Маленький друг

Наконец он затормозил. До башни еще было идти порядком (дорога плохая, трава высокая, на машине туда соваться не стоит, а то и застрять можно). Собаки залаяли как бешеные, запрыгали, пытаясь перескочить на передние сиденья. Дэнни развернулся, как будто хотел вылезти из машины.

– Приехали, – глупо сказал он.

Он быстро вытащил пистолетик из ботинка и наставил его на Фариша.

Но Фариш на него даже не смотрел. Он отвернулся от него, привалившись брюхом к двери.

– А ну сидеть, – говорил он суке, которую звали Ван Зант, – сидеть, кому говорю.

Он вскинул ладонь, собака сжалась.

– На меня гавкаешь? На меня, значит, гавкаешь, непослух?

Ни на Дэнни, ни на пистолет он даже не взглянул. Чтобы привлечь его внимание, Дэнни покашлял.

Фариш вскинул грязную красную лапу.

– Притормози, – сказал он, даже не обернувшись, – погоди. Мне тут пса приструнить надо. Ты у меня в печенках уже сидишь, – хлоп ее по башке, – сука ты тупая, будешь мне тут выдрючиваться.

Они с собакой злобно уставились друг на друга. Сука прижала уши, глядела, не мигая, горящим желтым взглядом.

– Ну давай. Попробуй. Я тебя так отлуплю… Нет, ты погоди, – он опять отмахнулся от Дэнни и, слегка развернувшись в его сторону, нацелил на него бельмо. – Сейчас я эту сучку проучу, – слепой глаз казался холодным, синеватым, будто устрица. – Ну, давай, – сказал Фариш собаке. – Попробуй. И это будет первый и последний раз, когда ты.

Дэнни взвел курок и выстрелил Фаришу в голову. Вот так вот, просто и быстро: бах. Голова у Фариша дернулась, упала на грудь, челюсть отвисла. Он на удивление проворно потянулся к приборной доске, оперся на нее – и повернулся к Дэнни, здоровый глаз полуприкрыт, зато слепой – широко распахнут. Изо рта с хлюпаньем, кровавыми пузырьками, потекла слюна, Фариш был прямо как рыба, как сом на крючке – хлюп, хлюп.

Дэнни снова в него выстрелил, на этот раз попал в шею и в наступившей тишине, которая звенела и расходилась вокруг него гудящими кругами, выскочил из машины и захлопнул дверь. Все, дело сделано, назад дороги нет. Кровь брызнула ему на рубашку, Дэнни дотронулся до щеки, посмотрел на ржаво-красное пятно на пальцах. Фариш упал лицом на приборную доску, от шеи у него почти ничего не осталось, зато рот, из которого лилась кровь, еще шевелился. Соболь, тот пес, что поменьше, уперся передними лапами в спинку пассажирского кресла, а задними изо всех сил скреб по полу, пытаясь забраться хозяину на голову. Вторая же псина, паскудная сука по кличке Ван Зант, уже перебралась вперед. Опустив морду, она раза два крутанулась на месте, потом развернулась в другую сторону и шлепнулась на водительское сиденье, выставила черные уши, будто черт – рога. Поглядела на Дэнни волчьими глазами и начала гавкать. Лай был резкий, отрывистый, звонкий, и слышно его было по всей округе.

Сука била тревогу, считай “Пожар! Пожар!” орала. Дэнни отошел на шаг. Когда захлопали выстрелы, стайка птиц шрапнелью разлетелась в стороны. Теперь они снова потихоньку рассаживались на земле, на деревьях. Внутри машина была вся в крови, кровь была на лобовом стекле, на приборной доске, на окне с пассажирской стороны.

“Надо было позавтракать, – думал он в истерике. – Когда я ел в последний раз?”

Тут он понял, что на самом деле больше всего на свете ему нужно отлить, что ему с самого утра, с тех самых пор, как он проснулся, до ужаса хотелось только этого.

