Маленький друг

Гарриет сердито глядела на страничку с комиксами, даже не видя, что на ней нарисовано. ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ЗАДЕРЖАН. Если Дэнни Рэтлифф – подозреваемый, если его в чем-то подозревают, значит, он жив, разве не так?

Она снова украдкой посмотрела на газету. Первой полосы теперь видно не было, Эди сложила газету вдвое и принялась решать кроссворд.

– Говорят, тебя Диксон навещал вчера вечером, – всякий раз, когда Эди заговаривала об отце Гарриет, тон у нее делался ледяным. – И как все прошло?

– Нормально.

Какой там завтрак – Гарриет заерзала в кровати, стараясь успокоиться, но теперь ей казалось, что она умрет, если сию же секунду не прочтет эту газету и не узнает, что же случилось.

“Он даже не знает, как меня зовут”, – убеждала она себя. Ну, то есть это она так думала. Но если бы о Гарриет написали в газете, Эди вряд ли бы тут сидела, преспокойно разгадывая кроссворд.

“Он хотел меня утопить”, – думала она. Вряд ли он станет об этом распространяться.

Наконец Гарриет набралась духу и спросила:

– Эди, а кто это там был, на первой полосе?

Эди непонимающе уставилась на нее. Перевернула газету.

– А, этот-то, – сказала она. – Он кого-то убил. Прятался от полиции в старой водонапорной башне, но потом не сумел оттуда выбраться и чуть не утонул. То-то, думаю, он обрадовался, когда его вытащили, – Эди скользнула взглядом по снимку. – Жили такие, Рэтлиффы, на другом берегу реки, – сказала она. – И, по-моему, одно время в “Напасти” работал старик, которого звали Рэтлиффом. Мы с Тэтти его до смерти боялись, потому что у него передних зубов не было.

– А что они с ним сделали?

– С кем?

– Ну, с тем, который в газете.

– Он сознался в убийстве брата, – Эди снова принялась решать кроссворд, – и к тому же его разыскивали за хранение наркотиков. Так что, уж думаю, в тюрьму посадили.

– В тюрьму? – Гарриет помолчала. – Это в газете написано?

– Он оттуда выйдет – и оглянуться не успеешь, это уж будь спокойна, – сухо сказала Эди. – Таких, как он, только поймают, как смотришь – а его уже снова выпустили. Ты что, есть не хочешь? – спросила Эди, заметив, что Гарриет так и не притронулась к завтраку.

Гарриет прилежно принялась жевать рис. “Но если он жив, – думала она, – значит, я никого не убивала. Я ни в чем не виновата. Или виновата?”

– Вот так. Молодец. Обязательно надо поесть перед тем, как врач будет тебя смотреть, хотя я уж не знаю, что он там собирается проверять, – сказала Эди. – Но если кровь будут брать, то и голова может закружиться.

Гарриет старательно ела, склонившись над тарелкой, но мысли у нее в голове так и метались в разные стороны, будто запертые в клетке животные, и одна мысль была до того ужасной, что Гарриет, не сдержавшись, выпалила:

– А он заболел?

– Кто? Этот мальчишка-то? – сердито спросила Эди, даже не подняв головы от кроссворда. – Ох, не верю я во всю эту чушь, будто преступники, мол, больные люди.

Кто-то громко постучал в дверь палаты, и Гарриет так дернулась, что чуть не опрокинула поднос.

– Здрасте, я доктор Бакстер, – мужчина протянул Эди руку. Выглядел он молодо – моложе доктора Бридлава, но волосы у него на макушке уже начали редеть. В другой руке он держал старомодный докторский саквояж, на вид – очень тяжелый. – Я невролог.

– А-а, – Эди подозрительно оглядела его обувь – кроссовки на толстой подошве с голубыми замшевыми полосочками, в таких ходили старшеклассники из школьной команды легкоатлетов.

