Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1925
  
ТРОПИКИ
 
(Дорога Вера-Круц — Мехико-сити)
 
 
Смотрю:
 
вот это —
 
тропики.
 
Всю жизнь
 
вдыхаю наново я.
 
А поезд
 
прет торопкий
 
сквозь пальмы,
 
сквозь банановые.
 
Их силуэты-веники
 
встают рисунком тошненьким:
 
не то они — священники,
 
не то они — художники.
 
Аж сам
 
не веришь факту:
 
из всей бузы и вара
 
встает
 
растенье — кактус
 
трубой от самовара.
 
А птички в этой печке
 
красивей всякой меры.
 
По смыслу —
 
воробейчики,
 
а видом —
 
шантеклеры.
 
Но прежде чем
 
осмыслил лес
 
и бред,
 
и жар,
 
и день я —
 
и день
 
и лес исчез
 
без вечера
 
и без
 
предупреждения.
 
Где горизонта борозда?!
 
Все линии
 
потеряны.
 
Скажи,
 
которая звезда
 
и где
 
глаза пантерины?
 
Не счел бы
 
лучший казначей
 
звезды
 
тропических ночей,
 
настолько
 
ночи августа
 
звездой набиты
 
нагусто.
 
Смотрю:
 
ни зги, ни тропки.
 
Всю жизнь
 
вдыхаю наново я.
 
А поезд прет
 
сквозь тропики,
 
сквозь запахи
 
банановые.
 
 
1926
  
МЕКСИКА
 
 
 
О, как эта жизнь читалась взасос!
 
Идешь.
 
Наступаешь на ноги.
 
В руках
 
превращается
 
ранец в лассо,
 
а клячи пролеток —
 
мустанги.
 
Взаправду
 
игрушечный
 
рос магазин,
 
ревел
 
пароходный гудок.
 
Сейчас же
 
сбегу
 
в страну мокасин —
 
лишь сбондю
 
рубль и бульдог.
 
А сегодня —
 
это не умора.
 
Сколько миль воды
 
винтом нарыто, —
 
и встает
 
живьем
 
страна Фениамора
 
Купера
 
и Майн Рида.
 
Рев сирен,
 
кончается вода.
 
Мы прикручены
 
к земле
 
о локоть локоть.
 
И берет
 
набитый «Лефом»
 
чемодан
 
Монтигомо
 
Ястребиный Коготь.
 
Глаз торопится слезой налиться.
 
Как? чему я рад? —
 
— Ястребиный Коготь!
 
Я ж
 
твой "Бледнолицый
 
Брат".
 
Где товарищи?
 
чего таишься?
 
Помнишь,
 
из-за клумбы
 
стрелами
 
отравленными
 
в Кутаисе
 
били
 
мы
 
по кораблям Колумба? —
 
Цедит
 
злобно
 
Коготь Ястребиный,
 
медленно,
 
как треснувшая крынка:
 
— Нету краснокожих — истребили
 
гачупины с гринго.
 
Ну, а тех из нас,
 
которых
 
пульки
 
пощадили,
 
просвистевши мимо,
 
кабаками
 
кактусовой «пульке»
 
добивает
 
по 12-ти сантимов.
 
Заменила
 
чемоданов куча
 
стрелы,
 
от которых
 
никуда не деться… —
 
Огрызнулся
 
и пошел,
 
сомбреро нахлобуча
 
вместо радуги
 
из перьев
 
птицы Кетцаль.
 
Года и столетья!
 
Как ни косите
 
склоненные головы дней, —
 
корявые камни
 
Мехико-сити
 
прошедшее вышепчут мне.
 
Это
 
было
 
так давно,
 
как будто не было.
 
Бабушки столетних попугаев
 
не запомнят.
 
Здесь
 
из зыби озера
 
вставал Пуабло,
 
дом-коммуна
 
в десять тысяч комнат.
 
И золото
 
между озерных зыбей
 
лежало,
 
аж рыть не надо вам.
 
Чего еще,
 
живи,
 
бронзовей,
 
вторая сестра Элладова!
 
Но очень надо
 
за морем
 
белым,
 
чего индейцу не надо.
 
