Маленький друг

Щелчок, и Гарриет снова очутилась в своем теле, вот она лежит на боку и чувство такое, будто она заглядывает в знакомое окно, только теперь – в другую створку. Рука у нее была в крови. Она тупо уставилась на нее, не совсем понимая, что это вообще такое.

И тут она разом все вспомнила, вздрогнула, резко села. Он идет, нельзя терять ни секунды. Пошатываясь, она встала. Вдруг снизу протянулась рука, ухватила ее за лодыжку, и Гарриет вскрикнула, задергала ногой и, сама того не ожидая, высвободилась. Она рванулась к двери люка, и тут у нее за спиной на лестнице, будто вылезая из бассейна, вырос Дэнни Рэтлифф с разбитым лицом и в окровавленной футболке.

Он был страшный, вонючий, огромный. Гарриет, задыхаясь, чуть не плача от ужаса, с грохотом полезла вниз по лестнице. Его тень упала на открытый люк, закрыла свет. Дзинь – тяжелый ботинок звякнул о лестницу. Дэнни полез вниз, за ней, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.

Гарриет повернулась, прыгнула. Она вошла в воду ногами. Полетела вниз, в холод и тьму, ударилась о дно. Задыхаясь, сплевывая грязную воду, взмахнула руками и мощным рывком выплыла на поверхность.

Не успела она всплыть, как сильная рука вцепилась ей в запястье, вытащила ее из воды. Он стоял в воде по грудь, держась за лестницу, изогнувшись, чтоб до нее дотянуться, и его серебристые глаза, которые так и горели на смуглом лице, пронзили ее будто иглы.

Гарриет брыкалась, выворачивалась и вырывалась с такой силой, которой она у себя даже и не подозревала, но хоть ей и удалось поднять фонтаны брызг, все было без толку. Он вытащил ее из воды – одежда у Гарриет промокла насквозь, стала тяжелой, она чувствовала, как его мышцы дрожат от напряжения, когда она молотила по вонючей воде, стараясь плеснуть ему в лицо.

– Ты кто? – проорал он. Губа у него была разбита, а щеки сальные, небритые. – Тебе чего от меня надо?

Гарриет придушенно пискнула. От боли в плече у нее аж дух перехватывало. На бицепсе у него извивалась синяя татуировка: расплывшиеся очертания осьминога, размытый готический шрифт, надписи не разобрать.

– Ты чего тут делаешь? А ну говори!

Гарриет закричала, потому что он принялся что было сил трясти ее за руку, зашарила ногами в воде, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору. Но тут он молниеносным движением прижал ее ногу коленом и, визгливо, по-бабьи, хохотнув, схватил ее за волосы. Он проворно окунул ее голову в грязную воду, резко вытащил – по лицу у нее стекала вода. Он трясся как в ознобе.

– А ну отвечай, сучка! – крикнул он.



По правде сказать, Дэнни трясло не столько от злости, сколько от неожиданности. Все произошло так быстро, что он и обдумать ничего толком не успел, девчонка попалась, а верилось в это с трудом.

У девчонки был расквашен нос, по лицу, перемазанному грязью и ржавчиной, бежали рябые, водянистые пятна света. Она злобно таращилась на него, надувшись, что твоя сова-сипуха.

– Кому сказал, говори! – крикнул он. – Живо!

Его голос метался по баку гулким эхом. Солнечные лучи пробивались сквозь ветхую крышу, подрагивая, падали на тесные стены – свет был слабенький, далекий, будто они сидели в шахте или в колодце.

В полумраке лицо у девчонки дрожало над водой, будто белая луна. Он услышал, как она тихонько, часто дышит.

– Отвечай! – заорал он. – Ты чего тут делаешь? – И он затряс ее снова, затряс что было сил, подавшись к воде, крепко держась за лестницу, он тряс ее за горло до тех пор, пока она не завизжала, и тогда-то, несмотря на всю его усталость, на весь его страх, Дэнни захлестнуло таким мощным приливом ярости, что он взревел, будто зверь, перекрывая ее вопли, и лицо у нее тотчас же застыло, а крики замерли на губах.

