Нехорошее место

Каждый вдох давался ей с трудом, но, когда она перестала жадно хватать ртом воздух и наконец подняла голову, чтобы посмотреть на него, он ожидал увидеть другую Виолет. Раньше он никогда ее не бил. А теперь вот неожиданно для себя пересек роковую черту. Помня об обещании, которое дал матери, он оберегал сестер от опасностей окружающего мира, обеспечивал едой, согревал в холод, охлаждал в жару, укрывал в сухом месте от дождя, но год за годом на выполнение братских обязанностей накладывалось все возрастающее раздражение, вызванное прежде всего их бесстыдным и загадочным поведением. Теперь же он понял, наказание близняшек — неотъемлемая часть порученной ему их защиты. И его мать, на небесах, должно быть, уже отчаялась, разуверилась в том, что он наконец-то усвоит для себя: наказание необходимо. Но теперь, спасибо ярости, ему открылась истина. Он поступил правильно, слегка наказав Виолет, приведя ее в чувство, не позволив и дальше проваливаться в трясину декадентства и животной чувственности. И с нетерпением ждал того момента, когда она поднимет голову и встретится с ним взглядом, в полной уверенности, что их взаимоотношения коренным образом изменились и ее глаза засвидетельствуют, что ей это так же ясно, как и ему.

И наконец, вернув себе способность более-менее нормально дышать, она подняла голову и посмотрела в глаза Конфетки. К его изумлению, ей в отличие от него истина не открылась. Светлые, чуть ли не белые волосы падали на лицо, она смотрела сквозь них, словно львица — сквозь взлохмаченную ветром гриву. И в ее леденисто-синих глазах он увидел что-то еще более странное и звериное, чем прежде. Страсть. Похоть. Ненасытный голод. И хотя он причинил ей немалую боль, швырнув в дверь, на ее полных губах вновь заиграла улыбка. Она открыла рот, и он почувствовал на лице ее горячее дыхание, вырывающееся вместе со словами:

— Ты сильный. Даже кошки чувствуют, как сильны руки, которыми ты меня держишь… и Вербина тоже.

Он словно впервые увидел ее длинные, голые ноги. Прозрачность трусиков. Вздернутую красную футболку, обнажившую живот. Полноту грудей, которые на фоне худого тела казались даже больше, чем были на самом деле. Твердые соски, буравящие материю. Ощутил гладкость кожи. Вдохнул ее запах.

Отвращение наполнило Конфетку, словно гной из внезапно прорвавшегося нарыва. Он отпустил Виолет. Повернувшись, увидел, что все кошки смотрят на него. Хуже того, они все лежали на прежних местах, как и в тот момент, когда он поднял Виолет со стула, то есть его ярость совершенно их не испугала. И он знал причину хладнокровия кошек: Виолет тоже его не испугалась, и ее эротическая реакция на его ярость, и ее насмешливая улыбка были истинными.

Вербина, обмякнув, сидела на стуле, наклонив голову, не могла смотреть на него в этот момент, как не могла и раньше. Но она улыбалась, сунув левую руку между ног, ее длинные пальцы описывали круги по тонкому материалу трусиков, сквозь который проглядывала ее половая щель. Ему не требовалось других доказательств того, что извращенное желание Виолет передалось Вербине, и он отвернулся и от нее.

Попытался быстро покинуть кухню, но так, чтобы его уход не выглядел позорным бегством.

Очутившись в своей надушенной спальне, чувствуя себя в полной безопасности среди вещей, принадлежавших матери, Конфетка запер дверь. Он не мог сказать, почему с запертой дверью ему было спокойнее, но уж точно не потому, что он боялся своих сестер. Чего бояться-то? Их следовало жалеть.

Он посидел в кресле-качалке Розель, вспоминая те давние времена, когда он, еще ребенок, устраивался у нее на коленях и сосал кровь из ранки на ее большом пальце или мясистой части ладони. Однажды, к сожалению, только однажды, она сделала надрез на одной из своих грудей, и он пил кровь из того же сосуда, откуда другие дети получали от других матерей только молоко.

Ему было пять лет, когда он, в этой самой комнате, в этом самом кресле-качалке, отведал крови из ее груди.

