Второй взгляд

— Не сомневаюсь.

— Что вы хотите сказать?

Росс выпустил в окно струю дыма.

— Только то, что такая женщина, как вы, может сама выбирать себе поклонников.

К великой досаде Мередит, она ощутила, что щеки ее заливает краска.

— Такая женщина, как я… — медленно повторила она, пытаясь обрести хладнокровие. — Откуда вам знать, что я за женщина?

— Ниоткуда, — согласился Росс. — Я не знаю о вас ровным счетом ничего.

— А раз так, не надо строить предположений на мой счет, — отрезала Мередит. «Ты и сама хороша, — мысленно одернула она себя. — Уже построила на его счет целую кучу предположений».

Правая его рука лежала на руле, в левой он держал сигарету. Огонек, тлеющий на кончике сигареты, казался Мередит зловещим.

— Просто вы напоминаете мне женщину, которую я знал когда-то, — произнес он. — Она была так же красива, как вы.

Мередит говорили так мало комплиментов по поводу ее внешности, что их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Чаще в ее адрес раздавались похвалы совсем другого рода. Ее называли целеустремленной, интеллектуальной, работоспособной, но красивой — практически никогда. Она сама не придавала значения своей привлекательности, и весь мир следовал ее примеру. «И все-таки приятно слышать, что кто-то считает тебя красивой», — подумала она.

Любопытно, что произошло с женщиной, о которой он говорил? Умерла ли она, поссорилась с ним или исчезла из его жизни по какой-то другой причине? Мередит устремила на Росса долгий взгляд. На этот раз он не показался ей безнадежным неудачником. Пожалуй, это человек, которому есть что рассказать.

И, откровенно говоря, она была вовсе не прочь выслушать его историю.

— Итак? — спросил Росс, и ей показалось, что он прочел ее мысли.

— Что — итак?

— Итак, мы приехали, — улыбнулся Росс.

Когда он улыбался, на левой щеке у него появлялась ямочка. Выглянув в окно, Мередит увидела, что они въезжают на стоянку «Старбакса».

Росс вышел из машины и распахнул перед Мередит дверцу. В кафе они обнаружили, что у прилавка стоит очередь из нескольких человек.

— Что бы вы хотели? — галантно осведомился Росс.

Впервые за много лет у Мередит не было готового ответа на этот вопрос.



До того как Бруно Давидович начал проводить испытания на детекторе лжи, ему пришлось побывать профессиональным футболистом-полузащитником, ресторанным вышибалой и даже — благодаря неожиданному карьерному виражу — редактором на телевидении. Он был точен, как швейцарские часы, и всегда прибывал к назначенному времени минута в минуту. Именно поэтому Илай решил обратиться к его услугам. Другая причина, повлиявшая на выбор детектива, состояла в том, что Бруно обладал воистину устрашающими размерами. Увидев такого громилу, люди сразу понимали: с ним шутки плохи.

— Постарайтесь расслабиться, — обратился Бруно к Спенсеру Пайку, закончив приготовления.

Пайк, вопреки ожиданиям Илая, легко согласился на тестирование, заявив, что хочет покончить с этим делом раз и навсегда. Теперь его грудь и живот охватывали трубки пневмографического датчика, к среднему и указательному пальцу были присоединены металлические пластины, на руку выше локтя надета манжета для измерения давления.

— Сегодня среда? — начал испытание Бруно.

— Да, — последовал ответ.

— Ваше имя Спенсер Пайк?

— Да.

— Вы здоровый человек?

Пауза.

— Нет.

— В жизни вам приходилось лгать?

— Да.

— Вы лгали по серьезным поводам?

— Да.

— Вы лгали, чтобы избежать неприятностей?

— Да.


Илай слушал, как Бруно задает вопросы, постепенно переходя к самым важным. Весь секрет, сообщил он Илаю до начала работы, состоит в том, чтобы ни на секунду не спускать с объекта глаз.

Результаты тестирования на детекторе лжи нельзя использовать на суде: считается, что они не обладают достаточной степенью точности. На их основании нельзя решить, виновен ли Спенсер Пайк. Но Илаю нужно было понять, почему профессор так решительно отрицает, что убил жену. Ведь он признался в убийстве ребенка, не зная, что тот выжил. Какой смысл отрицать второе преступление? Ведь Пайк понимает, что возмездия ему опасаться нечего. По крайней мере, на этой земле.

— Ребенок родился мертвым? — продолжил Бруно.

— Нет.

— Вы держали его на руках?

— Да.

— Вы убили ребенка?

— Да, — выдохнул Пайк едва слышно.

— Вы ударили свою жену до начала родов?

