Сын маминой подруги (СИ)

— Я тебе что-то не то сказал или что?
— Нет, с чего ты взял? — удивился я.
Евген убрал руку, сел на диван и чуть спокойнее пояснил:
— Просто в последнее время ты постоянно сливаешься. Я подумал, может, ты обижаешься на что-то?
— Не в этом дело.
— Тогда в чём?
— Просто… — я задумался, как бы сформулировать всё, что со мной произошло за последнее время, в несколько фраз. — Понимаешь, я встречаюсь кое с кем.
Женька ехидно заулыбался.
— Понимаю, — кивнул он, положив мне руку на плечо. — Она есть в ВК?
Его интерес был необычным и выглядел даже немного наигранно. Будто он пытался таким образом компенсировать всё своё невнимание ко мне. Словно он знал, что нравился мне, и извинялся таким образом. Стало как-то не по себе.
— Он парень, — ответил я, пытаясь считать реакцию Евгена. — Он намного старше меня, так что у него особо нет времени на соцсети.
Друг некоторое время думал, закусив губу и опустив взгляд. Ни отвращения, ни презрения на его лице не было, как и других эмоций. Только чистая мыслительная деятельность.
— Ну, он нормальный? — наконец спросил Евген, подняв на меня узкие глаза.
— Ну да, — ответил я неуверенно, вспоминая агрессивные ласки Германа.
Он ещё немного пожевал губы, а потом сказал:
— Если будет вести себя как мудак, скажи мне. Я его изобью.
«Вот же гандон», — с досадой подумал я. Стало ясно, почему он мне нравился ещё совсем недавно, несмотря на свою инфантильность и страшную прыщавую рожу. По той же причине, собственно, я и забил на него и переключился на Германа. Просто этот мудила был слишком хорошим, всегда понимающим, не осуждающим, какую бы херню я ни творил, готовым в любой момент, в буквальном смысле, подставить своё плечо или табло, чтобы защитить меня. Евген принимал меня таким, какой я есть, не ставя условий и не задавая вопросов. Только благодаря ему мы всё ещё продолжали общаться, и хотя я никогда не признавался себе, я был рад, что это так. Он действительно был моим лучшим другом. И он был слишком правильным для всего этого дерьма.
От осознания того, как много он значит для меня, стало тоскливо. Я грустно усмехнулся и кивнул в ответ на его предложение. Евген встал и протянул мне свою клешню. Я пожал её, почему-то упиваясь сожалением, будто мы прощались навсегда. Он вдруг притянул меня к себе и обнял без всякой задней мысли, по-братски, а затем похлопал по спине.
— Ты мне позвоночник сломаешь, — усмехнулся я, отстраняя его.
Было трудно смотреть ему в глаза, но я пересилил себя и понял, что он чувствует ту же тоску, что и я. На вопрос «почему» ответа не было. Можно было лишь предположить, что это из-за мыслей, что теперь всё будет по-другому, что мы больше не будем такими же беззаботными пиздюками, как раньше. Будут другие разговоры, более осмысленные и аккуратные, будет дистанция и избегание скользких тем. И, возможно, однажды наше общение и вовсе сойдёт на нет. Думать об таком не хотелось, но мы оба знали, что есть такая вероятность.
Я распрощался с Евгеном на весёлой ноте, пообещав до новогодних каникул ещё раз встретиться и покатать с ним. В голове было пусто, а на душе почему-то очень легко.
На Новый год тётя Мариша заявилась к нам со своим новым кавалером Валерием. Наверное, похвастаться хотела, хотя ничего особенного в нем не было. Обычный залысоватый мужик под пятьдесят в очках и пиджаке. Герман зачем-то тоже припёрся с ними. Просто картина маслом: за новогодним столом два счастливых семейства. Одно в урезанном составе. Мама не умолкая рассказывала, какой я у неё замечательный сын. Костик то, Костик сё… Как будто меня там не было. Я чувствовал себя очень неловко перед Германом. Но ему, казалось, даже было интересно. Он слушал её, пьяно улыбаясь, потягивая шампунь из высокого бокала. Снова при полном параде: наглаженный, гладковыбритый. Расстроенный, что не могу к нему прикоснуться, и не вовлеченный в беседу взрослых, я налегал на салаты, хотя почти не чувствовал вкуса. Валерий, видимо заметив моё уныние, под осуждающий взгляд мамы плеснул мне шампанского. Нормальный мужик. Я подумал, что будь он мамкиным бойфрендом, мы бы поладили.