Френк, тогда семилетний, спал в комнате в конце коридора, близняшки, им только исполнился год, спали в своих кроватках в комнате, расположенной напротив спальни матери. Он чувствовал свою уникальность, потому что находился с ней, когда другие уже спали. Да еще она поила его густой жидкостью, которая текла в ее артериях и венах. Жидкость эту она никогда не предлагала другим своим детям. Это было святое причастие, тайна, о которой знали только они двое.

Он помнил, что в тот вечер впал в какой-то транс, не от божественного вкуса ее крови или безграничной любви, свидетельством которой была эта кровь, но от мерного покачивания кресла и убаюкивающих звуков ее голоса. Пока он сосал, она поглаживала его по волосам и говорила о планах Бога, создавшего этот мир. Она объясняла ему, не в первый и не в последний раз, что Бог признавал применение насилия, когда речь шла о защите хороших и праведных людей. Она сказала ему, что Бог создал людей, которые от крови набирали особую силу, чтобы Он мог их использовать, как свои земные орудия, защищая хороших и праведных. Их семья — праведная, говорила она, и Бог послал им Конфетку, чтобы он стал их защитником. В тот вечер он не узнал ничего нового. И хотя мать постоянно говорила об этом во время их тайных вечерей, Конфетке хотелось вновь и вновь слышать эти слова. Дети ведь обожают слушать свою любимую сказку. И, как случается с некоторыми волшебными сказками, эта история, рассказанная матерью, не становилась знакомой, а, наоборот, все более загадочной и притягивающей к себе.

В тот вечер, на шестом году его жизни, история приняла новый оборот. Пришло время, сказала мать, применить на практике удивительные, дарованные ему способности и выполнить миссию, для которой Бог создал его. Он начал проявлять свои феноменальные таланты в три года. В том же возрасте проявился и сверхъестественный дар Френка, но куда как в меньшей степени. Более всего Розель поражали его телекинетические способности, особенно телекинетическое перемещение собственного тела. И она быстро поняла, что из этого можно выжать. К примеру, отпадала необходимость тревожиться из-за денег, поскольку под покровом ночи он мог телепортироваться в те места, где хранились наличные и ценности: в банковские хранилища, в большие, в рост человека, сейфы богачей в особняках на Беверли-Хиллз. А еще он мог материализоваться в домах врагов семьи Поллард и мстить, без опаски попасться и понести наказание.

— Есть такой человек, фамилия его Солфонт, — ворковала она, пока он сосал кровь из надреза на груди. — Он — адвокат, из тех шакалов, которые охотятся на хороших людей. Он занимался наследством моего отца, твоего дорогого дедушки, Конфетка, доказывал подлинность завещания, брал большие гонорары, слишком большие гонорары, потому что был жадным. Они все жадные, эти адвокаты.

Ровный, мягкий голос, которым она все это говорила, разительно отличался от злости, отражающейся на ее лице, но этот контраст только добавлял убедительности ее словам.

— Я долгие годы пыталась вернуть часть полученного им вознаграждения, которая принадлежала мне по праву. Обращалась к другим адвокатам, но они говорили, что он установил себе разумный гонорар, они все повязаны друг с другом, горошины в одном стручке, маленькие сгнившие горошины в сгнивших стручках. Подавала на него в суд, но судьи — те же адвокаты, только в черных мантиях, меня от них тошнит, они такие же корыстолюбивые. Долгие годы меня это волнует, Конфетка, я не могу забыть об этой несправедливости. Этот Дональд Солфонт, который живет в большом доме в Монтесито, который берет слишком много со своих клиентов, который взял слишком много с меня, должен за это заплатить. Ты согласен со мной, малыш? Ты согласен, что он должен заплатить?

Ему было только пять лет, и он ростом или весом ничем не выделялся среди детей своего возраста. Крупным ребенком он стал только в девять или десять лет. Даже если бы он мог телепортироваться в спальню Солфонта, внезапность его появления не стала бы гарантией успеха. Если бы Солфонт и его жена проснулись в тот момент, когда он материализовался бы в спальне, если бы первый удар ножа не убил адвоката, а только ранил и подвиг на самозащиту, Конфетка не сумел бы с ним справиться, добить его. Он мог не опасаться того, что его поймают или причинят вред, потому что тут же телепортировался бы домой. Но его могли узнать. Полиция поверила бы такому влиятельному человеку, как Солфонт, даже если бы он выдвинул фантастическое обвинение в покушении на убийство против пятилетнего мальчика. Они заявились бы в дом Поллардов, начали бы задавать вопросы, что-то вынюхивать, и одному богу известно, что могли найти и что заподозрить.

