Нехорошее место

Жизненная сила! Да, эту женщину переполняла жизнь, била в ней ключом, ее жизненная сила возбудила его куда сильнее всех остальных прелестей.

Он по-прежнему слышал шум льющейся воды, гудение вентилятора и точно знал, что сможет взять ее, не привлекая внимание мужчины, если, конечно, не позволит ей закричать. Он ударил ее в висок кулаком, вырубил до того, как женщина успела испустить первый крик. Она обвисла в его руке, сознание не потеряла, но лишилась способности к сопротивлению.

В предвкушении удовольствия Конфетка уложил ее спиной на стол, широко раздвинул свисающие за край ноги, встал между ними, но не для того, чтобы изнасиловать, мысль о столь мерзком деянии даже не пришла ему в голову. Когда он наклонялся над ней, она смотрела на него мутным взглядом, еще не придя в себя от удара. Но тут глаза ее начали проясняться. И когда он увидел заполнивший их ужас, то приник к шее, глубоко вонзил в нее зубы и добрался до крови, чистой и сладкой, возбуждающей.

Она извивалась и дергалась под ним.

Такая живая. Такая восхитительно живая. Еще живая.





* * *


Когда посыльный привез пиццу, Ли Чен принес ее в кабинет Бобби и Джулии и предложил Холу составить ему компанию.

Хол отложил книгу, но ноги с кофейного столика не убрал.

— Ты знаешь, что это блюдо делает с твоими артериями?

— Ну почему сегодня буквально все озаботились моими артериями?

— Ты — такой милый молодой человек. Мы же не хотим, чтобы ты умер, не дожив до тридцати. А кроме того, нам придется гадать, какую бы ты носил одежду, если б остался среди живых.

— Ничего из того, что носишь ты, будь уверен.

Хол наклонился вперед и заглянул в коробку, которую протягивал ему Ли.

— Выглядит неплохо. Правило первое: привозя тебе пиццу, они продают услугу, а не качество еды. Но эта выглядит неплохо. Ты даже сразу можешь сказать, где заканчивается пицца и начинается картон.

Ли оторвал крышку, положил ее на кофейный столик, потом выложил на эту самодельную тарелку два куска пиццы.

— Ты не собираешься дать мне половину?

— А как же холестерин?

— Слушай, холестерин — всего лишь животный жир, не мышьяк.





* * *


Когда сильное сердце женщины перестало биться, Конфетка тут же оторвался от нее. И пусть кровь продолжала течь из растерзанной шеи, он уже не мог выпить ни капли. Сама мысль о том, чтобы пить кровь трупа, вызывала тошноту. Он вспомнил принадлежащих его сестрам кошек, всякий раз сжиравших ту, которая умерла, и лицо его перекосило от отвращения.

Едва он оторвал мокрые губы от ее шеи, как услышал, что в глубине дома открылась дверь. Шаги приближались. Конфетка быстро обошел стол, с тем чтобы он и мертвая женщина оказались между ним и дверью в столовую. Понимал, судя по тому, что он «считал» с альбома с картинками в комнате Томаса, Клинт — твердый орешек, справиться с которым будет сложнее, чем с большинством людей. Вот и предпочел занять позицию, позволяющую оценить противника, а не пытаться застать его врасплох.

Клинт появился в дверном проеме. Если не считать одежды: серые брюки, синий блейзер, темно-бордовый пуловер и белая рубашка, — выглядел он точно так же, как и на психическом следе, который Конфетка «считал» с альбома Томаса. И мышцы у него, похоже, были железными. Густые черные волосы он зачесал назад. Лицо словно вырубили из гранита, глаза смотрели сурово.

Возбужденный только что совершенным убийством, со вкусом свежей крови на губах, Конфетка с интересом наблюдал за мужчиной, гадая, что теперь произойдет. Вариантов было много, скучного среди них — ни одного.

Но Клинт отреагировал совсем не так, как мог ожидать Конфетка. Не выказал удивления, увидев распростертую на столе мертвую женщину, не пришел в ужас, потеря женщины не потрясла его, не разъярила. Что-то изменилось в его лице, все выглядело так, словно под кожей пришли в движение тектонические плиты, перемещение которых вызывает землетрясение.

Наконец он встретился с Конфеткой взглядом и произнес лишь одно слово:

— Ты.

Этого слова хватило, чтобы Конфетка встревожился. Получалось, что мужчина узнал его, но ведь такого просто не могло быть… а потом Конфетка вспомнил Томаса.

