, не станет. Потом вдруг выяснилось, что это ее вина, потому что в роду у Игоря все были «нормальными». Ничего такого не случалось в их роду. Правильные гены, чистая кровь. Про гены и чистую кровь Игорь заговорил, когда Теме исполнилось два с половиной года.

– Посмотри на меня, малая! – Он сидел на кухне и прямо из сковородки ел жареную картошку. Нина даже не успела достать тарелки, чтобы накрыть на стол. – Посмотри! – сказал и нахмурился. В его взгляде больше не было любви – одно только глухое раздражение. Наверное, именно в этот момент Нина решила, что им с Темой нужно уходить. – Видишь? – Он согнул руку в локте, поиграл накачанным, татуированным бицепсом. – Видишь? Я нормальный. И вот тут, – указательным пальцем он постучал себя по лбу, – у меня полный порядок. У меня, у бати моего, у малого.

Малым Игорь называл Стаса, своего младшего брата. Наверное, только он один так его и называл, потому что остальные, те, кто не был членом «нормальной» семьи, называли его Янычаром. Может, из-за узкого смуглого лица. Может, из-за ярости, что постоянно кипела на дне его черных глаз. Может, из-за пути, который он себе выбрал. Они оба выбрали: старший и младший брат. Это был темный и, как позднее выяснилось, опасный путь.

– Все у нас будет тип-топ, малая! – любил повторять Игорь. Тогда, еще до рождения Темы, он по-настоящему любил Нину. Любил, защищал и баловал. Он был старше и опытнее. Он знал жизнь, а она знала только его одного. Тогда ей этого хватало. – Держись меня, малая! И все будет зашибись!

Поначалу оно и было зашибись. Первым делом они купили квартиру. Большую, трехкомнатную, в самом центре. Ремонтом Игорь занимался сам, Нина к тому времени уже была беременна.

– Не думай об этом, малая! И о бабках тоже не думай! Я все решу. Мужик я у тебя или кто? – Он подхватывал смеющуюся Нину на руки и кружил по пока еще пустой и гулкой гостиной их новой квартиры.

– Мужик! – От этой порывистости и решительности у Нины захватывало дух и закладывало уши. – Игорь, поставь меня, пожалуйста, на место! Меня сейчас укачает!

Но он никогда не останавливался сразу, и, когда Нина наконец оказывалась на ногах, голова ее и в самом деле шла кругом и приходилось замирать с крепко зажмуренными глазами, чтобы переждать волну тошноты.

– Зачем тебе работать, малая? – спрашивал Игорь, целуя Нину в изрядно округлившийся живот. – Хватит с нас и твоего института! Моя женщина, – да, он никогда не называл ее женой, – моя женщина должна хранить домашний очаг! Сколько тебе дать денег на очаг, малая? Ну, говори, не стесняйся! Я получил на работе бонус. Очень большой бонус, малая!

Она пыталась расспрашивать его про работу. Потому что, хоть он и не называл ее женой, они были семьей, она собиралась родить ему сына. Но он всегда отшучивался.

– Не забивай голову, малая! Женщине положено знать о своем мужчине только одно – он способен ее обеспечить! А каким способом он добудет мамонта, не должно ее волновать!