Нехорошее место

Испугавшись, она сняла ногу с педали газа, чуть придавила педаль тормоза, спросила:

— Бобби, что с тобой?

Бобби заговорил громко, перекрывая музыку Бенни Гудмана, чуть охрипнув от тревоги и волнения:

— Плохой, Плохой, берегитесь, есть свет, есть свет, который любит вас…





* * *


Конфетка смотрел на окровавленное тело, лежащее у его ног, понимая, что Томаса он убил напрасно. Вместо этого следовало перенести его в безопасное место и пытками вырвать нужные ответы, пусть долгие часы ушли бы на то, чтобы этот тупица вспомнил все, что интересовало Конфетку. Да и он бы при этом позабавился.

Но его распирала ярость, какой он никогда прежде не знал, и он потерял контроль над собой. Жаждал отомстить не только за мать и себя, но и за всех людей, которые заслуживали отмщения, да только их обидчики остались безнаказанными. Бог сотворил его оружием мести, и Конфетка отчаянно, как никогда раньше, стремился реализовать свое предназначение. Ему хотелось вспороть горпо и напиться крови не одного грешника, но их великого множества. Чтобы как-то успокоить ярость, ему требовалось не просто напиться крови, но опьянеть от нее, искупаться в ней, идти сквозь реки крови, стоять на земле, пропитанной кровью. Он хотел, чтобы мать освободила его от всех ограничений, которые прежде сдерживали распиравшую его ярость, хотел, чтобы Бог дал ему карт-бланш.

Издалека донесся вой сирен, и Конфетка понял, что ему скоро придется уйти.

Горячая боль пульсировала в плече, там, где ножницы пронзили мышцу и поцарапали кость, но этим он мог заняться во время путешествия. Воссоздавая себя, мог без труда ликвидировать все последствия нанесенного удара.

Бродя по комнате, он искал какой-либо предмет, который мог подсказать, где искать упомянутых Томасом Джулию и Бобби. Они могли знать, кем был Томас и почему обладал даром, которым не владела даже благословенная мать Конфетки.

Он прикасался к вещам и мебели, но «извлекал» из них только образы Томаса, Дерека да медицинских сестер, нянечек и санитаров, которые ухаживали за ними. Потом увидел альбом, лежащий раскрытым на полу рядом со столом, на котором он убил Дерека. Вклеенные в него картинки располагались рядами разной длины. Он поднял альбом, пролистал, гадая, что бы это значило, попытался увидеть человека, который последним листал альбом, и его усилия не пропали даром: на этот раз перед его мысленным взором возник не дебил и не нянечка.

Мужчина. Сурового вида. Не такой высокий, как Конфетка, но практически не уступающий ему статью и шириной плеч.

Сирены выли уже в какой-то миле от интерната, с каждой секундой все громче.

Правая рука Конфетки скользила по обложке альбома, искала… искала…

Иногда он не мог почувствовать совсем ничего, иногда очень много. Он хотел, чтобы на этот раз ему повезло, в противном случае комната стала бы тупиком, и он бы не продвинулся ни на шаг к разгадке тайны этого дебила, не узнал бы, откуда у него такие способности.

Искал…

Он нашел имя. Клинт.

Во второй половине дня Клинт какое-то время сидел в кресле Дерека, просматривал эту странную подборку картинок.

Когда он попытался увидеть, куда поехал Клинт, покинув эту комнату, перед его мысленным взором возник автомобиль «шеви», на котором Клинт ехал по автостраде, потом офис какой-то фирмы, которая называлась «Дакота-и-Дакота». Потом снова «шеви», на ночной автостраде, маленький домик в городке Плейсентия.

Сирены выли уже совсем близко, вероятно, на подъездной дорожке к автостоянке интерната «Сиело Виста».

Конфетка отбросил альбом. Можно трогаться.