— Так что ты не сможешь убить его, пусть он этого и заслуживает, — шептала Розель, покачивая своего любимого ребенка. Смотрела в его глаза, а он не отрывался от ее голой груди, посасывая кровь. — Вместо этого ты кое-что возьмешь у него в отместку за деньги, которые он взял у меня, кое-что дорогое для него. В семье Солфонта родился ребенок. Несколько месяцев назад я прочитала об этом в газете. Маленькая девочка, ее назвали Ребекка- Елизавета. Разве это подходящее имя для девочки? Так назвать девочку могут только самовлюбленный адвокат и его жена, которые думают, что они и их дети лучше других людей. Елизавета — это королевское имя, а Ребекка, как ты знаешь, из Библии. Видишь, как высоко они ценят себя и свое отродье. Ребекка… ей почти шесть месяцев. Она пробыла с ними достаточно долго, и, если она исчезнет, им будет ее недоставать. Завтра мы с тобой проедем мимо их дома, мой дорогой, милый Конфетка, ты увидишь, где он находится, а следующей ночью ты пойдешь туда и отомстишь им именем Господа. Они скажут, что в детскую забралась крыса, и будут винить себя до своего последнего дня.

Горло Ребекки Солфонт было нежным, кровь — соленой. Конфетке это приключение страшно понравилось. Он испытал восторг, войдя в дом незнакомцев, не испросив разрешения, без их ведома. И прочувствовал собственное могущество, убив девочку, тогда как в это же время в соседней комнате спокойно спали взрослые. Он был всего лишь маленьким мальчиком, но он проскользнул сквозь их защитные редуты и нанес удар, отомстив за свою мать, то есть показал, что в доме Поллардов появился настоящий мужчина. Это новое чувство наполняло его безмерной гордостью, не говоря уже о том удовольствии, которое он получил от убийства.

И с тех пор он с готовностью откликался на каждую просьбу матери отомстить за нее.

В первые годы выполнения этой миссии его добычей становились только младенцы и очень маленькие дети. Иногда, чтобы запутать полицию, он не кусал их и избавлялся от них другими способами, случалось, что и телепортировался из дома вместе с ними, и тело найти не удавалось.

Если бы враги Розель жили исключительно в Санта-Барбаре и в ближайших окрестностях, полиция бы наверняка что-нибудь заподозрила. Но зачастую мать требовала отомстить людям, которые жили очень далеко, о которых она прочитала в газетах и журналах.

Он помнил, в частности, семью в штате Нью-Йорк, которая выиграла в лотерею миллионы долларов. Его мать чувствовала, что своей удачей они обделили семью Поллард, показали себя жадюгами, а потому не заслуживали того, чтобы жить. Конфетке к тому времени исполнилось четырнадцать, и он не мог понять логику матери, но вопросов не задавал. Она была для него одним и единственным кладезем истины. Он убил всех пятерых членов семьи, а потом сжег дом вместе с телами.

Жажда мести его матери утихала, как только Конфетка убивал кого-то по ее требованию. Она светилась счастьем, строила планы на будущее, пекла пироги, пела, суетясь на кухне, начинала шить новое лоскутное одеяло или что-то вязала. Но за следующие четыре недели радость и веселье медленно покидали ее, и ровно через месяц она начинала говорить о других людях, которые причинили вред ей и/или всей семье Поллад. От двух до четырех недель у нее уходило на то, чтобы определиться с конкретной жертвой, а потом Конфетка отправлялся на выполнение миссии. То есть за год он убивал только шесть или семь раз.

Розель вполне устраивала такая частота, но чем старше становился Конфетка, тем меньше она устраивала его. Он не просто пристрастился пить кровь, эта жажда иной раз просто сокрушала его. Завораживал Конфетку и восторг охоты, его тянуло кого-то убить, как тянет алкоголика к бутылке. И, конечно же, враждебность окружающего мира по отношению к его святой матери побуждала убивать чаще и чаще. Иногда казалось, что все настроены против нее, стремятся причинить ей вред, забрать деньги, которые принадлежали ей по праву. Ее врагам не было числа. Он помнил дни, когда ее охватывал дикий страх. Тогда она затягивала все шторы, опускала жалюзи, запирала двери на замок, иногда даже баррикадировала их стульями и другой мебелью, готовясь к нападению врагов. Они так и не переходили в атаку, но ведь могли перейти. В такие дни она становилась печальной, плакала, говорила, что так много людей хочет добраться до нее, что даже он не сможет ее защитить. Он умолял ее перечислить их всех, чтобы он мог с ними разобраться, но она только качала головой, говоря: «Это бесполезно».

