Темная вода

Мы накажем… Ему нравилось наказывать. Всех без разбора. Это его возбуждало куда сильнее, чем все остальное. Ее он тоже будет наказывать. Сначала ее, а потом и Темку…

Прикроватный светильник достаточно массивный. Главное, чтобы у нее хватило сил и времени…

У нее хватило. Лишь в самый последний момент она ослабила удар. Испугалась не за Янычара, испугалась за себя, за то, что может убить человека. Пусть даже это уже не совсем человек…

Он рухнул с кровати на пол, упал с тихим стуком, но без стона. По бритому затылку стекали струйки крови. Крови оказалось много. Опасно много. А у Нины оставалось мало времени.

Она собиралась быстро, не обращая внимания на вспышки боли в животе и ребрах. Несколько ребер, возможно, были сломаны, но с болью она разберется потом, когда они с Темкой уедут как можно дальше от этого места.

Прежде чем уйти, ей надо было бы удостовериться, проверить пульс, но Нина не решилась, не нашла в себе сил прикоснуться к Янычару. Испугалась, что может сорваться. Кухонный нож не зря оказался у нее в руке. Неизвестно, когда и как, но точно не зря…

Из дома они с Темкой ушли в первом часу ночи. Нина очень надеялась, что никто из соседей не видел ни их, ни Янычара. А еще она надеялась на удачу, маленькую удачу, способную если не вернуть ей ее прежнюю жизнь, то хотя бы дать передышку. Есть место, о котором никто не знает, где их с Темкой никто не будет искать. Главное, добраться до этого спасительного места.

Кто ж знал, что Темное вода – это не о спасении! Это о страшном и невероятном, о том, что не хочется вспоминать никогда-никогда. Но она вспомнила! Приняла вызов, ввязалась в бой, который был начат больше двадцати лет назад. А если верить памяти предков, то веками раньше.





* * *


…В окно кухни поскреблись, прочертили полосу длинным, заостренным когтем. Прежняя Нина не подошла бы к окну, но у Нины нынешней не осталось выбора.

Они стояли рядком – белые тени на черном бархате ночного неба. Безмолвное воинство. Пока еще безмолвное, но Нина уже слышала далекое пение, тихий зов, за которым хочется следовать.

– Он идет… – Шепот то ли за окном, то ли прямо у нее в голове. – Он идет за тобой. Мы знаем.

Нина тоже знала. Чувствовала. А еще она знала, что тот, кто идет, не должен войти в дом. Не должен найти Темку. Это означало только одно: ей придется выйти ему навстречу. И она выйдет.

Символы на засове полыхали белым огнем. Теперь Нина знала, что означает каждый из них, от какой нечисти защищает. Ей больше не требуется защита. Она способна защитить себя сама.

Навья лодка мерно покачивалась на волнах, приминая мокрым боком прибрежный камыш. На дне ее лежал венок из луговых трав и расшитая обережными узорами сорочка из тончайшей ткани. Последний подарок в последнюю ночь русальей недели.

Сквозь сорочку просвечивал лунный свет и, наверное, обнаженное Нинино тело. На венке блестели капли росы. Ярче бриллиантов блестели.

На плечи легли холодные пальцы, но не царапнули, лишь легонько сжали. Нина закрыла глаза, позволяя чужим неживым рукам бережно расплести ее косу, расправить волосы по плечам.

– Все, я готова, – сказала она, не оборачиваясь.

Она обманывала всех, и себя в первую очередь. Она не была готова, но у нее не оставалось выбора. В последнюю ночь русальей недели нездешняя сила переполняет всех, и плохих и хороших, стирает грань между добром и злом. Почти стирает.



…Он шел вдоль берега нетерпеливой поступью вышедшего на охоту зверя. Нина чувствовала и его злость, и его радостное нетерпение. Он о ней «позаботится». Непременно позаботится. Если она позволит. Вот только она не позволит.

Ворот русальей сорочки достаточно широкий. Одного движения плечом хватило, чтобы невесомая ткань скользнула по телу и легла на траву у Нининых босых ног. И одного-единственного шага хватило, чтобы ее переступить. Второго шага хватило, чтобы стать чуть ближе к тому, кто пришел, чтобы о ней «позаботиться». Сначала «позаботиться», а потом убить.

