Мафиози и его мальчик (СИ)
- Кто предлагал, ты, думаю, знаешь сам. А что не слишком дипломатично – тут ты прав. У меня выбор небольшой. Или я им тебя сдам, или они прищучат меня, - Яр медленно, одними губами потянул коньяк. – Вот как-то так.
Богатырёв тоже откинулся назад и, прищурившись, посмотрел на него.
- А с чего мне верить тебе?
- Потому что ты, вроде бы, не дурак.
Богатырёв со свистом втянул воздух через нос.
- Ко мне сюда не войдёт никто, - отрезал он.
- И мыться тоже не пойдёшь?
Богатырёв открыл было рот, но тут же замолк. С водой на зоне было не очень хорошо, и хотя санузел бывший гендиректор оборудовал себе свой, напора не хватало, и мыться зимой приходилось в общей душевой.
Богатырёв молчал. Видимо, обдумывал все возможные ответы, которых было море – и ни один из которых не отвечал заранее на всё. Видимо, он всё-таки понимал, что его могут и убрать.
- Допустим, - сказал он наконец. – Дальше что?
Яр покатал на языке коньяк.
- Перевестись отсюда можешь?
Богатырёв поджал губы. Покидать насиженное место ему не хотелось. Какое-то время он так и сидел, а потом врезал по столу кулаком.
- Чёртов Лысенко, кого там только дёрнуло его пристроить сюда!
Яр молча смотрел на него, и Богатырёв пояснил:
- Он сам тут меньше, чем год. Иначе мы с ним разобрались бы давно.
Яр продолжал молча смотреть на него.
- Ваши дела - это ваши дела, - наконец сказал он. – Я тебе советую отсюда валить… Ну, или привыкай мыться холодной водой. У меня одна просьба к тебе, чтоб не шло разговоров, что я тебя предупредил – в пятницу выйди как всегда.
- И что?
- И я попробую тебя порешить. Сразу говорю. А на этом всё. Больше я с тобой дела иметь не хочу. Не получится – вот и повод нам поссориться с тобой.
Богатырёв смотрел на него какое-то время, а затем кивнул.
В пятницу Яр стоял под тугими струями дольше обычного – выходить не хотелось. Чувство, что что-то меняется, что-то выходит из привычной колеи, накрыло его с головой.
Потом, когда душевые уже почти опустели, и вертухаи принялись дубинками разгонять опаздывающих на ужин, дверь открылась, и появился Богатырёв.
Всего их в душе теперь было семеро: Богатырь, два вертухая, которые привели его, Яр, два его быка и какой-то шнырь, зажавшийся углу.
«Шнырь – это хорошо», - подумал Яр. А вот быков он бы предпочёл отпустить – незачем вмешивать молодцов.
Вся затея вообще сейчас казалась ему шитой белыми нитками. Надо было бы быть дураком, чтобы поверить, что он сам взялся убирать Богатыря всерьёз. На секунду даже промелькнула мысль переиграть, попытаться пойти другим путём, но было уже двадцать шестое февраля и до дня расплаты оставалось три дня. Потому Яр плюнул на всё и, дождавшись, когда Богатырёв будет проходить мимо него, быстро-быстро скрутил полотенце петлёй и накинул ему на горло. Богатырёв захрипел, пытаясь вырваться, охранники бросились на Яра, быки – на ментов. Завязалась свалка, итог которой был предрешён – не потому что охранники или Богатырёв были сильней, а потому что они были частью системы, царившей здесь, и Яр не собирался расшатывать её. Он хотел только пройти по кромке и остаться живым.
Он почти не дрался – только прикрывал голову и лицо руками, когда его свалили и принялись пинать, перемежая удары ногами с ударами дубинок. Было стыдно от того, что где-то рядом, так же скрутив, избивают быков, а потом всё поплыло и стало трудно дышать.
Перед глазами прояснилось ещё раз, когда его вывели на мороз, всё так же голого потащили туда, под бараки, куда лучше было вообще не попадать. Яр выругался, поняв свою ошибку – он слишком много думал о том, как бы не поссориться с братвой, а о том, что начальство может попросту сгноить его живьём в двадцатиградусный мороз, не задумался ни разу до сих пор.