Если Томас рассказал о нем мужчине… а может, и другим людям тоже… После смерти матери Конфетка ни разу не испытывал столь сильного испуга. Свою службу в армии мстителей Господних он полагал глубоко личным делом, секретом, о котором не могли знать вне семьи Поллард. Его мать предупреждала: гордиться тем, что выполняешь работу, порученную тебе Господом, — это нормально, но гордыня может привести к падению, если похваляться своей избранностью перед другими. «Сатана, — говорила она ему, — постоянно выискивает имена солдат армии Божьей, а ты — один из них, а когда их находит, то убивает, насылая червей, которые пожирают их изнутри, червей, толстых, как змеи, и сжигает в огне. Если ты не сможешь хранить этот секрет, то умрешь и отправишься в ад из-за своего длинного языка».

— Конфетка, — добавил Клинт.

Произнесенное Клинтом его собственное имя развеяло последние сомнения в том, что секрет перестал быть достоянием семьи Поллард и никого больше, а следовательно, он, Конфетка, угодил в серьезный переплет, пусть сам и не нарушал обет молчания.

Он представил себе, как в этот самый момент Сатана в каком-то темном и заполненном паром месте поднял голову и спросил: «Кто? Как там его назвали? Какое у него имя? Конфетка? Какая такая конфетка?»

В ярости, пусть и испуганный, Конфетка двинулся вкруг стола, гадая, узнал ли Клинт его имя от Томаса, с намерением заставить мужчину поделиться с ним всем, что он знал. А потом убить.


Неуловимым движением, столь же неожиданным для Конфетки, как и нулевая реакция на смерть жены, Клинт сунул руку под пиджак, вытащил револьвер и выстрелил дважды.

Возможно, выстрелов было больше, но Конфетка услышал только два. Первая пуля попала в живот, вторая — в грудь, отбросив его назад. К счастью для Конфетки, голова и сердце остались невредимыми. Если бы пуля повредила мозговую ткань, нарушив загадочную и хрупкую связь между мозгом и душой, оставив душу в ловушке поврежденного мозга, прежде чем он успел бы их разделить, то лишился бы способности телепортироваться, остался бы на месте, уязвимый для новых пуль. А если бы точно направленная пуля остановила его сердце до того, как он успел дематериализоваться, он бы просто упал мертвым там, где стоял. Только эти две раны могли прикончить его. Конфетка мог многое, но не был бессмертен. Поэтому поблагодарил Бога за то, что Он позволил ему вернуться из кухни в дом матери живым.





* * *


Вентура-фриуэй. Джулия ехала быстро, но не так быстро, как раньше. В стереосистеме Бенни Гудмана сменил Арти Шоу.

Бобби размышлял, разглядывая в боковое окно ночной пейзаж. Не мог не думать о словах, которые вдруг взорвались у него в голове с грохотом бомбы и яркостью хорошо разожженного костра. Он уже сумел прийти в себя после кошмара, который приснился ему на прошлой неделе; в конце концов кошмары снятся если не всем, то очень и очень многим. Да, сон был на удивление ярким, чуть ли не более реальным, чем сама жизнь, но ничего сверхъестественного в том кошмаре не было… или он просто убедил себя, что не было. Но слова — совсем другое дело. Он не мог поверить, что они вырвались из его подсознания. Сон, эти сложные фрейдистские послания, сочетание каких-то сцен и символов… да, тут, в принципе все понятно; как ни крути, эвфемизмы и метафоры — продукты подсознательного. Но этот словесный взрыв более всего напоминал срочную телеграмму, переданную по проводу, вживленному прямо в его мозг.

Если Бобби не размышлял, то ерзал на сиденье. Из-за Томаса.

По какой-то причине, чем больше он думал об этих словах, тем чаще мысли возвращались к Томасу. Он не находил связи между Томасом и словесным взрывом, старался выбросить Томаса из головы, сосредоточиться на поиске объяснения случившегося. Однако Томас мягко, но настойчиво возвращался. И какое-то время спустя у Бобби возникло крайне неприятное ощущение, что связь между Томасом и словесным взрывом есть, хотя он и представить себе не мог, какая именно.

Они отматывали милю за милей, приближаясь к западной оконечности долины, и у Бобби крепло предчувствие, что Томас в опасности. Причем навлекли ее он и Джулия.

Но от кого могла исходить эта опасность? Или от чего?

Самой большой опасностью, с которой могли столкнуться он и Джулия, был Конфетка Поллард. Но и тут речь шла только о будущей опасности, потому что пока Конфетка даже не подозревал об их существовании, не мог знать, что они работают на Френка Полларда. Возможно, при удачном раскладе никогда об этом не узнает. Да, Конфетка видел его на пляже в Пуналуу вместе с Френком, но никак не мог вычислить, что это он, Бобби. И опять же, даже если бы Конфетка узнал, что Френк обратился за помощью в детективное агентство «Дакота-и-Дакота», Томас остался бы в стороне, потому что был другой, отдельной частью их жизни. Правильно?

