Мафиози и его мальчик (СИ)

Яр прокашлялся и тут же зашёлся в кашле.
Врач подскочил на месте и на секунду опасливо отошёл.
- Туберкулёз? – спросил он.
Яр покачал головой, но вслух произнес:
- Не знаю. Две недели в ШИЗО.
Врач ткнул ему на дверь перевязочной и сам направился туда. Включил свет и уже внутри указал Яру на койку, затянутую белой простынёй.
Здесь лампы были куда ярче, и врач, подойдя к Яру вплотную, тихонько выругался, взял его за подбородок и заставил покрутить головой.
- С лестницы упал?
- Так точно… Да.
- Сиди, за зелёнкой схожу.
Вернулся врач не только с зелёнкой, но и со стопкой бумаг. Осмотрел и обработал ушибы, затем принялся слушать спину и грудь, а в конце концов покачал головой.
- Хорошо бы флюорографию. И надо в больницу класть.
Яр кивнул. Не пришлось даже ничего объяснять. Затем врач отошёл, принялся перебирать пожелтевшие листки.
- Фамилия, номер как? – спросил он, опустив глаза в разлинованную полосками тетрадь.
- Ярослав Толкунов. Четыреста восемьдесят три.
Рука врача дрогнула и замерла. Затем он медленно поднял глаза. Яр тоже смотрел на него, не зная чего ожидать.
- Вот ты какой… Ярослав Толкунов… - медленно произнёс он.
Яр сидел неподвижно, пытаясь прочитать что-то в этих глазах. Врач так же молча смотрел на его какое-то время, а потом произнёс:
- У меня сын. Был. К Брюсову пошёл.
Яр молчал. Дело с Брюсовым закончилось так давно, что он если бы и хотел, не смог бы сейчас ничего сказать.
Ему даже не сразу пришло в голову, что больничка, кажется, накрывается медным тазом.
- Мне жаль, - произнёс он и невольно закашлялся опять.
- А людей не жаль было убивать?
Яр молчал. Он не хотел врать. Даже сейчас ему не было жаль того, кого он и вспомнить-то толком не мог. Того, кто если бы был жив, возможно убил бы его.
Врач опустил глаза и принялся что-то быстро писать.
- Мне идти в барак? – тихо спросил Яр, уже не глядя на него.
- Куда? – врач быстро поднял взгляд. – Других заражать?
Яр пожал плечами. Таким щенком он не чувствовал себя ещё никогда.
Яр хотел было спросить, на сколько он может рассчитывать, но теперь решил промолчать.
Врач отвёл его в палату и, сухо объяснив что к чему, захлопнул решётчатую дверь и запер на замок.
Яр уснул мгновенно абсолютно мёртвым сном, а проснулся только, когда солнце уже вовсю светило за окном.
Первые два дня к нему заглядывали только, чтобы принести еду. Она была не такой сытной, как та, которую Яр ел у себя, но тоже, в общем-то, ничего. После двух недель голода и холода в больничке было более чем хорошо.
Как сказал в первый же день не слишком-то разговорчивый медбрат, у него обнаружили пневмонию, и лежать ему тут было не меньше двух недель.
Яр не мог бы сказать, что вздохнул с облегчением – слишком отчётливо он понимал, что такое две недели на фоне грядущих десяти лет.
Он слышал о людях, которые вскрывались ещё в СИЗО. В каком-то смысле Яр их понимал.
К концу первой недели тишину палаты нарушил Хрюня, почему-то появившийся на входе со шваброй в руках – Хрюню он обычно работать не отправлял, если только не нужно было за кем-нибудь проследить.
Хрюня долго тёрся вокруг его двери, явно пытаясь привлечь внимание. Яр же поглядывал на него с опаской. С одной стороны, чтобы здесь, в больничке, ни произошло, Лысому вряд ли удалось бы что-то доказать. С другой – в сложившейся ситуации он вовсе не горел желанием подпускать к себе петухов.
В конце концов Хрюне отперла дверь медсестра, и он принялся возить тряпкой уже в непосредственной близи от койки больного. Медсестра ушла, а Хрюня, опасливо выгнув шею и из-под бровей бросив на Яра очередной косой взгляд, сообщил:
- Тебе посылка пришла.
Яр вскинулся и внимательно посмотрел на него.
- Что?
За дверьми послышались шаги, и Хрюня тут же торопливо уставился обратно в пол. Яр закашлялся и на всякий случай отодвинулся от него.