========== Часть 73 ==========
Было холодно. Пожалуй, все последние сутки это была единственная мысль, даже несмотря на то, что уже сразу после ужина в первый день Яру передали через опущенных свитер и штаны.
Дыхание замерзало на ворсинках высокого ворота и застывало крохотными искорками льда, на которые постоянно тянуло скосить взгляд, просто потому, что больше было не на что.
Яр вспоминал, как когда ему было чуть за двадцать и его только ещё собирались отправлять в Афган, он читал «Смирительную рубашку» - редкий, чуть ли не запрещённый по тем временам текст. Читал и с высокомерным пафосом, присущим любому юнцу, сравнивал себя, запертого в коробке стального вагона, идущего на юг, с героем Лондона, и думал о том, как хорошо бы сейчас уснуть, свалиться в глубокий самогипноз и оказаться где угодно, только не здесь.
Температура в вагоне была под сорок – правда, выше нуля. Всё вокруг плавилось и растекалось лужицами от жары, но он был одним из тех, кто не боялся того, что ждёт впереди. Нужно было просто немного потерпеть, пока консервы из тушёных новобранцев доставят под Кабул, и вот там для него началась бы настоящая жизнь.
Он и помыслить не мог тогда, что когда-нибудь окажется замаринованным в другой банке, каменной и холодной, где мгновенно превращается в лёд сорвавшийся с губ плевок. Только из этой консервы выхода не было – разве что в другую, немного более комфортабельную, но такую же безысходную. К шестому дню происходящее потихоньку начинало казаться кошмарным сном. Реальность Джека Лондона вставала перед глазами ясней и ясней.
Он почти непрестанно двигался – сначала попросту ходил по камере кругом, затем пробовал отжиматься и даже подпрыгивать – правда, пол был ледяным, как и всё вокруг, и касаться его руками удавалось с трудом, а ногу стало сводить уже к вечеру первого дня - и с тех пор она ныла почти непрерывно.
Спать в камере ШИЗО было невозможно – Яр опасался, что стоит ему закрыть глаза, как утром он уже не проснётся, навсегда превратившись в ледяной труп. И всё равно на третий день, когда очередной обиженный передал ему пакет от Богатырёва с кипятильником, кружкой и письмом – Яр уснул, едва сделав несколько глотков горячей воды. Его попросту унесло.
Спал он недолго и просыпался без конца от бессмысленного желания плотнее закутать ноги в одеяло или хотя бы плед. Одеяла на зоне были шерстяными – или, может, даже сделанными под шерсть. И хотя сам Яр уже осенью обзавёлся нормальным комплектом тёплого и чистого постельного белья, сейчас он был бы согласен на любую тряпку, только бы создать минимальную границу между собственным телом и ледяным воздухом, сочащимся сквозь щели в стенах.
Яр и рад был бы, уподобившись герою Лондона, ускользнуть в эпоху освоения прерий или во Францию времён Людовиков, но каждый раз, когда он вываливался из серой мути сна, перед глазами стояла окрашенная красными подтёками крови коричневая хрень – не вспоминалась даже Кабульская жара, мучившая его во снах всего пару лет назад, только сплошной бесконечный сумбур из отрубленных пальцев и воющих собак. Его собственных собак, грызущих чью-то плоть.
Когда Яр проснулся, наконец, до конца – а сделать это оказалось нелегко, потому что околевшие конечности не хотели двигаться совсем – первым делом он вскочил со шконки и сделал круг по комнате, размахивая руками и стараясь согреться.
Нога ныла с каждым днём сильней, и если бы не холод, он давно перестал бы вставать вообще. К тому же где-то на третий день – а может, четвёртый, Яр быстро перестал понимать, - начался кашель, от которого, казалось, горло выворачивало наизнанку и сдавливало спазмами грудь.
Немного размявшись, он вернулся к тому месту, где остались лежать заледеневший теперь кипятильник и кружка, наполовину наполненная водой, превратившейся в лёд, взял в руки записку и, развернув её окоченевшими пальцами, поднёс к лицу. Буквы расплывались перед глазами. Хотя в камере – в любой камере на зоне вообще – лампочка должна была гореть круглые сутки, здесь её не зажигали вообще. Яр подошёл к окну и, преодолев несвоевременный позыв облизнуть пересохшие губы, принялся читать.