Невероятное облегчение навалилось на него, просочилось в кровь. “Все нормально”, – думал он, застегивая ширинку, и тут…

Его красавица, его машина. Всего несколько минут назад она была как конфетка, хоть завтра на выставку, а теперь превратилась в место преступления из “Настоящего детектива”[47]. Внутри метались собаки. Фариш лежал, уткнувшись лбом в приборную доску. Выглядел он как-то очень естественно, даже расслабленно – как будто, например, уронил ключи и нагнулся за ними, только вот из головы у него хлестала кровь и на пол уже натекла огромная лужа. Все лобовое стекло было забрызгано кровью, кровь налипла маслянистыми, блестящими каплями, букетом остролиста от щедрой цветочницы. Соболь вертелся на заднем сиденье, молотил хвостом по окнам. Ван Зант уселась возле хозяина и все наскакивала на него – потычется ему носом в щеку, потом отскочит и снова напрыгнет – и все лаяла, лаяла, отрывисто, пронзительно, как будто. черт, она же собака, но все равно ни с чем не спутаешь эти настойчивые, тревожные звуки, один в один – крики о помощи.

Потирая подбородок, Дэнни в панике заозирался. Порыв, который заставил его спустить курок, вдруг испарился, а проблемы множились, вставали черной стеной, так что света белого уже было не видно. За каким же хреном он застрелил Фариша в машине? Подождал бы пару секунд, так нет же, ему надо было побыстрее с этим разделаться, и он как идиот давай жать на спусковой крючок, вместо того чтоб дождаться подходящего момента.

Дэнни согнулся, уперся в колени руками. Он покрылся холодной испариной, его тошнило, сердце выскакивало из груди, он уже сколько недель питался кое-как, всякой дрянью – заливал “Севен-Апом” мороженое с печеньем, поэтому адреналиновый бодряк улетучился, а вместе с ним – и остатки сил, и теперь ему только и хотелось, что улечься на нагретую зеленую траву и закрыть глаза.

Он был как под гипнозом, не мог оторвать взгляда от травы, но наконец встряхнулся, распрямился. Ему бы чуток закинуться, и он будет как новенький – закинуться, господи ты боже мой, у него от одной мысли об этом слезы на глаза навернулись, – но он уехал с пустыми карманами, а теперь ему уж точно не хотелось открывать дверь и обшаривать труп Фариша, расстегивать-застегивать молнии на этом сраном старом комбинезоне.

Он, прихрамывая, подошел к капоту. Ван Зант рванулась к нему, с треском влетела мордой в лобовое стекло – Дэнни так и попятился.

Она снова зашлась лаем, а Дэнни на миг замер, закрыл глаза, постарался успокоиться, дышать поровнее. Не хотел он в это ввязываться, да ввязался. Поэтому теперь придется поостыть и все как следует обдумать, шажок за шажком.



Гарриет напугали птицы, которые вдруг подняли оглушительный гам. Они разом взвились, заметались вокруг нее, и Гарриет съежилась, закрыла глаза рукой. Штук пять ворон уселись совсем рядом, уцепившись когтями за ограждение вокруг бака. Они покосились на нее, потом ворона, которая сидела к ней ближе других, захлопала крыльями и улетела. Снизу доносился какой-то шум, как будто собаки гавкают, лают, аж заходятся. Но перед этим она как будто слышала какой-то другой звук, вроде как хлопок, еле различимый в дрожащей от ветра, белой от жары дали.

Гарриет, которая сидела на лестнице, свесив ноги в бак, замерла. Растерянно оглядываясь, она заметила другую ворону – вид у нее был разбитной, вредный, как у мультяшной птицы, ворона наклонила голову, ну прямо как будто собиралась что-то сказать, но тут снизу раздался еще один хлопок, и птица встрепенулась и улетела.

Гарриет прислушалась. Она встала на лестницу, высунувшись из бака по пояс, оперлась на край бака рукой и вздрогнула, потому что лестница заскрипела под ее весом. Она быстро выбралась обратно на крышу бака, на четвереньках подползла к самому краю и вытянула шею, стараясь получше все рассмотреть.