Прошли двое врачей, и Хрюня заговорил опять:
- Я там попросил отложить. Если надо получить – объясню как .
Яр отвернулся от него и уставился в потолок. В голове крутилась тысяча вопросов, ни на один из которых Хрюня не мог дать ответ – от банального «От кого?» до не менее банального «А тебе-то что?»
На последнее Сева всё-таки догадался ответить сам, не дожидаясь, когда Яр решит спросить:
- Хреново вышло, Хромой. Они ж, как выйдешь, тебя накажут и там уже будут всё отбирать. Ты через общую очередь не ходи получать. Я тебе там покажу кой-чего.
Яр не знал, что ответить. Да и не успел сказать ничего. Уже через секунду снова послышались шаги, и они отшатнулись друг от друга как два прокажённых.
Новость о посылке всколыхнула что-то новое внутри Яра. Какую-то свежую струю с примесью любопытства и надежды. Ему даже захотелось выйти из больнички поскорей, хоть умом он и понимал, что именно этого делать нельзя никак.
Его выписали двадцать четвёртого марта, с утра. Его барак как раз ушёл на завтрак, а сам он никуда уже не успевал. Зашёл ненадолго в камеру, сменил свитер и, проведя рукой по отросшей щетине, направился к дверям. Он настолько хорошо знал закуток по дороге от барака к столовой, что именно от этого места подвоха никак не ожидал. Оно было слишком широким, чтобы устраивать здесь тёмную – для троих места было слишком много, а вот десятеро помещалось легко.
Кто-то толкнул Яра в бок, больная нога скользнула по влажной земле, загребая грязь, и он с трудом успел ухватиться рукой за стену, а потом чья-то фигура заслонила проход – будто выключили свет за спиной.
========== Часть 74 ==========
Яр знал, что драться бесполезно. Понял это, как только сомкнулось кольцо – но он уже лет двадцать как не позволял себе говорить слово «бесполезно». «Бесполезно» было идти против Козырева. И прорываться сквозь окружение – настоящее окружение душманов – с одним долбанным, брошенным кем-то гранатомётом в руках было бесполезно.
Главное было не думать – по мнению Яра это был лучший рецепт.
Впрочем, думать и не было времени – как только под колено метнулась чья-то нога – Яр увидел её краем как смутную тень – он развернулся и ударил в ответ, сминая в кровавое месиво самодовольное ухмыляющееся лицо со злыми маленькими глазками бледно-голубого цвета.
Потом развернулся и ударил ещё раз, перехватил, заламывая, руку незнакомого быка и пятернёй двинул ему по лицу, пытаясь надавить пальцами на глаза. Не попал, потому что в поясницу пришёлся чей-то ещё тяжёлый удар.
Яр вставал три раза – преодолевая град сыпавшихся со всех сторон ударов. Дёргал кого-то за ноги, рвал на себя, ронял, выигрывал миллиметры пространства и снова вставал, прекрасно понимая, что только провоцирует их давить сильней.
Он чувствовал боль, но тело было будто бы не его – оно двигалось как автомат, наносило удары само.
В конце концов его скрутили с двух сторон. Два здоровенных быка загнули ему руки назад, так что захрустели суставы, и стали медленно давить на загривок, пытаясь заставить упереться о стену лбом.
Яр понимал, что эти последние секунды не изменят уже ничего, но всё равно продолжал сопротивляться, просто давить затылком на чужие шершавые ладони до ломоты в позвоночнике.
А потом как-то сразу, одним рывком, быки надавили сильней и, горько крякнув, Яр уткнулся головой в кирпич.
К тому времени болело уже всё. Яр не чувствовал бровей или носа – только одно сплошное болевое пятно. Такие же пятна пульсировали под рёбрами, в боках, в животе и в паху.
А потом со смачным звуком треснула ткань под ножом, и тело рванула новая боль, неожиданно резче и сильней всего, что Яр представлял до тех пор.
За все сорок лет жизни, разной и далеко не всегда честной, Яра имели в зад только два раза – и оба раза это был Андрей
Первый раз Яр мог бы назвать приятным с трудом. Андрей честно старался, и руки его скользили по телу Яра тут и там, от чего всё происходящее становилось более уютным, но тем не менее не переставало казаться таким же глупым. Где-то внутри расплывалось тепло, но оно скорее заставляло краснеть, чем приносило удовольствие, и кончил он не столько от анальной стимуляции, сколько от более привычных оральных ласк.