Истерли Холл

Когда десять минут спустя он вышел из библиотеки, голова у него кружилась. Он поднялся по лестнице и, войдя к себе, прислонился спиной к двери. Он очень ловко, непростительно ловко обделал это дело, но только таким способом комитетчики могли остаться в своих домах, а их семьи иметь кусок хлеба.

Но так ли уж необходимо собрать всех Форбсов в одной зоне шахты, где они все могли пострадать в случае взрыва или затопления? Он знал ответ на этот вопрос, и хуже всего, он знал, что сделал бы это снова, потому что Джек Форбс посмеялся над ним, он сказал этой Мэнтон, что он, Оберон, – балбес. Форбс возглавлял забастовку, что бы там ни говорил Дэвис о том, что единственный человек, который приводил доводы против, был он, Форбс, известный всем как подстрекатель, а подстрекатели должны получать по заслугам.

В дверь постучалась Вер, и он отошел от двери к дивану. Огонь в камине не горел, и в комнате было холодно. Она вошла. Он махнул ей, приглашая сесть. Но она осталась стоять, только закрыла за собой дверь.

Леди Вероника сказала:

– Ты молодец, Вейни, и мама гордились бы тобой, так ловко ты перехитрил отца и сумел не уволить комитетчиков. Но я совершенно не понимаю, почему ты так настроен против семьи Форбс и тем более против Джека Форбса, который как раз старался убедить не устраивать забастовку. Доктор Николс рассказывал нам об этом на обеде во время забастовки, ты же слышал. Будь практичен, Об, меняй людей на трудных участках в интересах справедливости, а через год ты вернешь им жеребьевку. К тому времени отец будет полностью поглощен контрактами на поставку стали для дредноутов. Контракты почти у него в кармане. Он расширил производство на металлургических заводах, и, как только они заработают на полную мощность, он едва ли вспомнит о шахтах.

Оберон вытащил портсигар и достал сигарету, закурил и сквозь облачко дыма посмотрел на нее.

– Тогда, на ферме у Фроггетта, Форбс посмеялся надо мной. Он назвал меня балбесом, так что давай не будем больше говорить об этом. Иди сюда и садись.

Она села рядом. Вид у нее был усталый.

– Нельзя, чтобы из-за этого ты вел себя несправедливо. Я думаю, он жалеет о своих словах, если вообще помнит что-нибудь.

Оберон снова затянулся и немного помолчал. Потом спросил:

– Как там у вас, женщин, дела?

Вероника вздохнула, губы ее сжались, как это бывало, когда она сердилась, но ее чувства его не касались. Она ответила:

– Панкхерсты поддерживают предложенный Асквитом Билль о согласии, в котором предлагается предоставить право голоса только замужним женщинам, владеющим собственностью и состоянием. Они называют это «нога в двери»[27], а я считаю, что это в корне неправильно. Нам нужно, чтобы все сословия пользовались правом голоса. А пока что мачеха с утра до ночи обрабатывает меня на тему этого проклятого «выезда», и мне деваться некуда, пока она здесь.

Она наклонилась и, глядя на индийский коврик, произнесла:

– Все очень неспокойно, правда? Столько разногласий, так много богатства и так много бедности. Иногда мне кажется, что скоро будет революция. Я бы взбунтовалась, если бы была на их месте, а ты? – Она указала рукой в сторону шахты Оулд Мод.

– Но мы – не они, Вер.

Что еще он мог сказать?





Глава 13




Прошло два года, а мужчины из семьи Эви Форбс по-прежнему работали в тяжелых условиях на самых трудных участках. Жеребьевку так и не вернули, а сама она все так же подавала чай на кухне младшим Брамптонам. Шел март 1912 года, и забастовочное движение, охватившее с 1911 года, казалось, все категории рабочих в Великобритании, распространилось и на шахтеров. Была объявлена национальная забастовка, призванная вынудить владельцев шахт и правительство пойти на минимально разумную оплату, установленную Биллем о шахтерах.

Эви расслабила поясницу, ожидая, когда мистер Оберон и леди Вероника покончат с чаем и уйдут из кухни.

Они не приходили сюда во время невиданной прошлогодней жары, продержавшейся очень долго. Мистер Харви рассказал, что, согласно «Дейли Скетч», это лето побьет все рекорды как самое жаркое за всю историю наблюдений. Ха, принесли бы эти книги рекордов на кухню, она показала бы им, что такое настоящая жара.

Эви сидела у дальнего конца кухонного стола и резала овощи для хозяйского обеда, в который раз сверяясь с меню, пока Брамптоны за чаем щебетали по-французски. Мистер Оберон сказал леди Веронике:

– Мы победим, если хватит запасов, но «если» тут играет самую важную роль. Национальная забастовка – это тебе не фунт изюма. Я беспокоюсь, отец тоже, да и все владельцы шахт нервничают. Корабли стоят на приколе в портах из-за отсутствия топлива, и даже «Титаник», когда выйдет в свое первое плавание, пойдет очень медленно. Если вообще выйдет. Все зависит от того, скоро ли все закончится.