У него болела голова. Думай, твердил он себе, думай. Так, девку он поймал, ну и что с ней делать? Место тут было опасное. Дэнни всегда верил, что если уж припрет, то по-собачьи он всегда побултыхаться сумеет, но теперь (он стоял в воде по грудь, держался за хлипкую лесенку) ему в это не очень верилось. Ну разве это сложно, плавать? Коровы умеют плавать, умеют плавать даже кошки – а он-то чем хуже?

Тут он заметил, что девчонка начала ловко выворачиваться из его хватки. Он резко подхватил ее, впился пальцами ей в горло, да посильнее, так что она заскулила.

– Слушай, ты, цаца, – сказал он. – Живо говори, кто ты такая, и тогда, может, я тебя и не утоплю.

Вранье, да и сказал он это так, что ясно было – врет. Лицо у нее посерело, видно было: она это тоже поняла. Ему сделалось тошно, она ж все-таки еще маленькая, но другого выхода не было.

– Я тебя отпущу, – сказал он вроде как убедительно.

Но мерзкая девка только щеки раздула и еще больше замкнулась. Он рывком вытащил ее на свет, чтоб лучше ее видеть, и луч света упал на ее белый лоб влажной полоской. Было тепло, но она уже как будто заледенела, он, кажется, слышал даже, как стучат ее зубы.

Он снова встряхнул ее, да так, что у самого плечо заныло, но хоть по лицу у нее и катились слезы, она плотно сжала губы и не издала ни звука. И тут внезапно Дэнни уголком глаза увидел, что в воде плавает что-то светлое, какие-то маленькие белые шарики, слипшись по две, по три штуки, слегка просев, покачиваются на воде у него возле груди.

Он отшатнулся – лягушачьи яйца, что ли? – и тотчас же закричал, и сам поразился своему крику, который выжег ему все кишки и обжег горло.

– Господи Иисусе!

Он глядел и не верил своим глазам, потом посмотрел наверх, туда, где с верхней ступеньки свисали ленточками обрывки черного целлофана. Нет, ему просто снится кошмар, это все не взаправду – наркотики испорчены, пропали его денежки. Он Фариша убил ни за что. Если его поймают – преднамеренное убийство влепят. Господи боже.

– Это ты сделала? Ты?

У девчонки шевельнулись губы.

Дэнни заметил наполовину затопленный пузырь черного целлофана, который качался на воде, и из глотки у него вырвался такой вой, будто он руку в огонь сунул.

– Что это? Что это? – завопил он, пригибая ее голову к воде. Полузадушенный ответ, ее первые слова:

– Мешок для мусора.

– Ты что с ним сделала? А? А?

Он сжал шею Гарриет. Быстрым, резким движением сунул ее голову под воду.



Гарриет едва успела набрать воздуху, когда он ее окунул (очутившись в темной воде, она с ужасом заморгала). Перед ней лопались белые пузырьки. Она сопротивлялась, бесшумно, посреди фосфоресцирующего света, пистолетных выстрелов и эха. Она воображала себе запертый чемодан, который прыгает по речному дну – бух, бух, бух, бух, его несет течением, и он катится, катится по гладким, покрытым тиной камням. Сердце Гарриет превратилось в нажатую клавишу пианино, в басовую ноту, которая ухала резко, тревожно, а под закрытыми веками у нее вспыхивала шершавая сера, с чирканьем загоралась в темноте белая спичка…

Голову Гарриет обожгло болью, когда он – буль! – вытащил ее за волосы из воды. Она чуть не оглохла от кашля, чуть не спятила от свиста в ушах и громкого эха, он что-то орал, но что – она не могла разобрать, лицо у него побагровело, набрякло от ярости, стало очень страшным. Отплевываясь, задыхаясь, она молотила руками по воде, дергала ногами, ища хоть какую-то опору, и когда задела большим пальцем стену бака, то наконец-то глубоко, с наслаждением вздохнула. Облегчение было просто райское, неописуемое (волшебное созвучие, гармония сфер), и она все дышала, дышала, пока он, завизжав, не окунул ее снова и в ушах у нее опять не загрохотала вода.