Внизу, на другом конце пустыря, ближе к лесу, толком и не разглядишь – стоял “Транс АМ”. Птицы вернулись к просеке, стали пикировать вниз, снова запестрели на ветках, в кустах, на земле. Неподалеку от машины стоял Дэнни Рэтлифф. Стоял он к ней спиной, зажав уши руками, как будто кто-то на него кричал.

Гарриет пригнулась – он застыл в такой напряженной позе, что ей стало страшно, но тут до нее дошло, что она увидела, и она снова медленно подняла голову.

Так и есть, красные пятна. Капли брызгами разлетелись по лобовому стеклу, такие яркие, такие приметные, что они даже с такого расстояния в глаза бросались. За окном, в машине, за полупрозрачной сеткой капель угадывалось какое-то жуткое движение, там что-то билось, металось, вертелось. Но что бы это ни было, а Дэнни Рэтлифф тоже, похоже, боялся этой черной круговерти. Он медленно, рывками, как робот, отступал, пятился назад, будто в фильме, когда ковбоя подстрелили и он вот-вот упадет.

На Гарриет вдруг навалилась странная апатия, вялость. Она забралась так высоко, что отсюда все казалось каким-то незначительным, мелким, даже несущественным. Безжалостно светило белое солнце, и голова у нее кружилась от все той же воздушной легкости, из-за которой ей уже однажды хотелось разжать пальцы и камнем полететь вниз.

“Я влипла, – подумала она, – влипла здорово”. Что верно, то верно, но прочувствовать это ей никак не удавалось.

Вдали, в лучах яркого солнца Дэнни Рэтлифф нагнулся и поднял с травы что-то блестящее, и у Гарриет сердце вдруг подкатило к горлу, потому что она поняла – не увидела, а просто поняла из-за того, как он эту штуку держал, что в руках у него пистолет.

Стояла такая жуткая тишина, что на какой-то миг Гарриет даже вообразила, будто слышит слабенькое уханье тромбонов, что это где-то далеко-далеко на востоке играет оркестрик Хили, и когда она глянула в ту сторону, ей даже почудилось, что там, в рябившей от зноя дали сверкнула золотая искорка, словно солнце ударило в литавры.



Птицы, везде эти птицы, черные каркающие воронки взрывов, словно шрапнель, словно радиоактивный ливень. Птицы – это дурной знак, это слова и сны, и законы, и цифры, вихри информации у него в голове, которая летает, кружится неразборчивыми загогулинами. Дэнни зажал уши и глядел на свое кривое отражение в забрызганном кровью окне, в засохшем водовороте красного Млечного Пути, и над головой у него тоненькой пленочкой теснились облака. Его мутило, он еле держался на ногах, ему бы в душ залезть и поесть нормально, ему бы домой, поспать. Сдалось ему это говно. Я брата пристрелил, а зачем? Потому что так ссать хотелось, что головой думать не мог. То-то Фариш бы поржал. Он вечно выискивал в газетах такую вот бредятину и гоготал, аж захлебывался – про алкаша, который ссал с эстакады, свалился на шоссе и разбился насмерть, про кретина, который посреди ночи проснулся от звонка телефона, схватил с тумбочки вместо трубки пистолет да и продырявил себе башку.

Револьвер валялся в траве у него под ногами. Дэнни с трудом нагнулся, поднял его. Соболь обнюхивал щеку и шею Фариша, толкаясь в него носом, будто ввинчиваясь – от чего Дэнни только сильнее замутило, а Ван Зант не сводила с Дэнни ярко-желтых глаз. Он только шагнул к машине, как она вскинулась и залаяла еще громче прежнего. Ну, рискни, открой дверь, как будто говорила она. Давай, рискни, открой-ка эту гребаную дверь, увидишь, что будет. Дэнни вспомнил, как Фариш тренировал псов на заднем дворе, как он обматывал руки одеялами и мешковиной и орал: “Фас! Фас!”, а по двору разлетались белые комочки ваты.


