Маленький друг

– Давай переворачивайся, – сердито сказала она.

Она как будто злилась на Гарриет за что-то.

Когда она ушла, Гарриет так и осталась лежать, уткнувшись лицом в подушку. Одеяла были такими мягкими. Над головой у нее вытягивались и скользили звуки. И тут она, кувыркаясь, полетела вниз, в бескрайнюю пустоту, от которой замирало сердце, в старинную невесомость ее самых первых кошмаров.

– Да не хочу я чаю, – раздался знакомый капризный голос. Теперь в палате было темно. Рядом с кроватью стояли два человека. Над их головами висели венчики тусклого света. И тут Гарриет ужаснулась, услышав голос, которого она уже давно не слышала – голос отца.

– В кафетерии был только чай, – говорил он подчеркнуто вежливо, но так, что это больше напоминало сарказм. – А также кофе и сок.

– Я же говорила, не обязательно так далеко ходить. В коридоре есть автомат с кока-колой.

– Не хочешь – не пей.

Гарриет лежала, не шевелясь, полузакрыв глаза. Стоило ее родителям оказаться в одной комнате, как обстановка делалась мрачной и невыносимой, даже если они были друг с другом предельно вежливы. “И чего они тут делают? – сонно думала Гарриет. – Лучше б это были Тэтти и Эди”.

Вдруг Гарриет с изумлением услышала, что отец упомянул Дэнни Рэтлиффа.

– Вот ведь ужас, – говорил он. – В кафетерии только о нем и разговоров.

– О ком?

– О Дэнни Рэтлиффе. Помнишь его? Маленький друг Робина. Он иногда приходил к нам во двор, они вместе играли.

“Друг?” – подумала Гарриет.

Вот теперь она точно проснулась – сердце у нее колотилось до того бешено, что она усилием воли сдерживалась, чтобы не задрожать, и, не открывая глаз, слушала, о чем говорят родители. Отец отхлебнул кофе. Продолжил:

– Он потом заходил. Уже после. Оборванец такой, ну как ты его не помнишь? Постучался в дверь, извинился, что не сумел прийти на похороны, его некому было подвезти.

“Но это же неправда! – лихорадочно думала Гарриет. – Они друг друга терпеть не могли. Мне Ида сказала”.

– Ах, да! – у матери голос стал звонче, но как будто от боли. – Бедняжка. Конечно, я его помню. Ох, какой ужас.

– Бывает же такое, – тяжело вздохнул отец. – А кажется, только вчера они с Робином играли во дворе.

Гарриет помертвела от ужаса.

– Я так расстроилась, – сказала мать Гарриет, – так расстроилась, когда узнала, что он пошел по плохой дорожке.

– С такой-то семьей? Неудивительно, что так вышло.

– Ну, не такие уж они и ужасные. Я тут в коридоре встретила Роя Дайала, и он мне сказал, что один из братьев даже зашел проведать Гарриет.

– Вот как? – отец снова шумно глотнул кофе. – То есть он знал, кто она такая?

– Скорее всего. Наверняка поэтому он и зашел.

Они заговорили о чем-то другом, а Гарриет так и лежала, с ужасом уткнувшись лицом в подушку и не шевелясь. Ей ни разу и в голову не пришло, что решив, будто это Дэнни Рэтлифф убил ее брата, она могла и ошибиться – просто-напросто ошибиться. А что, если он и вовсе не убивал Робина?

Но от одной этой мысли на нее обрушился такой чернейший ужас, раз – и будто ловушка захлопнулась, что Гарриет немедленно стала гнать эту мысль от себя. Дэнни Рэтлифф виновен, и она это знает, знает совершенно точно, потому что это единственное разумное объяснение. Пусть никто не знает, что он убийца, а вот она – знает.

Но теперь сомнения одолевали ее все сильнее, а вместе с сомнениями пришел и страх, что она, сама того не желая, совершила что-то ужасное. Гарриет попыталась успокоиться. Дэнни Рэтлифф убил Робина – это правда, иначе и быть не может. Но когда она задумалась о том, а откуда она, собственно, знает, что это правда, все ее логичные доводы вдруг куда-то испарились, и она ни единого не могла припомнить.

Гарриет прикусила губу. И почему она решила, что это он? Одно время ей просто казалось, что так будет правильно, и в этом-то все и дело. Но теперь, как и дрянной привкус во рту, ее не отпускал муторный страх. Откуда взялась эта ее уверенность? Хорошо, Ида ей много чего рассказала, но внезапно все ее рассказы (о ссорах и сломанном велосипеде) как-то потеряли свою убедительность. Ида ведь и Хили ненавидела, и совершенно безо всякой на то причины. А когда Хили приходил к ней поиграть и они с Гарриет ссорились, Ида ведь часто сразу на него набрасывалась, даже не разбиралась, кто зачинщик.