Уже тогда, как и сейчас, одобренные матерью убийства он подкреплял охотой в каньонах на мелкое зверье. Но кровь животных никогда не могла полностью утолить его жажду. Для этого требовалась человеческая кровь…

Загрустив от воспоминаний, Конфетка поднялся с кресла-качалки, принялся нервно мерить шагами комнату. Жалюзи он поднял еще утром, так что теперь с интересом поглядывал в ночь.

Потерпев неудачу в поимке Френка и незнакомца, который материализовался у них во дворе рядом с братом, после стычки с Виолет, в которой победа обернулась жестоким поражением, он весь кипел, ему хотелось убивать, недоставало только жертвы. Не находя врага семьи, ему не оставалось ничего другого, как убивать невинных людей или зверьков, которые обитали в каньонах. Проблема заключалась в том, что он не хотел разочаровывать свою святую мать, которая смотрела на него с небес, а кровь домашних животных ни на йоту не умаляла его жажды.

Вот и теперь раздражение и жажда нарастали с каждой минутой. Он знал, что ему придется сделать что-то, о чем потом он будет сожалеть, потому что на какое-то время Розель отвернется от него.

И тут, в тот самый момент, когда Конфетка уже думал, что сейчас взорвется, его спасло вторжение истинного врага.

Рука прикоснулась к его затылку.

Он развернулся, почувствовав, что рука сразу же исчезла.

То была призрачная рука. Позади никго не стоял.

Но он знал, что это та самая рука, которая прикасалась к нему прошлой ночью в каньоне. Кто-то, не из семьи Поллард, обладал сверхъестественными способностями, и сам факт, что Розель не была матерью этого человека, превращал его во врага, которого требовалось найти и уничтожить. Этот же человек и днем несколько раз сближался с Конфеткой, но очень осторожно, избегая контакта.

Конфетка вернулся к креслу-качалке. Если объявился настоящий враг, имело смысл дождаться его очередного появления.

И несколько минут спустя тот дал о себе знать, очень осторожно, не приближаясь вплотную, быстро ретировавшись.

Конфетка улыбнулся. Начал покачиваться. Даже принялся напевать себе под нос одну из любимых песен матери.

Затаился, выжидая, распаляя переполняющую его ярость. Пусть этот застенчивый гость осмелеет, приблизится и тут же сгорит в языках пламени его ярости.






Глава 49




Без десяти семь звякнул дверной звонок, но Фелина Карагиосис его, естественно, не услышала. Однако в каждой комнате дома, в одном или другом углу была красная лампочка, которая начинала мигать при нажатии на кнопку звонка.

Она прошла в прихожую, посмотрев в глазок, увидела стоящую на крыльце Элис Каспер, соседку, которая жила через три дома от них, открыла врезной замок, сняла предохранительную цепочку, распахнула дверь, впустила Элис в дом.

— Привет, детка. Как поживаешь?

«Мне нравится твоя прическа», — знаками показала Фелина.

— Правда? Я только что из парикмахерской, и девушка спросила, нужна ли мне та же прическа, что и была у меня, или я хочу идти в ногу со временем. Вот я и подумала, а почему нет? Я еще не такая старая, могу выглядеть сексуальной, правда?

Тридцатитрехлетняя Элис, на пять лет старше Фелины, поменяла фирменные светлые кудряшки на более современную прическу, которая требовала новую статью расходов — на мусс, но выглядела она действительно отлично.

«Заходи. Хочешь чего-нибудь выпить?»

— С удовольствием выпила бы, детка, не один стаканчик, а целых шесть, но сейчас никак не могу. Приезжают свекор со свекровью, и нам придется то ли сыграть с ними в карты, то ли застрелить их, в зависимости от того, как поведут себя они.

Из всех людей, с которыми Фелина сталкивалась в повседневной жизни, язык жестов, помимо Клинта, понимала только Элис. А поскольку большинство людей с предубеждением относились к глухим (они в этом не признавались, но вели себя соответственно), то Элис была ее единственной подругой. Но Фелина с радостью пожертвовала бы этой дружбой, если бы Марк Каспер, сын Элис, ради которого она и выучила язык жестов, не родился глухим.