У Дэнни подгибались колени. Он потер рот, постарался взять себя в руки. Потом навел пистолет на желтый глаз Ван Зант, прицелился и выстрелил. В окне с хрустом распустилась дыра размером с серебряный доллар. Из машины послышались визг, вой, грохот, но Дэнни сжал зубы, нагнулся, просунул в дыру пистолет и выстрелил в суку еще раз, а потом, чуть вывернув руку, так чтобы целиться было сподручнее, пристрелил и второго пса. Выдернул руку и отшвырнул револьвер подальше.

Он стоял под жарким утренним солнцем и хватал ртом воздух так, будто только что милю пробежал. Хуже звуков, чем те, что сейчас неслись из машины, он в жизни не слыхивал: нечеловеческий визг, будто скрежет сломанных шестеренок, лязгающие всхлипы, которые звенели без передышки, и от этих звуков Дэнни всего корежило, казалось, если они прямо сейчас не заткнутся, он просто палки себе в уши воткнет…

Но они не затыкались, и так, пока Дэнни ждал, отвернувшись от машины, прошло как-то невероятно много времени. Наконец Дэнни доковылял до того места, куда он выбросил револьвер – собачий вой звенел у него в ушах. Угрюмо опустившись на колени, он принялся раздвигать жиденькие сорняки, спиной чувствуя резкие, настойчивые вскрики.

Но заряд кончился, пуль больше не было. Дэнни начисто обтер револьвер футболкой и забросил его подальше в чащу. Пока он набирался духу, чтоб вернуться к машине, тишина вдруг навалилась на него мощными волнами – и у каждой волны был свой гребень, своя крутизна, как и у криков, что им предшествовали.

“Она бы теперь несла нам кофе, – думал он, потирая рот. – Если б только я поехал в «Белую кухню», если б не свернул сюда”. Тощая официанточка по имени Трейси, та, у которой сережки-висюльки и крохотный плоский зад, всегда сразу, ничего не спрашивая, выносила им кофе. Он представлял, как развалился бы в кресле Фариш, важно выпятив огромное брюхо, как завел бы вечную свою бодягу про яичницу (пить яйца он не собирается, поэтому пусть скажет повару, чтоб тот уж как следует их поджарил), а Дэнни сидел бы напротив него, глядел бы на его спутанные космы, похожие на черные водоросли, и думал бы – а я ведь чуть тебя не убил.

Видение исчезло, он таращился на разбитую бутылку, которая валялась в траве. Дэнни разжал один кулак, потом другой. Ладони были потные, холодные. “Надо валить отсюда”, – на него вдруг накатила паника.

Но он так и не двинулся с места. Чувство было такое, будто у него где-то внутри перегорел какой-то проводок, который соединял его тело с мозгом. В оконном стекле была дыра, собаки наконец перестали выть и визжать, и Дэнни теперь слышал, как из радиоприемника несется слабая музыка. Могли ли себе представить люди, которые пели какую-то херь про звездную пыль в волосах, могли ли они хоть на минутку вообразить, что кто-то будет слушать эту песню, стоя в пыли возле заброшенной железной дороги с лежащим на радиоприемнике трупом? Не-ет, эти люди просто катались по Лос-Анджелесу, по Голливуду в белых костюмчиках с блестками, не снимая очков от солнца (стекла снизу прозрачные, сверху – затонированные), хлебали шампанское да нюхали кокаин с серебряных подносов. Им и в голову не могло прийти, пока они, обмотавшись блестящими шарфами и попивая модные коктейли, сидели у себя в студиях за огромными роялями – и в голову не могло прийти, что какой-нибудь бедняга из Миссисипи будет стоять на разбитой дороге и решать настоящие проблемы, пока они будут заливаться по радио о том, как в день чьего-то там рождения ангелы повстречались на небесах…[48]

Им не приходится в жизни принимать непростых решений, тупо думал он, глядя на свою заляпанную кровью машину. Не приходится говном руки марать. Им все на блюдечке подают, будто ключи от новенькой машины.