— Да.

— Вы били ее после родов?

— Нет.

— Вы причиняли вред вашей жене?

— Да, — потупил голову Пайк.

— Вы повесили вашу жену? — спросил Бруно, буравя старика взглядом.

— Нет, — раздалось в ответ.

— Спасибо, — кивнул Бруно и, захватив диаграммы, вычерченные прибором, вышел в коридор.

Илай последовал за ним.

Едва не подпрыгивая от нетерпения, он наблюдал, как Бруно изучает показания детектора.

— Ну что?

— Смотрите. Я спросил, причинял ли он вред своей жене, и он ответил утвердительно. Это был контрольный вопрос. Потом я спросил его, убил ли он свою жену. Изменения его физического состояния оказались менее выраженными, чем при ответе на предыдущий вопрос.

— Значит, он не убивал, — подытожил Илай.

— Похоже что нет, — сказал Бруно. — Хотите, я его слегка припугну, и посмотрим, что из этого получится?

Илай через открытую дверь бросил взгляд в палату. Водянистые глаза Пайка были устремлены в пространство, руки лежали на подлокотниках кресла-каталки.

— Нет, — нахмурился Илай. — Его уже ничем не испугаешь.



Когда девушка, стоявшая за стойкой в «Старбаксе», сняла фартук и принялась протирать столы, Росс и Мередит поняли, что провели в кафе не меньше пяти часов.

— Даже животные задумываются о наследственности! — заявила Мередит. — Возьмем, к примеру, горилл. Знаете, какие самцы пользуются наибольшим успехом у самок? Седые! По одной простой причине — если самец прожил так долго, что успел поседеть, его потомство тоже будет долголетним! Даже обезьяны это понимают. — Мередит всегда горячилась, если ей приходилось отстаивать необходимость своей работы, а четыре чашки карамельного макиато придавали ей пылу. — Я в своей лаборатории пытаюсь всего-навсего немного помочь природе.

— А вам не кажется, что, разделавшись с эмбрионами, обреченными на неизлечимые болезни, мы постепенно начнем отсеивать тех, у кого неподходящий цвет глаз? — возразил Росс. — Например, захотим вывести новую породу людей исключительно с голубыми глазами?

Мередит задумалась.

— Технически это возможно, — признала она. — Дело в том, что за цвет глаз отвечает один лишь ген. Но в большинстве своем качества, которые люди обычно считают нежелательными, являются результатом взаимодействия множества различных генов. Все рассуждения Гитлера о новой породе людей — следствие того, что он совершенно не разбирался в генетике. Мы не можем, воздействуя на цепочку ДНК, избавить человечество от глупых, слабых и некрасивых особей.

— Это дело времени, — возразил Росс. — Но уж если наука движется в этом направлении, рано или поздно будет изобретен способ ликвидации… нежелательных черт. И мир постепенно наполнится белокурыми бестиями.

— Во-первых, согласитесь, создавать особую человеческую породу — это одно, а при помощи генной инженерии способствовать рождению человека, не предрасположенного к болезням, — совершенно другое. Уверяю вас, девяносто девять и девять десятых процента ученых занимаются подобного рода исследованиями вовсе не потому, что страдают манией величия и хотят создать новую совершенную расу. А во-вторых… Думаю, ваш критический азарт изрядно угас бы, если бы вы поговорили с женщиной, трое детей которой умерли от лейкемии. Она пришла в нашу лабораторию в надежде, что ей помогут родить жизнеспособного ребенка. — Мередит покачала головой. — На дверях моего кабинета можно было бы повесить табличку: «Островок последней надежды». Люди, которые обращаются ко мне, зачастую находятся на грани отчаяния. И когда у них наконец появляется здоровый малыш, я счастлива, что смогла им помочь. Неизлечимо больной ребенок — это испытание, которого не пожелаешь никому.

— Значит, по-вашему, у неизлечимо больного ребенка нет шансов появиться на свет? — спросил Росс, вертя в руках чайную ложечку. — У моего племянника пигментная ксеродерма. Знаете, что это такое?

— Разумеется.

— Попадись вам такой эмбрион, вы наверняка рекомендовали бы его уничтожить. Но Итан — самый сообразительный, умный и смелый мальчишка из всех, кого я встречал за свою жизнь. Возможно, он проживет всего десять лет, возможно, тринадцать, возможно — тридцать. Но кто сказал, что это хуже, чем не жить вообще?

— Во всяком случае, не я, — вздохнула Мередит. — Родителям решать, готовы ли они иметь больного ребенка.

— И многие родители решили бы, что от Итана лучше избавиться…