А может, она и права. Может, он и убил. Но теперь, как же теперь узнать наверняка? У нее похолодело в животе, когда она вспомнила, как скрюченные пальцы исчезали в зеленой воде.

“Ну почему же я его не спросила? – думала она. – Он же был так близко!” Но нет, она, видите ли, испугалась, только и думала о том, как бы убежать.

– Смотри! – Мать Гарриет вдруг вскочила. – Она проснулась! Гарриет замерла. Она так крепко задумалась, что сама не заметила, как открыла глаза.

– Гарриет, смотри, кто приехал!

Отец встал, подошел к кровати. Даже в полумраке было видно, что с прошлого своего приезда он заметно прибавил в весе.

– Ну что, давненько не видала старика-отца? – Он всегда себя так называл – “старик-отец”, когда хотел сострить. – Как тут моя девочка?

Гарриет покорно позволила ему поцеловать себя в лоб, стерпела, когда он небрежно потрепал ее по щеке. Эту неизменную отцовскую ласку Гарриет ненавидела, потому что этой же рукой он, разозлившись, отвешивал ей пощечины.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивал он. От отца пахло сигарным дымом. – Ну, молодец девчонка, поводила врачей за нос!

Он это так сказал, будто Гарриет сделала важное научное открытие или поставила спортивный рекорд.

Мать беспокойно переминалась с ноги на ногу.


– Да ей, наверное, не очень сейчас хочется разговаривать.

Не оборачиваясь, отец отрезал:

– Если не хочется, так никто ее и не заставляет.

Гарриет поглядела на отца – на его мясистое красное лицо с живыми внимательными глазками, и вдруг ей отчаянно захотелось спросить о Дэнни Рэтлиффе. Но спрашивать она боялась.

– Ну, чего? – сказал он.

– Я ничего не говорила, – Гарриет удивилась, до чего скрипучий и слабый у нее стал голос.

– Да, но хотела ведь, – отец приветливо глядел на нее. – Что там у тебя?

– Оставь ты ее в покое, Дикс, – тихонько пробормотала мать. Отец молча, резко дернул головой – этот его жест Гарриет отлично помнила.

– Но она же устала!

– Знаю, что устала. И я устал, – говорил отец ледяным, чрезвычайно вежливым тоном. – Я восемь часов сюда на машине добирался. А теперь мне, значит, с ней и поговорить нельзя?



Когда родители наконец ушли – навещать больных можно было только до девяти, – Гарриет от страха не могла уснуть. Она сидела на кровати и не сводила глаз с двери, боясь, что вернется проповедник. Отец заявился без предупреждения – это, конечно, тоже повод для беспокойства, особенно если вспомнить, что им теперь, возможно, грозит переезд в Нэшвилл, но сейчас Гарриет было не до того – как знать, на что способен проповедник, раз Дэнни Рэтлифф умер?

Тут Гарриет вспомнила о шкафчике с оружием, и сердце у нее упало. Отец туда заглядывал нечасто, только в охотничий сезон, но вдруг именно в этот раз он, как назло, возьмет и туда заглянет. Может, не стоило выбрасывать пистолет в реку. Если бы Хили спрятал его во дворе, она бы потом вернула пистолет на место, впрочем, теперь уже поздно об этом жалеть.

Она и не думала даже, что отец так быстро приедет. Конечно, Гарриет из этого пистолета никого не убила – она отчего-то постоянно об этом забывала, – а если Хили не врет, то теперь пистолет лежит себе на дне реки. Если отец откроет шкафчик и увидит, что пистолета нет, как он догадается, что это она его взяла, не догадается ведь?

Оставался Хили. Она ему почти ничего и не рассказала – это хорошо! – но Гарриет очень надеялась, что он не станет особо раздумывать над этой историей с отпечатками. Поймет ли он в конце концов, что преспокойно может на нее наябедничать? Но, может быть, когда он поймет, что Гарриет блефовала, пройдет уже много времени?

Люди невнимательны. Им на все наплевать, они обо всем позабудут. Даже если она и оставила какие-то улики, от них скоро и следов не останется. Ведь когда Робина убили, так и вышло, разве нет? И следов не осталось. Гарриет пришла в голову тягостная мысль – что сейчас она размышляет точно так же, как когда-то размышлял убийца Робина, кем бы он там ни был.

“Но я же никого не убивала, – твердила она, разглядывая покрывало. – Он утонул. Я ничего не могла поделать”.

– Чего, лапуля? – спросила медсестра, которая зашла проверить капельницу. – Тебе что-то нужно?

Гарриет сидела не двигаясь, прижав кулак ко рту и не сводя глаз с белого покрывала, пока медсестра наконец не ушла.

Нет, она никого не убивала. Но погиб он по ее вине. А он, может, Робина и пальцем не тронул.