Жадна
 
у белого
 
Изабелла,
 
жена
 
короля Фердинанда.
 
Тяжек испанских пушек груз.
 
Сквозь пальмы,
 
сквозь кактусы лез
 
по этой дороге
 
из Вера-Круц
 
генерал
 
Эрнандо Кортес.
 
Пришел.
 
Вода студеная
 
хочет
 
вскипеть кипятком
 
от огня.
 
Дерутся
 
72 ночи
 
и 72 дня.
 
Хранят
 
краснокожих
 
двумордые идолы.
 
От пушек
 
не видно вреда.
 
Как мышь на сало,
 
прельстясь на титулы,
 
своих
 
Моктецума предал.
 
Напрасно,
 
разбитых
 
в отряды спаяв,
 
Гватемок
 
в озерной воде
 
мок.
 
Что
 
против пушек
 
стреленка твоя!..
 
Под пытками
 
умер Гватемок.
 
И вот стоим,
 
индеец да я,
 
товарищ
 
далекого детства.
 
Он умер,
 
чтоб в бронзе
 
веками стоять
 
наискосок от полпредства.
 
Внизу
 
громыхает
 
столетий орда,
 
и горько стоять индейцу.
 
Что братьям его,
 
рабам,
 
чехарда
 
всех этих Хуэрт
 
и Диэцов?..
 
Прошла
 
годов трезначная сумма.
 
Героика
 
нынче не тема.
 
Пивною маркой стал Моктецума,
 
пивной маркой — Гватемок.
 
Буржуи
 
все
 
под одно стригут.
 
Вконец обесцветили мир мы.
 
Теперь
 
в утешенье земле-старику
 
лишь две
 
конкурентки фирмы.
 
Ни лиц пожелтелых,
 
ни солнца одеж.
 
В какую
 
огромную лупу,
 
в какой трущобе
 
теперь
 
найдешь
 
сарапе и Гваделупу?
 
Что Рига, что Мехико —
 
родственный жанр.
 
Латвия
 
тропического леса.
 
Вся разница:
 
зонтик в руке у рижан,
 
а у мексиканцев
 
«Смит и Вессон».
 
Две Латвии
 
с двух земных боков —
 
различные собой они
 
лишь тем,
 
что в Мексике
 
режут быков
 
в театре,
 
а в Риге —
 
на бойне.
 
И совсем как в Риге,
 
около пяти,
 
проклиная
 
мамову опеку,
 
фордом
 
разжигая жениховский аппетит,
 
кружат дочки
 
по Чапультапеку.
 
А то,
 
что тут урожай фуража,
 
что в пальмы земля разодета,
 
так это от солнца, —
 
сиди
 
и рожай
 
бананы и президентов.
 
Наверху министры
 
в бриллиантовом огне.
 
Под —
 
народ.
 
Голейший зад виднеется.
 
Без штанов,
 
во-первых, потому, что нет,
 
во-вторых, —
 
не полагается:
 
индейцы.
 
Обнищало
 
моктецумье племя,
 
и стоит оно
 
там,
 
где город
 
выбег
 
на окраины прощаться
 
перед вывеской
 
муниципальной:
 
"Без штанов
 
в Мехико-сити
 
вход воспрещается".
 
Пятьсот
 
по Мексике
 
нищих племен,
 
а сытый
 
с одним языком:
 
одной рукой выжимает в лимон,
 
одним запирает замком.
 
Нельзя
 
борьбе
 
в племена рассекаться.
 
Нищий с нищими
 
рядом!
 
Несись
 
по земле
 
из страны мексиканцев,
 
роднящий крик:
 
«Камарада!»
 
Голод
 
мастер людей равнять.
 
Каждый индеец,
 
кто гол.
 
В грядущем огне
 
родня-головня
 
ацтек,
 
метис
 
и креол.
 
Мильон не угробят богатых лопаты.
 
Страна!
 
Поди,
 
покори ее!
 
Встают
 
взамен одного Запаты
 
Гальваны,
 
Морено,
 
Карио.
 
Сметай
 
с горбов
 
толстопузых обузу,
 
ацтек,
 
креол
 
и метис!
 
Скорей
 
над мексиканским арбузом,
 
багровое знамя, взметись!