Дэнни, сжав зубы, держал ее под водой. Все мышцы в плечах словно перекрутились от боли, а от того, что ему пришлось и держаться что было сил за лестницу, и надсаживать глотку, его прошиб пот. Под его рукой ее голова казалась легкой, неустойчивой, шариком, который в любой момент может выскользнуть, а от того, как она билась и брыкалась, его начало подташнивать, будто он плыл на лодке. Он и так и сяк старался во что-нибудь упереться, уцепиться покрепче, но держался с трудом и свисал с лестницы, не имея под ногами никакой солидной опоры, он бил ногами по воде, стараясь встать на землю, которой не было. Сколько времени нужно топить человека? Гадкая работенка, вдвойне гадкая из-за того, что приходилось ее делать одной рукой.

Над ухом невыносимо зудел комар. Дэнни мотал головой, пытаясь его отогнать, но сучонок как чувствовал, что у него руки заняты и прихлопнуть его он не сможет.

Комары везде, везде. Теперь они его нашли, поняли, что двинуться он не может. Они раздражающе, с оттяжечкой впивались ему в подбородок, в шею, в дрожащие мускулы на руках.

“Давай, давай, надо с этим разделаться”, – твердил он себе. Он держал ее голову правой рукой – она была посильнее, но сам глядел на левую, которой он держался за лестницу. Она уже здорово онемела, и теперь ему только и оставалось, что смотреть на нее, чтобы убедиться, что он не разжал пальцы.

К тому же он боялся воды: если туда глядеть, так и отключиться можно. Тонущий ребенок может утянуть за собой взрослого мужика – профессионального пловца, спасателя. Знает он такие истории…

Вдруг он как-то разом понял, что она перестала трепыхаться. Он замер на миг, подождал. Голова ее была такой мягкой на ощупь. Он слегка разжал хватку. Потом обернулся, чтобы посмотреть (надо же было проверить, не то чтобы ему, конечно, хотелось проверять), и с облегчением увидел, что ее тело обмякло и покачивается на зеленой воде.

Он осторожно отнял руку. Она не двигалась. Затекшие, ноющие мышцы закололо иголочками, он развернулся, схватился за лестницу другой рукой, прихлопнул комаров на лице. Еще немножко посмотрел на девчонку – искоса, краешком глаза, будто на жертву дорожной аварии.

И тут вдруг руки у него так затряслись, что он с трудом удержался на лестнице. Он вытер пот со лба, сплюнул полный рот кислятины. Дрожа всем телом, он схватился за скобу повыше, распрямил локти, подтянулся и влез на лестницу под громкий скрежет проржавевшего железа. Он устал, он до смерти хотел убраться от воды подальше, но все равно заставил себя обернуться и напоследок окинуть ее тело долгим взглядом. Он потыкал ее ногой и смотрел, как она, завертевшись, уплывает от него в тень, неподвижная, как бревно.



Гарриет больше было не страшно. С ней случилось что-то странное. Цепи лопнули, сломались замки, отпустило земное притяжение, она летела вверх, вверх и вверх, зависнув в безвоздушной ночи, раскинув руки, будто космонавт – невесомая. За ней кильватерным следом пенилась темнота, сплетенные кольца вздувались и расходились, как круги от дождя по лужам.

Необыкновенное величие. В ушах у нее шумело, и она почти чувствовала, как солнце жарко светит ей в спину, пока она летела над пепельно-серыми просторами, над огромными пустошами. Я знаю, каково это – умирать. Если она откроет глаза, то увидит собственную тень (руки раскинуты, как у рождественского ангела), которая переливается на бирюзовом дне бассейна.