От этих мыслей Гарриет делалось только хуже, поэтому она изо всех сил старалась думать о чем-нибудь другом. Она поступила так, как и должна была поступить, а теперь сомневаться в собственных действиях – просто глупо. Она вспомнила пирата Израэля Хендса, который плавал в окровавленной пене возле “Испаньолы”, и в его неприглядном геройстве – в этом его ужасе, в опрокинувшихся небесах и в безбрежном исступлении – было что-то и жуткое, и прекрасное. Ее корабль захватили, и она попыталась отбить его в одиночку. Она почти стала героем. Теперь же Гарриет думала, что геройским ее поступок назвать было никак нельзя.

Под конец – под самый конец, когда ветра рвали и раскачивали палатки, когда последняя свеча, шипя, догорала на затерянном континенте, – капитан Скотт, держа карандаш немеющими пальцами, описывал в крохотной книжечке свою неудачу. Да, он храбро шел к недостижимой цели, да, он достиг мертвого, нехоженого центра земли – и ничего не добился. Рухнули все его мечты. Только теперь Гарриет поняла, до чего тоскливо ему было там, среди ледяных просторов и полярной ночи, когда Эванс и Титус Оутс уже сгинули в бескрайних снегах, а Птичка с доктором Вильсоном застыли в своих спальных мешках и уплывали от него, грезя о зеленых лугах.

Гарриет угрюмо глядела в стерильный мрак. На нее навалились тяжесть и тьма. Она узнала то, чего не знала раньше, и о чем могла и вовсе никогда не узнать. Странным образом, но тайное послание капитана Скотта все-таки дошло до нее, и в нем говорилось, что победа зачастую ничем не отличается от поражения.



Спала Гарриет беспокойно, а когда проснулась, на тумбочке стоял поднос с весьма унылым завтраком: фруктовое желе, яблочный сок и почему-то – мисочка вареного риса. Всю ночь ей снились кошмары, в которых отец нависал над ее кроватью, ходил взад-вперед по комнате и ругал ее за то, что она сломала какую-то его вещь.

Тут Гарриет вспомнила, что она не дома, и живот у нее свело от страха. Она растерянно потерла глаза, села, взяла поднос – и увидела, что в кресле возле нее сидит Эди. Она пила кофе – и не из больничного кафетерия, она пила кофе, который принесла из дома в клетчатом термосе, – и читала утреннюю газету.

– А, проснулась? Вот и хорошо, – сказала она. – Твоя мама скоро придет.

Говорила она деловитым, совершенно обыденным тоном. Гарриет снова постаралась не думать о плохом. Ведь похоже, что за ночь ничего не переменилось.

– Тебе нужно поесть, – сказала Эди. – У тебя сегодня важный день. Тебя посмотрит невролог, а там, как знать, вечером могут и выписать.

Гарриет постаралась взять себя в руки. Ей нужно притвориться, что с ней все нормально, нужно убедить невролога, что она совершенно здорова – даже если придется ему наврать. Ей нужно во что бы то ни стало попасть домой, сбежать из больницы, пока не вернулся проповедник, пока кто-нибудь не понял, что с ней на самом деле случилось. Доктор Бридлав говорил что-то про немытый салат. Вот на этом и надо стоять, вот этой версии она и будет держаться и, если ее спросят, про салат и будет рассказывать. Нужно приложить все силы к тому, чтобы никто не догадался, что причина ее болезни – вода из башни.

Громадным усилием воли она отбросила дурные мысли и перешла к завтраку. Придется съесть рис, можно представить, как будто она завтракает в Китае. Я Марко Поло, думала Гарриет, я сижу и завтракаю с Кубла-ханом. Только палочками я есть не умею, поэтому ем вилкой.

Эди снова принялась за газету. Гарриет бросила взгляд на первую полосу – и застыла, занеся вилку над миской. “ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ЗАДЕРЖАН”, сообщал заголовок. Под ним была фотография, на которой двое мужчин тащили под руки третьего – тот обмяк и болтался между ними. К щекам у него прилипли длинные пряди волос, а мертвенно-белое лицо до того исказилось, что он и на человека-то не был похож, скорее – на оплывшую восковую фигуру: вместо рта – перекошенная черная дыра, вместо глаз – черные провалы глазниц, будто у черепа. Но Гарриет его узнала даже в таком виде – это был Дэнни Рэтлифф.

Гарриет села поровнее, наклонила голову, пытаясь разглядеть, что было написано в статье. Эди перевернула страницу и, заметив, как Гарриет, скрючившись, уставилась на газету – отбросила ее и резко спросила:

– Тошнит? Тазик принести?

– А можно газету почитать?

– Ну конечно, – Эди вытащила разворот с комиксами, протянула его Гарриет и снова, с невозмутимым видом принялась за чтение.

– Муниципальные налоги опять выросли, – сказала она. – Уж не знаю, куда они денут столько денег. Впрочем, догадываюсь куда – опять еще несколько дорог не достроят.