Впрочем, перед тем как телепортироваться, у него оставалось еще одно дельце. Уяснив, что Томас и Дерек — дебилы, Конфетка сообразил, что в «Сиело Виста» их полным-полно. Его жутко злил сам факт существования такого заведения.

Он вытянул руки перед собой, повернул ладонями друг к другу, развел на два фута. Между ними засиял небесно-синий свет.

Он помнил, как соседи и другие люди говорили о его сестрах… да и о нем самом, когда он, совсем мальчик, не мог ходить в школу из-за своих проблем. Виолет и Вербина выглядели и вели себя, как умственно отсталые, но они, вероятно, плевать хотели на то, что люди называли их недоумками. Невежественные люди и его полагали недоумком, думали, он не ходит в школу, потому что учеба ему не под силу, как и его сестрам (только Френк учился, как обычные дети).

Свет начал формироваться в шар. По мере того как энергия перетекала из ладоней в шар, синева становилась все более насыщенной, казалось, обретала не только форму, но и содержание, превращалась в подвешенный в воздухе твердый предмет.

С умом у Конфетки все было в порядке, с учебой проблем не возникало. Чтение, письмо, математику — с помощью матери он все освоил без труда. И злился, когда слышал, что люди называли его тупицей. В школу он не ходил по другой причине, прежде всего из-за своего полового органа. А когда он стал старше и здоровее, никго больше не звал его недоумком и не отпускал какие-то шуточки, во всяком случае, в пределах слышимости.

Сапфирово-синяя сфера уже выглядела такой же твердой, как настоящий сапфир, а размером не уступала баскетбольному мячу. Еще чуть-чуть, и он мог пустить ее в ход.

Из-за того, что к Конфетке незаслуженно приклеили ярлык недоумка, он не проникся сочувствием к действительно умственно отсталым людям, наоборот, испытывал по отношению к ним исключительно презрение, призванное, как он рассчитывал, показать невежественным людям, что он — не один из них и никогда таким не был. Подумать, что он… или, раз уж на то пошло, его сестры — недоумки. Это было оскорблением его святой матери, которая не могла родить дебила.

Он отсек поток энергии и убрал руки от сферы. С мгновение смотрел на нее, улыбаясь, думая о том, что сейчас произойдет с этим нехорошим местом.

Вой сирен стал оглушающим, достиг пронзительного максимума, а потом разом стих.

— Пришла помощь, Томас, — сказал Конфетка и рассмеялся.

Положил одну руку на сферу и толкнул ее. Она полетела через комнату, как баллистическая ракета, стартовавшая из шахты. Пробила стену за кроватью Дерека, оставив после себя огромную дыру, пересекла коридор, пробила противоположную стену, а потом все прочие, которые попадались ей на пути, разбрасывая искры, поджигая все вокруг.

Конфетка услышал крики людей, сильный взрыв и исчез, чтобы появиться в маленьком домике в Плейсентии.






Глава 52




Бобби стоял на обочине автострады, держась за открытую дверцу, жадно хватая ртом воздух. Чуть раньше он не сомневался, что его вырвет, но позыв прошел.

— Ты в порядке? — озабоченно спросила Джулия.

— Я… думаю, да.

Мимо пролетали автомобили. Каждый обдавал порывом ветра и ударной волной, отчего Бобби казалось, что он, Джулия и «Тойота» по-прежнему движутся со скоростью восемьдесят пять миль в час, только он держится за открытую дверцу, Джулия — за его плечо, каким-то магическим образом их ноги перемещаются над мостовой, а за рулем никого нет.

Сон сильно встревожил и дезориентировал его.

— Если уж на то пошло, совсем это не сон. — Он не поднимал головы, смотрел на гравий на обочине, не удивился бы, если вернулось желание блевануть. — Никакого сходства с тем сном о нас, музыкальном автомате и океане кислоты.

— Но снова о Плохом.

— Да. Но сном это назвать нельзя, потому что… у меня в голове зазвучали слова.