После шампуня меня немного отпустило. Я даже повеселел. Стал периодически вклиниваться в разговор тёти Мариши и мамы, спрашивать про детство Германа. Было правда интересно. Тот лишь смущённо улыбался и кивал, подтверждая те или иные факты. Вечер близился к десерту. Мама ушла на кухню ставить чайник. Герман вызвался ей помочь. Пока тётя Мариша поздравляла по телефону родственников из Таганрога, мы с Валерием разговорились на тему предстоящего чемпионата мира по биатлону в Хольменколлене. Оказалось, он шарит. Сказал, что хоть и патриот, но шансы у наших нулевые, и всё золото возьмут французы. Я и сам так думал, но почему-то расстроился, хотя до того момента мне было как-то параллельно.
Алкоголь быстро отошёл. Стало душно. Прихватив со стола виноградину, я встал и пошёл в ванную умыться.
— Не думал, что вы её всё ещё храните, — голос Германа на фоне фейерверков за окнами звучал очень тихо.
— Ну, на ней резать удобно, — с улыбкой в голосе ответила мама. В руках у неё была деревянная разделочная доска с выжженной цифрой восемь. — Да и потом, ты ведь сам сделал всё-таки. Сколько тебе было тогда?
— Двенадцать.
— Точно. Мы с Костиком той весной попали в республиканскую с двусторонней пневмонией.
— И мы с мамой приходили вас навестить восьмого марта.
— Да, — мама тяжело вздохнула. — У меня тогда все мысли были о том, что я умру, если Костик не поправится. Но после вашего визита как-то легче стало. Так что у меня в любом случае рука не поднялась бы её выкинуть.
Я смотрел на них сквозь приоткрытую дверь залитой приглушенным светом кухни. Они, казалось, пребывали в каком-то своём мирке. Там, где мне не было места. Я чувствовал тяжесть во всем теле и горечь во рту не то от разочарования, не то от селёдки под шубой, в очередной раз неудавшейся маме. Хотелось остановить происходящее любой ценой. Такое детское желание, чтобы они вновь принадлежали только мне. Оба, но по отдельности. Ревность едкой желчью встала в горле. Я сунул два пальца в рот, совсем как мой дружище с его больной привычкой. Наверное, мне стоит поблагодарить его.
Меня ожидаемо стошнило. Прямо посреди коридора. Мама, услышав звуки, метнулась ко мне.
— Господи, Костя! — простонала она, глядя на меня в ужасе. Я сидел на коленях, скорчившись придерживая рукой живот.
— Что такое? — Герман выглянул в тускло освященное пространство коридора, увидел меня и поморщился.
— Оставайся пока там, — она махнула рукой в его сторону, и он послушно закрыл дверь с другой стороны.
— Что такое? — тётя Мариша выскочила из зала и едва не споткнулась об меня.
— Перепил, — с досадой констатировал Валерий, выходя за ней следом. — А так вроде хорошо держался.
— А я тебе говорила, что не стоит. Ребёнок ведь совсем ещё.
— Да там было-то два глотка.
Пока они перешёптывались у меня за спиной, мама помогла мне подняться и проводила в ванную. Я продолжал жёстко симулировать отравление. Перед глазами застыли образы её и Германа, мило улыбавшихся друг другу. Внутри всё сжималось, провоцируя новые позывы.
— Он тебе нравится?
Я полулежал на диване, заботливо укрытый шерстяным одеялом. На лбу почему-то выступила испарина. Видно, я так хорошо притворялся, что даже мой организм поверил. Гости, оценив ситуацию, вежливо удалились. Хотя Герман всё порывался поговорить с мамой, так что ей пришлось выпроводить его почти силком.
— Герман, что ли? — усмехнулась она. — Нет, конечно. Я его вообще как мужчину не воспринимаю.
— А я воспринимаю, — сказал я, глядя куда-то в потолок.
— Что ты имеешь в виду?
Я не видел её лица, но по голосу мог понять, что она хмурится. Но отступать было некуда. Я и так слишком долго тянул. Я перевёл на неё взгляд.
— То и имею — он мне нравится.
Некоторое время мама смотрела на меня удивлённо, не шевелясь и даже не моргая. Трудно было прочесть по её лицу, о чём она думает.