— Когда я выходила из дома, как раз позвонил Клинт, чтобы сказать, что он еще не едет домой, но надеется приехать к восьми. С каких это пор он стал задерживаться на работе?

«У них какое-то серьезное расследование. В таких случаях он всегда перерабатывает».

— Он собирается пригласить тебя где-нибудь пообедать и просит сказать тебе, что у них был какой-то невероятный день. Наверное, что-то связанное с расследованием. Наверное, это так интересно, быть замужем за детективом. Да и парень он хороший. Тебе повезло, детка.

«Да. Но ему тоже».

Элис рассмеялась:

— Совершенно верно! И если он еще раз задержится, не позволяй ему откупиться одним обедом. Пусть покупает тебе бриллианты.

Фелина подумала о красном камне, который вчера вечером привез домой Клинт, и пожалела о том, что не может рассказать о нем Элис. Но вся информация, связанная с работой Клинта в детективном агентстве «Дакота- и-Дакота», особенно о текущем расследовании, в их доме считалась тайной.

— Так в субботу у нас, в половине седьмого? Джек приготовит соус чили, мы будем играть в карты, есть мясо под этим соусом и пить пиво, пока не отключимся. Идет?

«Да».

— И скажи Клинту, все нормально, на его болтовню мы и не рассчитываем.

Фелина рассмеялась и показала: «В последнее время он стал более разговорчивым».

— Все потому, что ты делаешь из него человека, детка.

Они вновь обнялись, и Элис отбыла.

Фелина закрыла дверь, посмотрела на наручные часы, увидела, что уже семь. У нее оставался только час, чтобы подготовиться к выходу в свет, а ей хотелось выглядеть особенно красивой, не потому, что обед в ресторане был для нее чем-то особенным, просто ей всегда хотелось выглядеть красивой, когда она где-то бывала с Клинтом. Она направилась в спальню, вспомнила, что дверь заперта только на собачку, вернулась в прихожую, дважды повернула барашек врезного замка, закрыла дверь и на цепочку.

Клинт очень о ней волновался. Если приходил домой, и выяснялось, что она забыла запереть дверь на врезной замок, он за минуту старел на год, прямо у нее на глазах.





Глава 50




В этот день Хол Яматака не работал, однако после звонка Клинта приехал в офис в 6.35 на ночное дежурство. На случай, если Френк вернется после того, как разъедутся остальные сотрудники. Клинт встретил его в приемной и за чашкой кофе ввел в курс дела. Выслушав рассказ Клинта о том, что произошло в его отсутствие, Хол вновь задумался о карьере садовника.

В его семье практически все были садовниками или владели небольшими питомниками и жили, надо отметить, очень неплохо. В большинстве своем зарабатывали больше, чем он получал в детективном агентстве «Дакота- и-Дакота», некоторые гораздо больше. Его родители, три брата, многочисленные дядья постоянно твердили ему, что он должен работать с ними, но Хол упорствовал. Собственно, он не видел ничего плохого в том, чтобы хозяйничать в питомнике, продавать все необходимое для садоводства, ландшафтного дизайна, посадки деревьев или просто ухаживать за чьим-то садом. Но в Южной Калифорнии «японский садовник» было клише, а не профессией, и ему не хотелось в полной мере соответствовать сложившемуся стереотипу.

Хол всю жизнь читал приключенческие и детективные романы и хотел походить на кого-нибудь из героев этих книг, особенно на главных героев романов Джона Д. Макдональда, потому что герои Джона Д. отличались потрясающей интуицией и мужеством, они были крутыми парнями и при этом чутко реагировали на проблемы обычных людей. В глубине сердца Хол знал, что его работа в детективном агентстве «Дакота-и-Дакота» такая же рутинная, как и труд любого садовника, и возможность проявить героизм в сфере обеспечения безопасности возникает гораздо реже, чем думали многие. Но, продавая пакет мульчи, банку инсектицида или рассаду бархатцев, он бы не мог тешить себя мыслью, что у него всегда есть шанс стать героем, пусть пока шанс этот не реализовался. В конце концов, человеку куда важнее, каким он себя представляет, а не какой он в реальной жизни.

— Если Френк объявится, что мне с ним делать? — спросил Хол.