– Я все знаю, Об, – вздохнула леди Вероника, но он явно не слушал и только постукивал пальцами по столу, а потом провел рукой по волосам. Леди Вероника гоняла по тарелке печенье, покрытое розовой глазурью.

Мистер Оберон тряхнул головой.

– Когда все это закончится, мне придется на уши встать, чтобы все эти комитетчики сохранили работу. Надо было вернуть им их жеребьевку еще год назад, но у меня было столько дел! Тем более что я всегда смог бы снова их лишить этого удовольствия. Чего, черт возьми, хотят эти шахтеры? Крови?

Эви пришлось до боли закусить губу, чтобы не крикнуть, что они хотят, чтобы минимальная ставка была пять шиллингов в день для мужчин и два шиллинга для мальчиков, но в этот момент леди Вероника отодвинула от себя тарелку и шепотом, четко выговаривая слова, озвучила именно эти требования.

Мистер Оберон ответил:

– Ну конечно, я это знаю, меня не факты интересуют. Но они не получат эти ставки. Так сказал Асквит. Что-то они получат, конечно, и к тому же продемонстрируют нам силу единого кулака. Я думаю, что они хотят, чтобы правительство приняло решение по гарантированной ставке. Но им придется смириться с тем, что размер ставки будет определять соглашение между владельцами и исполнительным комитетом профсоюза, округ за округом. Я-то, черт возьми, очень хотел бы, чтобы это было решение правительства, потому что ты можешь себе представить, что тут будет твориться, если дело дойдет до третейского суда?

Он снова провел рукой по шевелюре.

Эви хотелось подбросить угля в печь, но как это сделать, если они все никак не закончат трепаться?

– Вер, теперь, когда немцы и французы вторглись в Агадир[28], нам потребуются корабли, чтобы не отстать в гонке вооружений на морях, так что, я надеюсь, отец будет всем этим занят и не станет соваться в мои дела. В этом случае у шахтеров останется какая-то надежда.

Смех его звучал пронзительно.

– Сейчас-то он думает только о том, что мы кормим наших галловеев[29], которых уже второй раз за два года выводят из шахт и пускают пастись в поля. Насосы работают впустую – мы не добываем уголь. Это потерянные деньги.


Леди Вероника подняла руку.

– Об, я тебя умоляю, его сталелитейное производство процветает, цены на уголь остаются высокими, и он продает запасы. С кирпичных заводов Брамптона постоянно отгружаются кирпичи. Так что все это чушь, что у него денег нет. Он может дать шахтерам приличные ставки. И должен.

Мистер Оберон внезапно сник.

– Конечно, должен, только он на это не пойдет. И ни один владелец не пойдет. Единственный способ добиться этого – это передать шахты в государственную собственность. Тогда у людей будет шанс на достойные заработки. Извини, я знаю, что это ересь, но я просто выпускаю пары. Мне надо расслабиться. Когда отец нависает надо мной, я чувствую себя как побитая собака.

Леди Вероника забеспокоилась:

– Что, он опять…

Мистер Оберон покачал головой:

– Нет, это я просто так выразился. Как бы там ни было, мне нужно, чтобы комитет продолжал работать, иначе люди потеряют смысл жизни и его уже не вернешь.

Он предупредительно поднял руку.

– Да, я знаю, что повторяюсь.

Он говорил быстро и возбужденно, но Эви понимала каждое его слово. За это она была благодарна Брамптонам. Но только за это.

Вероника снова заговорила:

– Плохо это, Об. Нельзя было забывать о жеребьевке, как бы ты ни был занят. Это пустой предлог. Что касается семейства Форбсов… Ты уже перевел хотя бы мальчика?

Оберон покачал головой:

– Еще нет. Ну, знаю я, что это глупо – позволять личным обидам… Ладно, не важно.