Вода плескала Гарриет в живот, накатывала на нее утешительно, почти в такт дыханию. Как будто вода – вокруг ее тела – дышала за нее. Само дыхание стало позабытой песней, песней ангелов. Вдох – гармония. Выдох – экстаз, торжество, утраченные райские песнопения. Она уже так долго задерживала дыхание, что сможет не дышать еще немножко.

Еще немножко. Еще немножко. Вдруг Гарриет в плечо уперлась нога и она почувствовала, что кружится, уплывает к дальней стене бака. Нежно искры полетели. Она в холод уплыла. Дзинь – и звездочки сгорели, внизу зажглись огни, засияли города в темной дали. Легкие обжигало назойливой болью, которая с каждой секундой становилась все сильнее, но еще немножко, повторяла она, еще немножко, нужно продержаться до конца…

Она стукнулась головой о противоположную стену бака. От удара Гарриет отнесло назад, и в тот же миг вода всего на какую-то долю секунды схлынула с ее лица, и ей удалось урвать крошечный глоточек воздуха перед тем, как она снова погрузилась в воду.

Снова темнота. Темнота, которая еще темнее, если только такое возможно, темнота, которая высасывает из глаз последние искорки света. Гарриет висела в воде и выжидала, и вместе с ней мягко покачивалась ее одежда.

Она была у стены, куда солнце не дотягивалось. Она надеялась, что тени и плеск воды скрыли ее вдох (легонький, одними губами), воздуха все равно не хватало, чтоб унять жуткую боль в груди, но достаточно, чтобы продержаться еще немножко.

Еще немножко. Где-то тикал секундомер. Это просто такая игра, и она отлично умеет в нее играть. Птичка поет – и я так могу, рыбка плывет – и я так могу. Кожу на голове и на руках закололо иголочками, будто ледяным дождем. Нагретый бетон и запах хлорки, полосатые пляжные мячи и детские надувные круги, пойду куплю мороженое “Сникерс” или фруктовый лед…

Еще немножко. Еще немножко. Она все глубже и глубже увязала в безвоздушности, и легкие у нее пылали от боли. Она – маленькая белая луна, которая плывет над нехожеными пустынями.



Дэнни, тяжело дыша, вцепился в лестницу. Из-за того что пришлось топить девчонку, он ненадолго даже про наркотики позабыл, но теперь все случившееся навалилось на него с новой силой, и ему хотелось выть в голос, рожу себе хотелось расцарапать. Как, черт дери, он смоется из города на окровавленной машине и без денег? Он же рассчитывал на то, что у него будет мет, что он сможет его толкать в барах, да хоть на улицах, если б на то пошло. При себе у него было долларов сорок (это он продумал, когда сюда ехал, с заправщиком в “Тексако” метамфетамином не станешь же расплачиваться), и не стоит забывать про Лучшего Друга Фариша, пухлый бумажник, который Фариш всегда носил в боковом кармане. Фариш, бывало, любил его вытащить, чтоб порисоваться за покерным столом или в бильярдной, но Дэнни точно не знал, сколько у него там денег. Если повезет, если ему повезет по-крупному, то с тысячу долларов там будет.

Значит так, цацки Фариша (“Южный крест” – дешевка, а вот кольца кой-чего стоят) плюс бумажник. Дэнни провел рукой по лицу. На деньгах из бумажника он продержится месяц-другой. Но потом…

Может, получится раздобыть фальшивые документы? А может, найти работу, где документов вообще не спрашивают, собирать вместе с иммигрантами табак или апельсины. Но это дрянная награда за его труды, дрянное будущее – по сравнению с тем кушем, который он намеревался отхватить.

А когда найдут труп, Дэнни начнут искать. Револьвер так и валялся в траве, он его начисто вытер. Прямо как мафиози. По-хорошему, его надо бы в реку выбросить, но теперь, раз наркотики пропали, у него, кроме револьвера, почти ничего и не осталось. Он напряженно перебирал в голове разные варианты, но их было немного, и один другого дерьмовее.