Он шагнул к машине, всего один шажок. Колени у него тряслись, хруст щебня под ногами пугал до смерти. Шевелись! – твердил он себе с настоящей такой, до визга, истерикой, бешено мотая головой (глянул налево, направо, вверх, на небо), вытянув руку, чтоб за что-нибудь схватиться, если упадет. Садись в машину – и в путь! Что делать, ему было ясно, вопрос был только в том, как это сделать, потому что факт оставался фактом – он скорее себе руку отпилит, чем до трупа брата дотронется.

На приборной доске – довольно расслабленно – лежала загрубелая красная рука Фариша с пожелтевшими от табака пальцами, на мизинце – перстень в виде игральной кости. Дэнни таращился на перстень, пытаясь собраться с мыслями. Ему нужно закинуться, чтобы прочистить мозг, завести сердце, задвигаться. Наверху в башне много товара, товара там завались, а чем дольше он тут будет стоять, тем дольше и “Транс АМ”, в котором истекают кровью три трупа – человека и двух полицейских овчарок, – будет стоять на этом пустыре.



Гарриет лежала на животе, вцепившись в перила обеими руками, и даже вздохнуть боялась. Ноги у нее были выше головы, поэтому вся кровь прилила к лицу, а стук сердца отдавался в висках. Крики, несшиеся из машины, наконец стихли – пронзительный, визгливый вой, который, казалось, не смолкнет никогда, но теперь даже наступившая тишина казалась какой-то просевшей, перекошенной от этих нечеловеческих воплей.

Дэнни Рэтлифф все не двигался с места и с высоты казался маленькой точкой посреди тихого пустыря. Все замерло, будто на картинке. Казалось, будто кто-то пригладил, зачесал и навощил каждый стебелек, каждый листик на каждом дереве.

Локти у Гарриет заныли. Лежать было неудобно, поэтому она заерзала. Она толком не поняла, что видела – она была слишком далеко, но вот выстрелы и вой слышала очень отчетливо, и эхо криков до сих пор звенело у нее в ушах: тоненькое, режущее, невыносимое. В машине тоже все затихло, жертвы Дэнни (какие-то темные фигуры, вроде бы две) больше не шевелились.

Вдруг он развернулся, и у Гарриет болезненно сжалось сердце. “Пожалуйста, Господи, пожалуйста, – молилась она, – только не сюда”.

Но он пошел в сторону леса. Оглянувшись, быстро присел возле просеки. Футболка выбилась из джинсов, показалась полоска желтовато-белой кожи – совсем не такой, как на его дочерна загорелых руках. Он переломил ствол пистолета, заглянул внутрь, обтер его футболкой. Потом закинул пистолет в лес, и над травой промелькнула темная тень.

Гарриет глядела на все это, уткнувшись носом в руку, и боролась с желанием отвернуться. Ей отчаянно хотелось понять, что это он там делает, но в то же время неотрывно смотреть в яркую даль оказалось нелегко, и Гарриет то и дело встряхивала головой, чтобы разогнать туман перед глазами. С ней такое и в школе бывало: если долго смотреть на доску, то на цифры начинала наползать чернота.

Дэнни пошел к машине. Гарриет видела его мускулистую взмокшую спину, он застыл там, опустив голову, прижав руки к бокам. На гравии растянулась его тень, черная полоска, которая указывала на два часа. Солнце светило так ярко, что на прохладную тень было приятно смотреть – глаза отдыхали. Но тут тень ускользнула, пропала, потому что Дэнни развернулся и зашагал к башне.

У Гарриет в животе все как будто оборвалось. Но сразу же опомнившись, она дрожащими пальцами нашарила пистолет, принялась его разворачивать. Старый пистолет, из которого она даже стрелять не умела (она даже толком не знала, получилось ли у нее его зарядить), вдруг показался ей слишком хлипкой защитой от Дэнни Рэтлиффа, особенно в таком опасном месте.

Она огляделась по сторонам. Где лучше залечь? Здесь? Или с другой стороны и немного пониже? И тут внизу лязгнули скобы лестницы.

Гарриет запаниковала, завертела головой. Она ни разу в жизни не стреляла из пистолета. Даже если она в него попадет, вряд ли он вот так сразу свалится, а на шаткой крыше бака и спрятаться негде.