Эви продолжала чистить морковь, Саймон вытащил ее из бочки с опилками, где она хранилась, и требовал поцелуй за каждую морковку, а она с удовольствием отвечала на его требования. Она надеялась… На что? Одновременно на замужество и на независимость. Надеялась, что забастовка кончится, что шахтеры получат то, чего хотят. Но больше всего она надеялась на безопасные участки работы для отца и братьев. Она надеялась, что будет продолжать ненавидеть Оберона и Веронику, но ведь он не хотел разгонять комитет, а на собраниях суфражисток дочь Брамптона выступала за право голоса для всех, а именно из-за этого и происходили все препирательства. Ну да, она должна презирать их, но в то же время…

Она бросила морковку в сковороду и взяла следующую, стараясь избавиться от чувства неловкости. Часть своей цели она видела в том, чтобы сообщать Джеку о намерениях Брамптонов, и в среду она рассказала ему, что Ублюдок Брамптон помчался в Лондон, где ему назначен прием у Аксвита, а завтра она расскажет, что Оберон не хочет распускать комитет. Правда, Джек скажет, что слова ничего не стоят. Потом она повторит в очередной раз, что это из-за него семья остается на опасных участках в шахте, и опять начнет вспоминать про этого «балбеса». Джек по-прежнему не понимал, в чем дело. Под конец он пошлет Брамптонов к черту, как в среду, когда они проверяли силки, поставленные на кроликов у Корявого дерева.

Еще одна морковка отправилась в сковороду – сколько еды всего лишь для мистера Оберона, леди Вероники и ее компаньонки, миссис Бенсон. На ланч и на обед заказано пять блюд – и так каждый день, с того времени, как началась забастовка.

– Пустая трата продуктов, – сказала миссис Мур в самый первый день.

На второй день они кивнули друг другу.

– Да нет, вовсе не пустая трата, – отметила миссис Мур.

Блюда возвращались на кухню почти нетронутыми, и остатков было столько, что даже прислуга не могла все съесть, зато их отправляли в барак, а оттуда кто-то из забастовочного комитета забирал их для раздачи.

– В конце концов, мисс Вейнтон не зря учила леди Веронику, – сказала миссис Мур. Эви предполагала, что мистер Оберон тоже должен был об этом знать.

Да, ей хотелось их ненавидеть, но…

Плита за ее спиной заурчала, снова напоминая, что ей не хватает топлива. Тикали часы на стене, отмечая время.

Мистер Оберон перешел на английский, и теперь они обсуждали непрекращающуюся гонку вооружений на морях между Англией и Германией и вопрос о самоуправлении в Ирландии. Руки его, уже совсем мужские, выглядели сильными, а кожа на фоне белых манжет выглядела особенно загорелой. Она бросила на него взгляд, когда он в очередной раз с силой проводил пальцами по прическе. Если так будет продолжаться, у него совсем волос не останется. Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Она кивнула, опустив глаза, как положено хорошей служанке. Он заговорил:

– Может быть, мы вас задерживаем, Эви?

Она покачала головой.

– Что вы, у нас есть еще время.

Оберон больше не смотрел на нее как на пустое место. Иногда он спрашивал, как у нее дела, затевал разговоры о поздней весне или суровой зиме. Он мог поговорить и о ее страсти к кулинарии, но только когда рядом не было леди Вероники. А когда Эви поправлялась после перенесенной простуды, он принес ей местного меда.

– Он целебный, – объяснил тогда Оберон. – Там есть что-то полезное, связанное с пыльцой.

И протянул ей банку. Их пальцы тогда коснулись, и он не отдернул руку, из-за того что дотронулся до прислуги.

Сейчас с ними были таксы, поскуливавшие во сне. Собаки нередко забегали на кухню со двора, и миссис Мур неодобрительно фыркала, а потом кормила их всякими вкусностями, после чего они сворачивались клубком перед плитой на коврике, принесенном Эви из дома. Многое изменилось за прошедшие два года, и в то же время все осталось по-прежнему. Это сбивало с толку. Эви смотрела на морковки в сковороде и думала об участках шахты, на которых по-прежнему работают ее близкие.

Она отодвинула от себя сковороду вместе с одолевавшими ее мыслями.

Может быть, и вся страна жила так же, не зная, что толком чувствует. У рабочих теперь была их собственная лейбористская партия, либералы по-прежнему находились у власти, несмотря на очередные выборы. Народный бюджет прошел палату лордов, и уже был принят закон, запрещающий им снова блокировать финансовый законопроект. Женщины бунтовали. Жаркое лето прошлого года прошло под знаком близкой революции, одна забастовка следовала за другой. И вот снова шахтеры, бастуя, приближают ее? Джек часто об этом говорил. В жизни так много насилия. Роджер тогда на складе, те пьяные субъекты из Ли Энд, мужчины, нападавшие на женщин на собраниях, полиция и бастующие в Уэльсе…

Эви снова взялась за нож и принялась чистить последнюю морковку. Наконец морковка полетела в сковороду, и она вытерла руки сырым кухонным полотенцем и приступила к картошке. Ломтики надо было резать очень тонко, так чтобы они получались прозрачными, после чего их нужно было бросить в слегка подсоленную воду. Хрустящий жареный картофель хорош с цесаркой. До чего это прекрасно – заниматься едой, это успокаивает. Когда готовишь, чувствуешь себя счастливой.

Голос леди Вероники прервал ее сосредоточенные размышления.