Он больше не таился, замер, уперев руки в бедра, склонив бритую голову к плечу, блеснув оскалом белоснежной улыбки.

– Смотрю, ты подготовилась к встрече, малая.

Да, она подготовилась. Нет, она больше не малая.

– Мне нравится, когда меня встречают вот так. – Он раскинул руки в стороны, словно хотел ее обнять. Может быть, сначала в самом деле обнять, перед тем как ударить. – Мне нравятся сумасшедшие бабы! Теперь я понимаю своего брата. Теперь я, наверное, даже не стану тебя убивать.

Не станет. Сначала он о ней «позаботится». Возможно, он будет «заботиться» о ней довольно долго, пока ему не надоест. А потом все равно убьет. Бледная навья луна высветила сумасшедший блеск в его глазах.

Нина отступила к Темной воде, поманила Янычара за собой. Из нее бы получилась хорошая русалка, она могла бы с легкостью забирать души и жизни мужчин, но сначала она бы о них… «позаботилась».

Янычар шагнул следом, на ходу сдирая с себя рубашку.

– Хочешь поиграть в прятки, моя сладкая? Давай поиграем! Только потом, когда я тебя поймаю, пеняй на себя. Я голоден. Ты даже представить себе не можешь, как я голоден!

Ну почему же не может? Она видит его насквозь, для этого ей даже не нужен мутный свет навьей луны. Для этого ей достаточно собственной силы. И этой силы хватает, чтобы знать, чем закончатся прятки.

Вода уже по колено и поднимается все выше. Она ласковая и теплая, она примет Нину в свои объятия в любой момент, спрячет за пологом морока. Нина касается тонкой серебряной нити, тянет на себя. Противоположный конец ее захлестывается на шее Янычара, и тот рычит от нетерпения. Он не видит морок, но уже поддается его чарам, одним яростным нырком уходит под воду, чтобы вынырнуть прямо перед Ниной. Нина тоже ныряет и тянет за собой кружево морока, заворачивается в него, как в пуховую шаль. Она видит Янычара ясно и четко, видит клубящийся в его глазах дурманный туман. Он тоже что-то видит, наверное, ему даже кажется, что он видит ее. Видит, сжимает в крепких объятиях, впивается в губы яростным поцелуем, а потом бьет наотмашь.

Черноглазая навка хохочет, запрокинув назад голову, гладит Янычара по груди и щекам, оставляя когтями кровавые дорожки на некогда загорелой, а теперь белой коже.

– Я убью тебя, малая! – Он слизывает кровь языком и улыбается безумной улыбкой, а потом снова замахивается.

– Нет, мой сладкий. – Навка льнет к нему холодным мертвым телом, улыбается из-за его плеча своим выступающим из тумана сестрам. – Ошибаешься, мой сладкий. Но нам точно будет весело…


Нина знает, как заглушить звуки, как сделать так, чтобы не слышать эти душераздирающие, полные боли и наслаждения крики. Но не делает ничего. Она, не оборачиваясь, плывет к берегу, подхватывает лежащую на песке сорочку, надевает на мокрое тело, а поверх набрасывает пуховую шаль. Не ту, что из морока, а настоящую. Кто-то заботливо оставил ее на берегу. Она даже знает кто. Знает, но пока еще не готова смириться с этим знанием.

А из темноты за ней внимательно следят два красных глаза. Ей не нужно видеть зверя, она его чувствует. Чувствует так же хорошо, как в детстве. А может быть, даже лучше…





* * *


– …Промахнулся, – прошептал Яков, хотя можно было не шептать, можно было кричать в голос. – Уйдет гадина!

Не уйдет. Зачем же огнеглазому зверю уходить? Зачем бросать свою добычу? Он что-нибудь придумает. Если он достаточно разумный, то вышибет подпирающее дверь бревно. Его сил на это хватит.

Наверное, Яков подумал о том же, потому что тихо застонал, завозился в темноте, перезаряжая ружье. А снаружи уже снова слышались мягкая поступь и низкое рычание. А потом дверь содрогнулась от мощного удара, хрустнуло сломанное пополам бревно. Этого не могло быть, но оно хрустнуло! Чернов слышал хруст своими собственными ушами.