Бам… бам… бам…

Гарриет, на миг ощутив, как это страшно, когда все тело разом теряет равновесие и кренится в сторону, кое-как вскарабкалась на ноги, но только она решилась прыгнуть вместе с пистолетом в воду, как что-то ее остановило. Неуклюже размахивая руками, она выпрямилась, еле-еле устояла на ногах. Из бака выхода нет. Страшно, что им придется встретиться лицом к лицу, но если она упадет туда, считай – пропала.

Бам. бам.

Пистолет был тяжелый, холодный. Неловко зажав его в руке, Гарриет сползла вниз, потом улеглась на живот, ухватив пистолет покрепче, и на локтях проползла вперед еще немножко, до края крыши, но так, чтобы голова не торчала наружу. Перед глазами у нее все как будто сжалось, затемнилось, сузилось до прорези для глаз, какая бывает на забралах рыцарских шлемов, и Гарриет выглядывала наружу с любопытной отстраненностью, все казалось ей далеким и нереальным, кроме одного только отчаянного желания швырнуть всю жизнь одним махом, одним хлопком, будто шутиху, прямо в лицо Дэнни Рэтлиффу.

Бам… Бам…

Она проползла еще чуть дальше, держа пистолет дрожащими руками – теперь можно было заглянуть за край крыши. Она вытянула шею и увидела его макушку внизу, футах в пятнадцати от нее.

“Только голову не поднимай”, – лихорадочно думала Гарриет. Она оперлась на локти, подняла пистолет, прижала его к переносице и – глядя поверх дула, стараясь изо всех сил получше прицелиться – зажмурилась и нажала на спусковой крючок.

Бабах. Пистолет с громким щелчком стукнул ее по носу, она вскрикнула, перекатилась на спину и зажала нос обеими руками. В черноте под зажмуренными веками затрещали оранжевые искры. Краем сознания она отметила, что пистолет с грохотом полетел вниз, с гулким железным звоном пересчитывая лестничные скобы, как будто кто-то стучал палкой по прутьям клеток в зоопарке, но нос у нее ожгло такой болью, какой она и припомнить не могла. Между пальцев хлестала кровь, липкая и горячая, кровью были перемазаны все ладони, привкус крови был у нее во рту, и когда она посмотрела на свои окровавленные руки, то сразу и не вспомнила, где она и что она тут делает.



Выстрел так перепугал Дэнни, что он чуть с лестницы не свалился. Что-то тяжелое брякнуло о верхнюю скобу и с размаху ударило его по голове.

На миг Дэнни почудилось, будто он падает и не знает даже, за что хвататься, но потом вздрогнул, словно проснувшись, и понял, что по-прежнему держится за скобу обеими руками. Боль расходилась в стороны огромными, плоскими волнами, волнами, которые повисали в воздухе и все никак не растворялись.

Он услышал, как что-то упало, стукнулось о щебенку. Дэнни коснулся головы – там набухала шишка, потом, насколько сумел, извернулся и глянул вниз, чтобы понять, чем же его ударило. Солнце било ему в глаза, и он видел только вытянутую тень от бака да собственную тень, такую же вытянутую, которая пугалом торчала на лестнице.

Отсюда окна “Транс АМа” казались зеркальными, непрозрачными. Неужто Фариш понаставил в башне ловушек? Дэнни в этом сомневался, но теперь до него дошло, что наверняка-то он и не знает.

А он взял и полез на башню. Он поднялся еще на ступеньку, остановился. Подумал, не слезть ли ему, не поискать ли эту штуку, которой его ударило, но потом решил не тратить времени зря. Там, внизу, он все дела закончил, теперь ему надо лезть дальше, его цель – забраться наверх. Не хотелось бы, конечно, взлететь на воздух, с отчаянием думал он, глядя вниз, на окровавленную машину, но случись оно так, то и хер бы с ним.

Делать нечего, надо двигаться. Дэнни потер шишку на голове, сделал глубокий вдох и снова начал карабкаться вверх.