– Странно, что у вас тут дождя нет, – сказал врач и принялся рыться в саквояже. – Я когда рано утром выезжал из Джексона…

– Знаете, – поспешно перебила его Эди, – вы первый, кого нам тут не пришлось целый день ждать.

Она все никак не могла оторвать взгляда от его кроссовок.

– Когда я выходил из дома, – продолжал врач, – в шесть утра, по всему центральному Миссисипи было объявлено штормовое предупреждение. Вы и не представляете, какой у нас дождь лил, – он расстелил на столе серую фланелевую тряпочку, на ней, аккуратно, рядком, разложил фонарик, серебристый молоточек и какую-то черную штуковину с циферблатами.

– Мне по такой непогоде к вам пришлось добираться, – сказал он. – Боялся даже, как бы с полпути возвращаться не пришлось.

– Надо же, – вежливо сказала Эди.

– Повезло, что вообще доехал, – говорил врач. – Возле Вайдена дороги так размыло.

Тут он повернулся к Гарриет и увидел ее лицо.

– Господи! Чего ты на меня так смотришь? Больно я тебе не сделаю, – он оглядел ее, захлопнул саквояж.

– Знаешь, как мы поступим? – сказал он. – Сначала я задам тебе парочку вопросов.

Он снял с крючка на кровати ее медкарту, внимательно ее изучил – в тишине дыхание его казалось очень громким.

– Согласна? – Он посмотрел на Гарриет. – Вопросов-то ты не боишься, нет?

– Нет.


– Нет, сэр, – Эди отложила газету.

– Вопросы будут очень простыми, – сказал врач и присел на краешек кровати. – Еще скажешь, вот бы мне и в школе на экзаменах такие простые вопросы задавали. Как тебя зовут?

– Гарриет Клив-Дюфрен.

– Молодец. Сколько тебе лет, Гарриет?

– Двенадцать с половиной.

– Когда у тебя день рождения?

Он попросил Гарриет сосчитать до десяти в обратном порядке, попросил улыбнуться, нахмуриться, высунуть язык, попросил следить глазами за его пальцем, не двигая при этом головой. Гарриет послушно все выполняла – пожимала плечами, дотрагивалась пальцем до носа, сгибала и разгибала колени – стараясь дышать размеренно и казаться невозмутимой.

– А вот это – офтальмоскоп, – сообщил врач Гарриет. От него ощутимо попахивало алкоголем, но Гарриет не понимала, откуда идет запах – то ли от рук, то ли изо рта, а может, его лосьон после бритья был с таким резким спиртовым душком. – Страшного в нем ничего нет, я просто направлю сильную вспышку света на твой зрительный нерв, чтобы узнать, не повышено ли внутричерепное давление…

Гарриет, не отрываясь, глядела в одну точку. В голову ей пришла неприятная мысль: если Дэнни Рэтлифф жив, как же ей теперь уговорить Хили держать язык за зубами? Как только Хили узнает, что Дэнни не умер, наплевать ему будет на какие-то там отпечатки, он сможет болтать обо всем сколько влезет, не боясь электрического стула. А в том, что Хили захочет все разболтать, Гарриет даже не сомневалась. Придется найти способ, чтобы заставить его молчать.

Слово свое врач не сдержал, осмотр становился все более неприятным: врач засунул Гарриет в рот какую-то палочку, да так, что ее чуть не вырвало, провел ватным шариком по ее глазным яблокам, чтобы она заморгала, постучал молоточком по локтю, уколол иголкой в нескольких местах, чтобы проверить чувствительность кожи. Эди, скрестив на груди руки, стояла возле кровати и внимательно за ним наблюдала.

– Надо же, такой молодой, а уже врач, – сказала она.

Врач ничего не ответил. Он продолжал колоть Гарриет иголкой.

– А здесь чувствуешь? – спросил он.