— Что-то не так? — спросила Джулия, перестроившись левее на одну полосу, чтобы обогнать очередной восемнадцатиколесник.

Он решил, что нет никакого смысла говорить ей о том, что Томасу, возможно, грозит опасность. Она могла расстроиться, встревожиться. И из-за чего? Только потому, что у него слишком богатое воображение? Томас в «Сиело Виста», в полной безопасности.

— Бобби, что не так?

— Все в порядке.

— А чего ты ерзаешь?

— Проблемы с простатой.





* * *


«Шанель номер пять», мягкий свет лампы, уютные розы обивки, обоев…

Конфетка облегченно рассмеялся, материализовавшись в спальне, пули остались на кухне домика в Плейсентии, более чем в сотне миль от дома матери. Раны затянулись, словно их никогда не было. Он потерял с унцию крови и крошечные ошметки плоти, потому что одна из пуль пронзила его насквозь, вышла из спины вместе с кусочками мышц и кожи, прежде чем он успел покинуть кухню. Все прочее осталось на месте, и тело даже не успело почувствовать боль.

Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Кровь сероглазой женщины не пятнала ни губы, ни подбородок. Он оставил ее на кухне, как оставлял воду, если телепортировался из-под дождя. Но во рту по-прежнему ощущался ее вкус. А выражение лица однозначно говорило о том, что его «разговор» с Клинтом еще не закончен.

Полагаясь на фактор внезапности и на свою способность точно определять место прибытия, учитывая, что в кухне и комнатах он уже побывал, Конфетка вернулся в дом Клинта. Он намеревался материализоваться в дверном проеме между кухней и столовой, непосредственно за спиной мужчины, напротив того места, где стоял перед тем, как исчезнуть.

Но то ли две вонзившиеся в него пули потрясли Конфетку больше, чем он того ожидал, то ли градус бурлящей в нем ярости превысил некий критический предел и сказался на степени концентрации. Какой бы ни была причина, материализовался он у двери, справа от Клинта, а не за его спиной, и недостаточно близко, чтобы броситься на него и вырвать револьвер до того, как Клинт успел бы нажать на спусковой крючок.

Да только Клинта на кухне не было. Как и тела женщины. Только пятна крови на столе указывали место, где ее лишили жизни.

Конфетка отсутствовал не более минуты: время, проведенное в спальне матери плюс секунды или доли секунды на путешествие туда-обратно. Он ожидал, что по возвращении найдет Клинта склонившимся над трупом, горюющим или прощупывающим пульс. Но, как только Конфетка исчез, Клинт, получается, подхватил тело и… И что? Должно быть, покинул дом, надеясь, что женщина не умерла, увозя ее, на случай возвращения Конфетки.

Тихонько выругавшись и тут же мысленно попросив у матери и Бога прощения за невоздержанность в словах, Конфетка попытался открыть дверь в гараж. Заперта. Если бы Клинт уходил через эту дверь, едва ли стал бы запирать ее за собой.

Он выскочил из кухни, через столовую добрался до прихожей, оглядел лужайку перед домом, улицу. Но тут до него донесся шум из глубины дома, и он замер, не успев протянуть руку к замку входной двери. Развернулся, осторожно двинулся к коридору, который вел к спальням.

В одной горел свет. Он подкрался к двери, заглянул в комнату.

Клинт как раз уложил женщину на большую двуспальную кровать. На глазах Конфетки поправил юбку, натянув на колени. Револьвер он по-прежнему держал в правой руке.

Во второй раз за последний час Конфетка услышал приближающийся вой полицейских сирен. Должно быть, соседи услышали выстрелы и вызвали полицию.

Клинт увидел, что он стоит в дверях, но не поднял револьвер. И ничего не сказал, никакие эмоции не отражались на его каменном лице. Казалось, он онемел и оглох. Эти странности в поведении мужчины заставили Конфетку нервничать, лишили уверенности.

Он понимал: вероятность того, что Клинт продолжал стрелять и после телепортации Конфетки в дом матери после второго попадания, велика. Возможно, он расстрелял все патроны, рефлекгорно нажимая на спусковой крючок, указательным пальцем правой руки управлял не здравый смысл, а страх или ярость. Он не мог успеть перенести женщину в спальню и перезарядить револьвер, не уложился бы в ту минуту, которую отсутствовал Конфетка. То есть ему, Конфетке, ничего не грозило, если бы он подошел сейчас к Клинту и отнял у него револьвер.

Но он остался в дверном проеме. Каждая из тех двух пуль могла угодить прямо в сердце. Способности его были велики, но он не мог превратить в пар летящую в него пулю.

Вместо того чтобы выстрелить в Конфетку или броситься на него, мужчина отвернулся от незваного гостя, обошел кровать с другой стороны, вытянулся на ней рядом с женщиной.