Он оглянулся, посмотрел на фигурку, качавшуюся на воде. Зачем она утопила наркотики? Зачем? Девчонки он суеверно побаивался – как тени, как дурного глаза, но теперь, когда она умерла, он начал думать, а вдруг она и удачу ему приносила. Похоже, он совершил большую ошибку, самую серьезную ошибку в жизни, убив ее, но помоги же ты мне, обратился он к плававшей внизу фигурке – и не смог договорить. С того самого дня, как он увидел ее возле бильярдной, ему все казалось, что они с ней как-то связаны, только вот он понять не мог как, и загадка эта не давала ему покоя. Будь они на суше, он из нее бы все ответы выбил, а теперь уж поздно.

Он выловил из вонючей воды пакетик со спидами. Порошок слипся, размок, но как знать, вдруг его уварить можно будет – и ширнуться. Он вытащил еще с полдесятка мокрых пакетиков. Колоться он никогда не кололся, но, похоже, самое время начать.

Он оглянулся напоследок и полез наверх. Проржавевшие чуть ли не до самого основания скобы скрипели и проседали под его весом, лестница тряслась, ходила ходуном – это ему совсем не нравилось, – и он с радостью выскочил из затхлого тесного бака к яркому, жаркому солнцу. Встал на ноги – колени у него тряслись. Все тело ныло, ныли мышцы – будто его нокаутировали, а впрочем, если вдуматься, так оно и было. Над рекой собиралась гроза. На востоке небо было солнечное, голубое, но на западе над водой клубились, сгущались черные, пороховые облака. Темные пятнышки проплывали над низкими городскими крышами.

Дэнни потянулся, потер поясницу. Он промок насквозь, с него лилась вода, на руках длинными нитями налипла зеленая слизь, но несмотря на все это, чувствовал он себя до абсурдного неплохо – так хорошо было вылезти из темной сырой дыры. Воздух был влажный, но дул легкий ветерок и дышалось легко. Он спустился вниз по крыше, к краю бака, и колени у него подкосились от облегчения, когда он увидел, что машина так и стоит себе, нетронутая, и от нее сквозь высокую траву уходит всего одна цепочка следов.

Он радостно рванулся к лестнице, но его еще слегка пошатывало, и не успел он опомниться, как – хрясь! – под ним провалилась гнилая доска. Мир вдруг покосился: диагональный крен серых досок, голубое небо. Дэнни, бешено размахивая руками, попытался было восстановить равновесие, но доски в ответ затрещали еще сильнее и Дэнни провалился по пояс.



Плававшую лицом вниз Гарриет вдруг затрясло. Она все пыталась украдкой повернуть голову, так чтобы можно хоть капельку дышать носом, но ничего не получалось. Легкие не выдержали, безудержно задергались, требуя воздуха, а если не воздуха, так хоть воды, и когда у нее сам собой вдруг раскрылся рот, Гарриет, сотрясаясь от дрожи, вынырнула на поверхность и задышала – вдох вдох вдох.

На нее навалилось такое огромное облегчение, что она чуть снова не ушла под воду. Одной рукой она кое-как уперлась в осклизлую стену – и хватала, хватала, хватала ртом воздух, восхитительный воздух, чистейший, сочный воздух, воздух, который лился в нее, будто песня. Она не знала, где Дэнни Рэтлифф, не знала, видит ли он ее, и ей было на него наплевать, теперь важнее всего на свете было дышать, и даже если это ее последний вздох, то и ладно.

Над головой раздался громкий треск. Гарриет сразу вспомнила о пистолете, но даже не шевельнулась. “Да пусть он меня пристрелит”, – думала она, задыхаясь, чуть не плача от счастья, все лучше, чем утонуть.

На темную воду упал луч света – ярко-зеленый, бархатный, Гарриет вскинула голову и увидела дыру в крыше, из которой торчали ноги.

Щелк – и доска переломилась.



Вода стремительно надвигалась на Дэнни, и его замутило от страха. В голове промелькнул какой-то давний совет отца: мол, надо задержать дыхание и рта не раскрывать. Но тут вода хлынула ему в уши, и он зашелся в беззвучном крике, с ужасом глядя в зеленую воду.