– Если сунется, стреляй, – сказал он с обреченным спокойствием в голосе.

– Не учи ученого! – В голосе Якова слышалась та же обреченность, лишь немного приправленная отчаянием. – Живым мы этой твари не дадимся. Даже не сомневайся!

Это было утешение. Слабое, но уж какое есть. Живыми они не дадутся, а мертвым уже все равно.

Снаружи послышался скрежет. Чуть звонче там, где коготь вспарывал старую древесину, и глуше там, где проваливался в щели между бревнами. Яков дышал шумно и неритмично. Если придется стрелять, он промахнется. Мелькнула мысль забрать ружье, но Вадим тоже не справится. Охотник из него тот еще. И уж точно он не охотник на огнеглазого зверя.

Дверь открылась почти бесшумно, словно бы кто-то легонько толкнул ее невидимой рукой. Или лапой. Это уж как посмотреть. Яков перестал дышать, приготовился. Чернов тоже приготовился.

Секунды летели одна за другой, складывались в минуты, но ничего не происходило. Сквозь открытую дверь в землянку хлынул прохладный воздух. Уже не тонким ручейком, а полноводным потоком, так, что с непривычки закружилась голова. Снаружи не доносилось ни звука.

– Затаился, – сказал Яков тихим шепотом. – Умный, падла.

Чернов согласился и с первым, и со вторым утверждением, но это не избавляло его от принятия решения. Русалья ночь входила в полную силу, а Нина и Темыч на озере совсем одни. Он обещал защитить, но так и не пришел. Что она подумала? Наверняка не удивилась. Кажется, она уже привыкла к предательству.

– Я пошел, – произнес он тоже шепотом.

– Куда пошел? – кажется, испугался Яков, а потом вдруг решительно сказал: – Я иду первым, у меня ствол.

И попер буром, словно партизан, готовый броситься на амбразуру. Чернов попер следом, в который уже раз пожалев об оставленном в джипе оружии.

Прежде чем выйти из землянки, Яков пальнул. Предупреждающий выстрел, глупый и бесполезный. Огнеглазого зверя пулей не убить, а вот разозлить можно запросто.

Некого было злить. Не оказалось снаружи никого: ни зверя, ни человека. В холодном лунном свете белело сломанное пополам бревно, чернели оставленные на двери царапины.

– Это что? – спросил Яков, не опуская ружья. – Где он?

– Ушел. – Чернов был в этом почти уверен.

– Как ушел? – Яков пошарил в кармане куртки, вытащил сигарету и с наслаждением закурил.

– Может, отозвали? – предположил Чернов, с вожделением поглядывая на сигарету: он бы и сам не отказался, хоть и бросил курить лет шесть назад.

– Кто отозвал? Кто вообще может управлять такой тварью?

– Кто-то точно может. – Чернов подставил разгоряченное лицо под прохладный, влажный от тумана ветер. – Может быть, тот, кто натравил зверя на Силичну.

– Ты думаешь, его натравили? – Яков глубоко затянулся.

– Я не знаю, что думать.

– Лютый? Типа Серега его натравил? Батя его был лесником, лес они знали как свои пять пальцев. Всякую живность подбирали. Однажды у них целый год лосенок жил. Вместе с коровами, представляешь? Думаешь, нашли в лесу вот это… – Яков недоверчиво покачал лысой головой. – Нашли, выходили, а теперь что? А теперь зверь мстит всем, кого Лютый считает виноватым?

Чернов пожал плечами, вместо того чтобы искать ответы, которых у него не было, сказал:

– Мне пора. Нина там одна.

– Нам пора, – решительно поправил его Яков, а потом добавил: – С этим надо что-то делать.

Определенно, с этим нужно было что-то делать. И как можно быстрее, поэтому спорить Чернов не стал, ломанулся через бурелом прочь от землянки. На сердце было неспокойно. Теперь он знал такое… вспомнил такое, что хоть вой. Теперь он знал, где его мама. Теперь он знал, кто его мама… Силична сказала, что они приходят за теми, кого любили при жизни, что больше года не может продержаться ни одна из них. Прошло больше двадцати лет, а она все еще держится. Она не пыталась его убить. Наоборот, она пыталась его защитить.





* * *