Он уколол ее в лоб, потом в щеку, Гарриет, зажмурившись, рассерженно отдергивала голову. Ну, хотя бы от пистолета она избавилась. Хили никак не докажет, что это она его попросила пистолет забрать. Положение, конечно, отчаянное, но если так подумать, доказательств никаких – только слово Хили против слова Гарриет.

Но он же замучает ее расспросами. Ему ведь все-все захочется выведать – обо всем, что случилось на водонапорной башне, – и что ей тогда ему отвечать? Что Дэнни Рэтлифф остался безнаказанным, что она не исполнила задуманного? Или того хуже – что она ошиблась, что она не знает, кто на самом деле убил Робина, и что, может быть, никогда и не узнает?

“Нет, – вдруг запаниковала она, – так не пойдет. Нужно что-то придумать”.

– Что такое? – спросил врач. – Больно?

– Немножко.

– Раз болит, это хороший признак, – сказала Эди.

А может быть, думала Гарриет, разглядывая потолок и кусая губы, пока доктор царапал чем-то острым ее стопу, может быть, это все-таки Дэнни Рэтлифф убил Робина. Это бы значительно все упростило. Уж, конечно, проще всего так и сказать Хили – что под конец, мол, Дэнни Рэтлифф во всем сознался (например, в том, что это все вышло нечаянно и он не хотел Робина убивать) и, например, даже вымаливал у нее прощение. В воображении Гарриет ядовитыми цветами стали распускаться богатые сюжетные возможности. Можно сказать, что она пощадила Дэнни и, стоя над поверженным врагом, милосердно даровала ему жизнь. Можно сказать, что ей стало жаль Дэнни и она оставила его в башне, дав ему шанс спастись.

– Ну вот и все, а ты боялась, – сказал врач, вставая с кровати.

– Можно я поеду домой? – торопливо спросила Гарриет.

Врач рассмеялся.

– Ого! – сказал он. – Не так сразу. Мы сейчас с твоей бабушкой пару минут побеседуем в коридоре, подождешь?

Эди встала и пошла вслед за врачом. Гарриет слышала, как она его спрашивает:

– Скажите, это ведь не менингит?

– Нет, мэм.

– А вам сказали, что ее рвало, что у нее понос был? И высокая температура?

Гарриет тихонько сидела в кровати. Из коридора доносился голос доктора, и ей страшно хотелось узнать, что он там о ней говорит, но он бормотал так тихо и загадочно, что Гарриет ничего не могла разобрать. Она уставилась на свои руки, лежавшие на белом больничном покрывале. Дэнни Рэтлифф жив, и она этому рада, хотя всего каких-нибудь полчаса назад Гарриет бы в это ни за что не поверила. Она рада, даже если это означает, что она потерпела неудачу. И если она с самого начала шла к недостижимой цели, можно утешиться хотя бы тем, что даже от недостижимой цели она не отступилась.



– Ничего ж себе, – Пем встал из-за стола, на завтрак у него был кусок шоколадного торта с заварным кремом, – он двое суток там проторчал. Вот бедолага. Даже если он брата и убил.

Хили ел хлопья с молоком и промолчал только ценой нечеловеческих усилий.

Пем покачал головой. После душа у него еще не просохли волосы.

– Он даже плавать не умел. Прикинь? Он там два дня подряд прыгал вверх-вниз, чтоб не захлебнуться. Я тут читал про похожую историю, когда во время Второй мировой над Тихим океаном самолет сбили. Летчики провели в воде несколько дней, только там акул было тьма. И вот они даже спать не могли, потому что надо было постоянно плавать кругами и следить, чтоб акула тебе ногу не отхватила, – он вгляделся в газетный снимок, поежился. – Бедолага. Просидел двое суток в такой помойной дыре, будто крыса в ведре. И зачем он там прятался, если плавать не умел?

Не сдержавшись, Хили выпалил:

– Все было не так!

– Ну да, – скучающим голосом отозвался Пем. – А ты прямо знаешь как.