— Откуда они взялись?

— Не знаю.

Он рискнул поднять голову, перед глазами все поплыло, но на этот раз к горлу не подкатила тошнота.

— «Плохой… берегитесь… там свет, который вас любит…» Всего я не помню. Слова были такие громкие, словно кто-то выкрикивал их в рупор, приставив его к моему уху. Да только и это неправильная трактовка, потому что в действительности я не слышал никаких слов, они просто возникли в моей голове. Но они чувствовались громкими, если в этом есть хоть какой-то смысл. И не было образов, как во сне. Только чувства, такие сильные, что сбивали с толку. Страх и радость, злость и прощение… а под самый конец такое странное чувство умиротворенности, которое я… не могу описать.

Мимо пролетел огромный трейлер-восемнадцатиколесник. Напоминающий левиафана, поднявшегося из морских глубин, сгусток звериной силы, холодной ярости и ненасытного голода. По какой-то причине, глянув на него, Бобби подумал о человеке, которого видел на пляже в Пуналуу, и по его телу пробежала дрожь.

— Ты в порядке? — вновь спросила Джулия.

— Да.

— Точно?

Он кивнул.

— Чуть кружится голова. Ничего больше.

— Что теперь?

Он посмотрел на нее.

— А разве есть варианты? Мы едем в Санта-Барбару, в Эль-Энканто-Хайтс, чтобы завершить это дело… так или иначе.





* * *


Конфетка материализовался в арке между гостиной и столовой. В обеих комнатах никого не было.

Из глубины дома доносилось жужжание, которое он сразу идентифицировал: электрическая бритва. Жужжание смолкло. Остался только шум льющейся воды и гудение вентилятора.

Он уже собрался двинуться в коридор и к ванной, чтобы застать мужчину врасплох, когда с противоположной стороны послышалось шуршание бумаги.

Конфетка пересек гостиную, остановился в дверном проеме кухни. Размерами она уступала кухне в доме матери, зато сияла чистотой, какой после смерти матери их кухня не знала.

У стола, спиной к нему, сидела женщина в синем платье. Она склонилась над журналом, переворачивала страницы, словно хотела найти интересную статью, достойную прочтения.

Конфетка куда в большей степени по сравнению с Френком контролировал свои телекинетические способности, в частности мог телепортироваться, не вызывая столь сильных колебаний воздуха и с меньшим шумом. Тем не менее его удивило, что женщина не поднялась из-за стола и не пошла посмотреть на источник звуков, которые вдруг послышались в ее доме. В принципе, такие звуки не могли не пробудить ее любопытство.

Она перевернула еще несколько страниц, наклонилась чуть ниже, начала читать.

Стоя позади женщины, он видел немногое. Густые, пышные волосы, такие же черные, как сама ночь. Хрупкие плечи и спина. Ноги, обе с одной стороны стула, перекрещенные в лодыжках, стройные. Изгиб бедер, будь он мужчиной, которого интересовал секс, наверное, возбудил бы его.

Гадая, какое у нее лицо… и внезапно охваченный желанием узнать, какова на вкус ее кровь, он переступил порог, сделал три шага к женщине. Не пытался свести шум к минимуму, но она не подняла головы, не оторвалась от журнала. И поняла, что она не одна, лишь когда он схватил ее за густые волосы и рывком сдернул со стула.

Поставил на ноги, развернув лицом к себе, и она тут же возбудила его. Нет, он остался равнодушным к ее стройным ногам, пышным бедрам, узкой талии, высокой груди. И даже ее прекрасное лицо не произвело на него никакого впечатления. Возбудило его другое. Что-то в серых глазах. Назовите это жизненной силой. Она была более живой, чем большинство людей, сила эта так и пульсировала в ней.

Она не закричала, лишь начала рычать то ли от страха, то ли от злости, потом принялась дубасить его обоими кулаками. По груди, по лицу.